Людовик. Посмотреть на него! Но… ты же увидишь его в понедельник на выносе.
Марешаль. Но я не смогу зайти днем из-за твоих же дел… Знаешь, как это бывает. Я составил себе представление о нем, и мне хочется проститься с ним.
Людовик. Знаешь, внешность у него была довольно обыкновенная.
Марешаль. Возможно, но у меня о нем свое представление. Вот почему, раз есть такая возможность, мне хотелось бы…
Людовик. Весьма обыкновенная наружность: лоб у него был с залысинами, глаза голубые, нос длинный… да, длинный…
Марешаль. Людовик! Дай мне на него взглянуть.
Людовик. Откровенно говоря, я предпочел бы, чтобы ты его не видел.
Марешаль. Почему?
Людовик. Именно потому, что ты уже составил себе о нем представление. Поверь мне, лучше его сохранить. Я знаю, что ты человек чувствительный, и хочу избавить тебя от этого печального зрелища… Он не очень-то хорошо выглядит. На лице гримаса… глаза выкатились…
Марешаль. Если ты думаешь, что обанкротившийся человек представляет собой приятное зрелище, то глубоко ошибаешься, а я их вижу каждый день, и на меня это не производит никакого впечатления…
Входит Вивиан. Собеседники оборачиваются к ней.
Дорогая мадам, я как раз просил разрешения проститься с вашим супругом… Но Людовик так неохотно…
Вивиан. Но почему же, Людовик. Если господину Марешалю так хочется видеть Стефана, мы не можем ему в этом отказать.
Людовик. Вивиан!
Вивиан. Вы увидите, какое у него спокойное выражение лица.
Марешаль. Благодарю вас, я был большим поклонником его таланта, я прочел все серии «Гильды»!
Вивиан. Пойдемте. (Ведет его в свою комнату.)
Людовик (падая на диван). Мне дурно!
Вивиан открывает дверь, но встает так, что Марешаль не может войти в комнату. Несколько секунд они стоят в дверях. Эти секунды кажутся Людовику вечностью. Распростертый на диване, он закрывает глаза.
Марешаль. Вы правы, какой у него внушительный вид!
Вивиан. Правда?
Марешаль. Я не понимаю, Людовик, почему ты не хотел мне его показать, он так прекрасен… так прекрасен…
Людовик. Раз ты находишь…
Вивиан. Да. Он был редкий человек.
Марешаль (взглянув на свои часы). Мадам, я и так слишком долго злоупотреблял вашим временем, благодарю вас за то, что вы дали мне возможность увидеть великого писателя Франции… Я счастлив познакомиться с вами.
Вивиан. Я тоже. Вы должны еще побывать у нас запросто, как друг.
Марешаль. Мы увидимся в понедельник, я должен принести Людовику кое-какие документы на подпись.
Людовик. Не стоит беспокоиться, я могу сам зайти в твое бюро.
Марешаль. У тебя не будет времени из-за похорон. К тому же ты мой клиент, и я к твоим услугам.
Людовик. Да нет же!.. Я тебя уверяю…
Марешаль. Успокойся, Людовик, все в порядке. В понедельник днем все будет закончено. Дорогая мадам, до понедельника. (Целует ей руку.)
Вивиан. Приходите, когда захочется!
В ту минуту, когда Марешаль подходит к двери в прихожую, из комнаты Вивиан раздается душераздирающий крик. Дверь распахивается, в кабинет, шатаясь, вбегает Луиза и падает в обморок.
(Марешалю.) Бедняжка Луиза никак не может примириться с его смертью, она падает в обморок по нескольку раз в день.
Марешаль. Может быть, это опасно?
Вивиан. Нет, ничего страшного, мы уже привыкли. (Открывает ему дверь.)
Марешаль, кивнув Людовику, уходит в сопровождении Вивиан. Людовик стоит посреди комнаты и с ужасом смотрит на Луизу, лежащую в обмороке на ковре. Внезапно из комнаты Вивиан выходит профессор Гаррон и наклоняется над Луизой. Он в черном костюме.
Людовик. Ах, это вы…
Профессор Гаррон. Да, это я… И если бы я только мог себе представить, что от меня потребуют подобную вещь, я лучше сразу бы навсегда отказался от всех телевизионных передач в мире.
Людовик. Кто вас вызвал сюда?
Профессор Гаррон. Вивиан влетела как бомба, она буквально вытащила меня из квартиры, мне пришлось одеваться на лестнице. Человек моего положения, моего возраста…
Возвращается Вивиан.
Вивиан. Профессор, вы были просто великолепны!
Профессор Гаррон. Я сделал все, что мог.
Вивиан. Она все еще в обмороке?
Профессор Гаррон. Да, и это не самое худшее. Мы могли ее убить.
Людовик (к Вивиан). Спасибо, Вивиан. Вы блестяще все это проделали.
Вивиан. Уж такая я всегда. Если возьмусь за дело, так иду до конца.
Луиза медленно приходит в себя. Увидев профессора Гаррона, пугается.
Луиза. Что со мной?
Профессор Гаррон. Дышите глубже…
Луиза. Я видела что-то ужасное! Вы лежали, вытянувшись на постели…
Людовик. Вы слишком переутомились, вполне естественно.
Луиза. Да, мне все это говорят.
Вивиан. Почему бы вам не поехать отдохнуть в Ниццу к вашей племяннице?
Луиза. До тех пор, пока я нужна мсье Стефану, я никуда не уеду. Боже мой, а он жив?
Вивиан. Да, и ему все лучше и лучше.
Луиза. Совершенно не понимаю, что здесь происходит. Я думаю, мне лучше пойти полежать.
Людовик. Если у вас снова начнутся галлюцинации, немедленно позовите нас! Не стесняйтесь!
Луиза, шатаясь, выходит из кабинета.
Профессор Гаррон. Я не могу допустить, чтобы ее выдавали за сумасшедшую.
Людовик. Я тоже, но я пытаюсь спасти собственную шкуру любыми средствами. Во время кораблекрушения всегда находится моряк, который первый бросается в спасательную лодку с криком: «Дети и женщины, за мной!»
Профессор Гаррон. Мсье Мерикур! Возьмите себя в руки! В каких бы денежных затруднениях человек ни находился, должны существовать границы его алчности и низости. В наших клиниках мы тоже могли бы, если бы захотели, делать большие деньги. Это совсем легко, ах какой капиталец можно было бы нажить на одной дихотомии!
Людовик. Дихотомии?!
Профессор Гаррон. Да, давать проценты коллеге, который направляет к вам пациента.
Людовик. У вас называют это дихотомией?
Профессор Гаррон. Да, употребляемый у нас термин!
Людовик. Ау нас говорят: «магарыч», «подмазать», «дать на лапу» и так далее.
Профессор Гаррон (прерывая его). А мы говорим: дихотомия.
Людовик. Тоже красиво.
Профессор Гаррон. Короче говоря, если бы мы занялись этой сомнительной практикой, мы бы тоже могли сколотить неплохой капитал. Можно было бы госпитализировать пациентов раньше срока, выписывать их позже, спекулировать на всем, выписывать дополнительное питание пациентам, находящимся в реанимации или на диете… не говоря уже о хирургическом вмешательстве, когда в нем нет необходимости, бесконечные рентгеновские снимки, ненужные анализы и так далее и так далее. Вот что мы могли бы делать! Но мы отказываемся от подобной практики, нам даже в голову не может прийти из-за наших личных интересов пожертвовать здоровьем пациентов, ибо у нас есть кодекс чести, чувство долга и прежде всего самоуважение.
Людовик. Я тоже уважаю себя. Могу даже сказать, что я доволен собой, потому что та комбинация, которую я проделал, не всякому по плечу, поверьте мне!
Профессор Гаррон. Нельзя использовать смерть для устройства собственных дел!
Людовик. О! Знаете, я помню время, когда великие мира сего, не колеблясь, скрывали по три дня смерть деда в ожидании понедельника и открытия биржи, чтобы конвертировать государственные бумаги и освободить их от налогов. Как видите, уже были прецеденты и в самом лучшем обществе.
Профессор Гаррон. Это вас не оправдывает. Если вы не боитесь смерти, по крайней мере уважайте ее!
Людовик. Я ее уважаю, но не желаю впадать в сентиментальный маразм. Потому что в конце концов… Возьмите самое юное существо: не успело оно начать ходить, как на него набрасываются собственные товарищи. Затем воспитатели внушают ему, что жизнь не веселый пикник, как ему могло показаться. Их-то жизнь далеко не пикник, и они не желают, чтобы кто-то радовался и был счастлив. Позже эстафету принимает военная служба, а иногда и большая война, и ему приходится с парашютом или без оного прыгать в середину минного поля. Если же ему удается выбраться живым, каток обыденной жизни с адским шумом раскатывает его как блин. Короче говоря, всю жизнь с ним так же мало считаются, как с тряпичной куклой. Но стоит только ему умереть, когда он ничего больше не видит, не слышит, не чувствует, – все вокруг начинают ходить на цыпочках, говорить шепотом, склоняться над ним, прикасаться к нему, как будто он стеклянный. И это называют уважением к смерти, а на самом деле это не что иное, как чудовищный страх, который нас охватывает в в эти минуты. Покойник не может быть хрупким существом, хрупкими бывают только живые.
Профессор Гаррон. Прекрасно! Идите расскажите об этом людям, только что потерявшим близкого человека. Хотел бы я при этом присутствовать.
Слышен звонок. Вбегает перепуганная Вивиан.
Вивиан. Похоронное бюро!
Профессор Гаррон. Предупреждаю, не рассчитывайте на меня. Я не собираюсь снова изображать покойника.
Людовик. Не надо, теперь моя очередь. Вивиан! Умоляю вас, не подпускайте его близко ко мне.
Вивиан. Сделаю все, что в моих силах.
Людовик спешит в комнату Вивиан.
Профессор Гаррон. Быстрее! Хоть бы все это скорее кончилось, иначе я сам скончаюсь.
Вивиан. Ну уж нет. Теперь надо держаться до конца.
(Выходит и возвращается С господином Атропосом.) Входите, мсье. Мсье Атропос, наш сосед профессор Гаррон.
Атропос. Ах, это вы, господин профессор, вы подписали свидетельство о смерти… Я не ошибаюсь?
Профессор Гаррон (вздыхая). Да… действительно это я…
Вивиан (Атропосу). Вы хотите нам что-нибудь сообщить?
Атропос. Да, только что, прослушав сводку погоды, я понял, что нельзя оставлять мсье Буасьера просто так до понедельника.
Вивиан. Сводку погоды?!
Атропос. По радио сообщили, что завтра будет тридцать три градуса в тени. Говорят, что для этого времени года – температура рекордная. Так как погребение не может состояться раньше понедельника, в таких случаях мы прибегаем к легкому бальзамированию.
Вивиан. Бальзамированию? Как у египтян?
Атропос. Это несколько иной метод. Мы впрыскиваем состав, который замедляет процесс.
Вивиан. Укол!
Атропос. Да, но его производит специалист. Я как раз ожидаю его. Я вызвал его сюда.
Вивиан. Ни в коем случае! Не может быть и речи, чтобы кто-нибудь прикоснулся к Стефану! Нет, я не перенесу этого!
Атропос. Мадам Буасьер, простите, что я настаиваю, но это необходимо.
Раздается звонок.
Вивиан (идя открывать). Только через мой труп!
Атропос. Но вы же хотите выставить его для прощания!!
Профессор Гаррон. Должно быть, пришел ваш бальзамировщик, отошлите его обратно и дайте мне ампулы, я сам этим займусь. Не обижайтесь на мадам Буасьер, она перенесла такой шок и не хочет, чтобы посторонние прикасались к ее мужу.
Атропос. Но в понедельник все равно придется класть его в гроб.
Вивиан (возвращаясь). Мсье Атропос, вас спрашивает какой-то мсье Раймон. Если это бальзамировщик, пусть не затрудняется сюда входить.
Атропос выходит.
Профессор Гаррон. Вот до чего нас довела эта ложь!
Вивиан. Окажите нам последнюю услугу! Я сумею отблагодарить вас. Ах! (Сдерживает крик, показывая на дверь спальни Стефана, ручка которой медленно поворачивается.)
Входит Атропос с коробкой ампул в руках.
Атропос. Я отослал бальзамировщика, мадам. (Профессору Гаррону.) Держите, вот ампулы.
Неожиданно дверь спальни Стефана медленно открывается. Вивиан стремительно бросается, захлопывает ее и застывает в напряженной позе перед дверью. Атропос встревоженно смотрит на Вивиан.
Я вернусь в понедельник. (Профессору Гаррону.) Скажите, доктор, не нужно ли вам позаботиться о здоровье мадам Буасьер, потому что истерические припадки на по-хоронах не приняты в нашей фирме.
Профессор Гаррон. Я позабочусь о ней. (Смотрит на коробку.) Скажите, пожалуйста, это внутривенное, как надо его вводить? Не очень быстро, конечно?
Атропос (делая многозначительный жест) . Ну. ., это… делайте как хотите.
Профессор Гаррон. Сколько кубиков?
Атропос (тот же жест). До понедельника! (Уходит в сопровождении профессора Гаррона.)
Вивиан сразу же открывает дверь в комнату Стефана.
Профессор Гаррон (возвращаясь). Итак, вы уверены, что он вставал с постели?
Вивиан (закрывая дверь) . А кто же это еще мог быть? Луиза лежит в своей комнате, Людовик лежит в моей. Взгляните, кажется, Стефан спит. Очень странно. Надо сказать Людовику, что Атропос ушел.
Профессор Гаррон открывает дверь в спальню Вивиан.
Профессор Гаррон. Мсье Мерикур!
Пауза.
Мсье Мерикур, представитель похоронного бюро ушел. (К Вивиан.) Он не шевелится!
Вивиан (бросается к двери и кричит). Людовик!
Слышно, как Людовик, внезапно проснувшись, вскакивает с кровати.
Людовик (входя) . Простите, кажется, я немножко вздремнул. Ну, что здесь произошло?
Профессор Гаррон. Вас собирались бальзамировать, друг мой! (Протягивает ему коробку с ампулами.)
Людовик. И это могло на меня как-нибудь подействовать?
Профессор Гаррон. Полкубика достаточно, чтобы свалить лошадь.
Людовик. Весьма приятно. А кроме этого, все в порядке?
Вивиан (покашливая). Я не хотела бы вас волновать, но, кажется, Стефан вставал с постели!
Людовик. Вставал?!
Вивиан. Дверная ручка повернулась. Дверь приоткрылась. Возможно, это был сквозняк.
Людовик (в отчаянии). Нет! Это не сквозняк, это был он! У него прочная шкура!
Профессор Гаррон (шокирован). Мсье Мерикур!
Людовик (беря себя в руки). Вы правы, профессор, простите, я не знаю, что со мной происходит… Доходишь до чудовищных вещей. Я себя просто не узнаю. И это я, маленький Людо, как называл меня священник нашего прихода, милый, чувствительный мальчик, который в сочельник вместе со скаутами носил подарки старикам в богадельню, который в двадцать лет вопил против социальной несправедливости и активно участвовал в деятельности левых сил!.. (Показывает на свою голову.) Смотрите, вот сюда меня ударили дубинкой… Как случилось, что этот маленький Людо – мне казалось, я так хорошо его знаю, – мог стать человеком, спекулирующим на смерти старика? Что произошло? Какова причина этого падения? Ладно, я вам скажу. Причина этого падения не женщина, не слава, не честолюбие, а только звонкая монета! Да, деньги. Вот владыка! Вот божество1 Оно диктует свои законы, а мы им повинуемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9