Моуэт пересказывает дневники Хирна, но делает это с присущей ему деликатностью и уважением к образу мысли другого человека. Моуэт не раз и в других книгах высказывал свое преклонение перед упорством и стойкостью Хирна – «Марко Поло Бесплодных земель», как он характеризует Хирна в книге «Канадский Север». Он старается не вставать между Хирном и читателем, не вкладывать в его уста свои мысли. Но Хирн – это не Моуэт, это дитя своего века (и к тому же «весьма молодое»: когда он отправился в путешествие на Коппермайн, ему было лишь 24 года), его мировоззрение – продукт идей, господствующих в ту эпоху в соответствующих социальных слоях. Поэтому в дневниках Хирна нередко сквозят европоцентризм (абсолютно не присущий Моуэту), нежелание понять индейцев, пренебрежительное отношение к их обычаям и чувство расового превосходства, присущее «белым» колонизаторам.
Я умышленно помещаю слово «белый» в кавычки, поскольку оно совершенно лишено смысла как термин, противопоставляющий лиц европейского происхождения индейцам и эскимосам.
Прежде всего хотелось бы – специально для тех, кто принимает устаревшее и некорректное выражение «краснокожий индеец» в его буквальном смысле, – пояснить, что краснокожих людей в природе не существует. За исключением, пожалуй, наиболее ревностных поклонников русской бани, у которых кожа имеет такой цвет некоторое время после выхода из парной. Кожа индейцев не красная и не имеет «красноватого оттенка» (как довелось мне читать в какой-то книжке. Ее автор явно не знал происхождения вышеупомянутого «термина» и предпочел выразиться осторожно), а такая же, как и у европейцев. «Краснокожими» индейцев назвали вследствие обычая раскрашивать лицо и тело красной охрой, бытовавшего у некоторых племен Атлантического побережья – первых, с которыми познакомились европейцы. Кстати, у какого-то из этих полудиких племен европейцы переняли и варварский обычай скальпирования, абсолютно неизвестный большинству индейских народов; европейцы же и разнесли его по Северо-Американскому континенту, назначая плату за скальпы индейцев непокорных племен – и предварительно разъясняя представителям племен дружественных, что значит «снять скальп»! Итак, определение «краснокожий» – такой же пережиток первоначального недоразумения, как и само слово «индеец» (первооткрыватели приняли Америку за часть Индии).
Хотите знать, какого цвета кожи индейцы и эскимосы? Отправьтесь на два года в тундру пасти оленей или хотя бы месяца на четыре в геологическую партию, а вернувшись, посмотритесь в зеркало – вот такого! Это нельзя заменить курортным загаром: тут кроме солнца нужен и ветер, хорошо также «помогают» комары или бьющий в лицо снег. А если вы откажетесь от этого эксперимента, то останетесь таким же «бледнолицым», каким выглядит и долго живущий в большом городе индеец. Чуть светлее или чуть смуглее – кто как!
Откуда же взялось понятие «белый»? Происхождение его – классовое, оно возникло одновременно с развитием работорговли черными (африканскими) невольниками, когда белых рабов уже давно не стало. Возникшее таким образом противопоставление «белых» (не подлежащих рабскому статусу) «цветным» (порабощение которых христианская мораль допускала) быстро потеряло свой «физический смысл»; «цветными» стали называть не только действительно темнокожих африканцев, но и представителей других народов, которых европейским колонизаторам удавалось поработить и считать «хуже себя». (Между прочим, из одного рассказа Джека Лондона следует, что во времена «золотой лихорадки» на Клондайке некоторые кичливые англосаксы считали «небелыми», в числе других бедняков-иммигрантов, даже белокурых шведов.) Интересно, что в античном мире, когда статус свободного или раба не зависел от цвета кожи, не было понятия «белый» и «цветной»: так, римляне обвиняли своих врагов – гуннов во всех смертных грехах, но им и в голову не приходило отнести этот монголоидный народ к «цветной», или «низшей», расе. Расизм зародился одновременно с капитализмом.
И эскимосы, и индейцы относятся к большой монголоидной расе, но к различным ее ветвям – соответственно к арктической и американской. Эта раса отличается от европеоидной не цветом кожи (термин «желтая раса» давно осужден наукой как неверный: японцы, например, большинство которых проживает в городах, имеют такой же цвет кожи, как и европейцы, и даже оголтелые расисты ЮАР не рискнули занести их в свой список «небелых» народов), а главным образом наличием эпикантуса – так называемой «монгольской складки» века, некоторыми особенностями сложения, формы черепа и волосяного покрова. Причем индейцы, пришедшие в Америку через существовавший тогда на месте нынешнего Берингова пролива сухопутный «мост», покидали Азию несколькими «волнами» 20-30 тысяч лет назад, в эпоху позднего палеолита и мезолита, когда основные расовые черты монголоидов сформировались еще не полностью. Отсюда – слабое развитие эпикантуса, редкий для монголоидов «орлиный» нос. Северные индейцы атапаски, представители предпоследней волны переселенцев из Азии (последними были эскимосы), имеют заметно более выраженные монголоидные черты, чем, например, ирокезы или южноамериканские индейцы.
Языки индейцев относятся к различным языковым семьям, не родственным между собой и не имеющим «родственников» в Старом Свете. И лишь относительно семьи надене, в которую входят языки атапасков и их соседей тлинкитов и хайда, некоторыми учеными высказано предположение о ее родстве с китайско-тибетской семьей языков.
В отличие от индейцев переселившиеся в Америку «всего» 5 тысяч лет назад эскимосы и родственные им алеуты выглядят как типичные монголоиды. Родственные между собой эскимосско-алеутские языки принято относить к так называемым палеоазиатским языкам, куда относят и языки чукотско-камчатских народностей, а также сибирских юкагиров, кетов и нивхов (впрочем, это объединение весьма условно и родство данных языков и групп друг с другом не установлено). Как полагает известный канадский историк и антрополог Роберт Уильямсон (кстати, близкий друг Фарли Моуэта), много лет проживший среди эскимосов и свободно владеющий их языком, основные «арктические» черты материальной культуры протоэскимосов сложились у них еще во времена пребывания на Чукотке – до того, как они отправились навстречу солнцу обживать новый континент. По археологическим данным, к 800 году до нашей эры представители раннеэскимосской – «дорсетской» – культуры уже заселили всю арктическую часть западного полушария, включая Гренландию и Ньюфаундленд.
Представители новейшей, более развитой эскимосской культуры – «туле» (прямыми потомками которых являются современные эскимосы – инуиты), сложившейся, видимо, на Аляске, в IX-XI веках нашей эры, расселились по Арктике, вытесняя или ассимилируя людей «дорсетской» культуры. У народа культуры «туле» (оба этих названия были даны археологами) имелось преимущество – у них были собаки, предки знаменитых эскимосских лаек (хаски), которых с таким восторгом описывает Хирн. Кроме собачьей упряжки эскимосы изобрели ряд других ценнейших вещей – снежный дом (иглу), глухую меховую одежду (парку), поворотный гарпун, закрытую «мужскую» охотничью байдарку (каяк) и открытую кожаную «женскую» лодку (умиак).
Не менее самобытную «северную» культуру создали и индейцы атапаски. Одним из важнейших индейских изобретений, которые позже переняли и поселившиеся на Севере европейцы, были широкие плетеные лыжи в форме ракеток – снегоступы.
Жизнь северных индейцев, и особенно эскимосов, протекала в обстановке первобытного коллективизма. Имущественное расслоение до начала контактов с европейцами было очень и очень незначительным. Власть вождей у северных индейцев носила временный (только на время какого-либо совместного предприятия, подобно власти капитана корабля на время плавания) и весьма ограниченный характер; у эскимосов вождей не было вообще. Социальный «вес» и авторитет человека определялись его личными качествами.
Итак, народы Севера располагали собственной материальной (как и духовной) культурой, за многие века отшлифованной и как нельзя лучше приспособленной к условиям их существования. Север был их привычным домом, как у всякого народа, их жизнь была полна и горестей и радостей. Поэтому не прав Хирн, то и дело подчеркивающий, сколь «жалки и несчастны» жители Севера, «крайняя бедность» которых-де не позволяет им обзавестись тем или иным предметом европейского происхождения. Следуя той же логике, можно было бы пожалеть как «неимущего» и баснословно богатого лидийского царя Креза – ведь в его дворце не нашлось бы и самого завалящего телевизора.
Хирн в своем отношении к индейцам был не лучше и не хуже других колониальных чиновников, находившихся на службе у Компании Гудзонова залива (может быть, даже был все-таки лучше, если учесть его дружбу и неожиданную в общем контексте столь лестную характеристику, данную вождю Матонаби, – если только она не «усилена» Моуэтом).
Эта Компания, организованная английскими купцами в 1670 году, непосредственно владела огромными территориями, занимавшими весь север и запад нынешней Канады, то есть подавляющей частью современной территории страны. Владения Компании Гудзонова залива не входили в состав занимавших лишь юго-восток теперешней Канады сначала французских, а потом (после того, как они были отбиты у Франции в результате Семилетней войны 1756–1763 годов) британских колоний. Мехоторговцы Компании Гудзонова залива проникали далеко в глубь Северо-Американского континента, опираясь на построенные Компанией гавани и форты на побережье Гудзонова залива, одним из которых являлся Форт Принца Уэльского, расположенный вблизи того места, где сейчас находится порт Черчилл (север современной провинции Манитоба). Отсюда Хирн и отправился в свое путешествие.
Компания Гудзонова залива в эти годы особенно активно старалась расширить территорию своего влияния и укрепить свой авторитет среди индейцев. Дело в том, что с юго-востока в эти же земли для установления торговых контактов с таежными индейцами двигались конкуренты – мехоторговцы основанной в 1682 году монреальской Северо-Западной компании, стычки «гудзоновских» мехоторговцев с которыми иногда принимали кровопролитный характер.
До захвата англичанами Монреаля эти две компании временами даже воевали между собой, как две враждебные державы, тем более что и находились они в руках буржуазии разных государств – соответственно Англии и Франции. Ко времени похода Хирна Северо-Западная компания уже подчинялась английским властям; война прекратилась, но соперничество осталось. Пятнадцатью годами позже Хирна один из новых совладельцев Северо-Западной компании, шотландец Александр Маккензи, совершил сопоставимый по масштабам подвиг: достигнув того самого Большого Невольничьего озера (Атапаскоу), которое пересек на своем обратном пути с реки Коппермайн Сэмюэл Хирн, 26-летний Маккензи открыл вытекающую из него огромную реку, которая носит сейчас его имя, и проплыл по ней до самого впадения в Ледовитый океан.
Борьба двух компаний продолжалась до 1821 года, когда Северо-Западная компания была поглощена Компанией Гудзонова залива. После образования в 1867 году доминиона Канада земли, принадлежавшие Компании Гудзонова залива, были постепенно выкуплены канадским правительством. В настоящее время эта Компания остается одной из ведущих торговых фирм Канады, действующей теперь на всей территории страны, но по-прежнему доминирующей на Севере. Многие современные индейские и едва ли не все эскимосские поселки по происхождению – не что иное, как торговые фактории Компании, вокруг которых стали сначала регулярно собираться, а потом и поселяться на постоянное жительство коренные жители Севера.
Двухвековая деятельность Компании не способствовала хозяйственному освоению и тем более заселению края европейцами; ею создавались лишь небольшие торговые посты со складскими помещениями. «Европейское» население было представлено лишь несколькими десятками скупщиков пушнины и небольшими отрядами солдат; позже к ним присоединились миссионеры, основавшие рядом с факториями миссии по обращению индейцев и эскимосов в христианство. Однако результатом этой деятельности явились значительные сдвиги в быте коренного населения, натуральное хозяйство которого было нарушено. Как раз такой переходный период ломки старого образа жизни и возникновения товарного производства, переоценки привычных моральных и материальных ценностей у индейцев застал и описал Хирн. С точки зрения современного читателя, это обстоятельство приобретает особый интерес в связи с тем, что сейчас общество коренных жителей Севера переживает – на новой ступени – очередной аналогичный переходный период.
Индейцы, а позже и эскимосы начали охотиться на песца и другого пушного зверя, на которого дотоле не обращали внимания. В обмен на пушнину они получали более совершенные орудия труда и огнестрельное оружие; в их среде возникало расслоение по наличию, количеству и качеству таких «импортных предметов», становящихся признаком престижа, объектом зависти, жадности и так далее – пороков, на которые указывает Хирн, не понимая, что они не врожденные, а только благоприобретенные и распространялись при косвенном содействии его самого и его коллег.
Отмечая и подчеркивая враждебное отношение индейцев к эскимосам, доходящее, по Хирну, до «кровожадности», этот упорный и настойчивый, но в меру своего воспитания и положения ограниченный чиновник не способен понять, что и это не «врожденная» и даже не диктуемая «глупыми суевериями», как он пишет, черта, а прямой результат прихода на Северо-Американский континент европейских колонизаторов. До появления европейцев контакты между эскимосами и индейцами были невелики: первые жили преимущественно на морском побережье и охотились на морского зверя, вторые – в лесах;
1 2 3 4 5 6 7