И все же ему было не по себе. Когда раздался звонок, у него сильно забилось сердце.
Она бросилась к нему:
— Здравствуй, Милый друг!
Холодность его объятий не укрылась от г-жи де Марель.
— Что с тобой? — внимательно посмотрев на него, спросила она.
— Сядь, — сказал он. — Нам надо серьезно поговорить.
Не снимая шляпы, а лишь приподняв вуалетку, г-жа де, Марель села в ожидании.
Дюруа опустил глаза — он собирался с мыслями.
— Дорогая моя, — медленно заговорил он, — меня очень волнует, расстраивает и огорчает то, что я должен тебе сообщить. Я горячо люблю тебя, люблю всем сердцем, и боязнь причинить тебе горе удручает меня сильней, чем самая новость.
Госпожа де Марель побледнела и начала дрожать.
— Что случилось? Ну, говори! — прошептала она.
Тогда он печально и в то же время решительно, с той притворной грустью в голосе, с какой обыкновенно извещают о приятной неприятности, проговорил:
— Дело в том, что я женюсь.
Из груди у нее вырвался болезненный стон, — так стонут женщины перед тем, как лишиться чувств, ей стало душно, она задыхалась и не могла выговорить ни слова.
— Ты себе не представляешь, сколько я выстрадал, прежде чем прийти к этому решению, — видя, что она молчит, продолжал он — Но у меня нет ни денег, ни определенного положения. Я одинок, я затерян в Париже. Мне нужно, чтобы около меня находился человек, который помогал бы мне советами, утешал бы меня, служил мне опорой. Я искал союзницу, подругу жизни, и я ее нашел!
Дюруа смолк в надежде, что она что-нибудь ответит ему, — он ждал вспышки гнева, резкостей, оскорблений.
Она прижала руку к сердцу словно для того, чтобы сдержать его биение. Дышала она все так же прерывисто, тяжело, отчего высоко поднималась ее грудь и вздрагивала голова.
Он взял ее руку, лежавшую на спинке кресла, но она резко отдернула ее.
— О боже! — в каком-то оцепенении прошептала она.
Он опустился на колени, но дотронуться до нее не посмел: любая дикая выходка с ее стороны не испугала бы его так, как ее молчание.
— Кло, моя маленькая Кло, — пробормотал он, — войди в мое положение, постарайся меня понять. Ах, если бы я мог на тебе жениться, — какое это было бы счастье! Но ты замужем. Что же мне остается делать? Подумай сама, подумай сама! Я должен занять положение в обществе, а для этого необходим семейный очаг. Если бы ты знала!.. Бывали дни, когда я готов был убить твоего мужа…
Его мягкий, вкрадчивый, чарующий голос звучал, как музыка.
Две крупные слезы, выступив на ее неподвижных глазах, покатились по щекам, а на ресницах меж тем повисли другие.
— Не плачь, Кло, не плачь, умоляю тебя! — шептал он. У меня душа разрывается.
Чувство собственного достоинства и женская гордость заставили ее сделать над собой огромное усилие.
— Кто она? — тем сдавленным голосом, какой появляется у женщины, когда ее душат рыдания, спросила г-жа де Марель.
Он помедлил секунду, затем, поняв, что это неизбежно, ответил:
— Мадлена Форестье.
Госпожа де Марель вздрогнула всем телом — и окаменела вновь; погруженная в свои размышления, она словно не замечала, что он все еще стоит перед ней на коленях.
А прозрачные капли, одна за другой, все текли и текли у нее по щекам.
Она встала. Дюруа понял, что она хочет уйти, не сказав ему ни слова, не бросив ни единого упрека, но и не простив его. Он был обижен, оскорблен этим до глубины души. Пытаясь удержать ее, он обхватил ее полные ноги и почувствовал сквозь материю, как они напряглись, ощутил их сопротивление.
— Не уходи так, заклинаю тебя, — молил Жорж.
Она бросила на него сверху вниз замутненный слезою отчаянный взгляд, тот чудный и грустный взгляд, в котором женщина выражает всю свою душевную боль.
— Мне… нечего сказать… — прошептала она, — мне… нечего здесь больше делать… Ты… ты прав… ты… ты… ты сделал хороший выбор…
Высвободившись резким движением, она пошла к выходу, и он не удерживал ее более.
Поднимаясь с колен, Жорж испытывал такое чувство, точно его хватили обухом по голове. Но он быстро овладел собой.
— Ну что ж, тем хуже или, верней, тем лучше, — сказал он себе. — Дело обошлось… без скандала. А мне того и надо.
Почувствовав, что с души у него свалилась огромная тяжесть, почувствовав, что он свободен, ничем не связан, что теперь ничто не мешает ему начать новую жизнь, упоенный удачей, не зная, куда девать избыток сил, он с такой яростью принялся бить кулаками в стену, точно вступал в единоборство с самой судьбой.
На вопрос г-жи Форестье: «Вы сказали госпоже де Марель?»— он с невозмутимым видом ответил:
— Конечно…
Она испытующе посмотрела на него своим ясным взглядом.
— И это ее не огорчило?
— Ничуть. Напротив, она нашла, что это очень хорошо.
Новость быстро распространилась. Одни изумлялись, другие уверяли, что они это предвидели, третьи улыбались, давая понять, что это их нисколько не удивляет.
Жорж, подписывавший теперь свои фельетоны — «Д. де Кантель», заметки — «Дюруа», а политические статьи, которые он время от времени давал в газету, — «Дю Руа», полдня проводил у невесты, и она держала себя с ним, как сестра, просто и естественно, но в этой простоте, вместе с подлинной, хотя и затаенною нежностью, проскальзывало едва заметное влечение к нему, которое она скрывала, как некую слабость. Она условилась с ним, что на их бракосочетании не будет никого, кроме свидетелей, и что в тот же вечер они уедут в Руан. Ей хотелось погостить несколько дней у его родителей.
Дюруа пытался отговорить ее от этой поездки, но безуспешно; в конце концов он вынужден был уступить.
Отказавшись от церковного обряда, поскольку они никого не звали, новобрачные десятого мая зашли в мэрию, потом вернулись домой уложить вещи, а вечером шестичасовой поезд, отходивший с вокзала Сен-Лазар, уже уносил их в Нормандию.
До той минуты, когда они остались вдвоем в вагоне, им все не удавалось поговорить. Почувствовав, что они уже едут, они взглянули друг на друга и, чтобы скрыть легкое смущение, засмеялись.
Поезд, миновав наконец длинный Батиньольский дебаркадер, выбрался на равнину, — ту чахлую равнину, что тянется от городских укреплений до Сены.
Жорж и его жена изредка произносили незначащие слова и снова принимались смотреть в окно.
Проезжая Аньерский мост, они ощутили радостное волнение при виде реки, сплошь усеянной судами, яликами и рыбачьими лодками. Косые лучи солнца, могучего майского солнца, ложились на суда и на тихую, неподвижную, без плеска и зыби, воду, словно застывшую в жарком блеске уходящего дня. Парусная лодка, развернувшая посреди реки два больших белых полотняных треугольника, которые сторожили малейшее дуновение ветра, напоминала огромную птицу, приготовившуюся к полету.
— Я обожаю окрестности Парижа, — тихо сказал Дюруа, — одно из самых приятных моих воспоминаний — это воспоминание о том, как я ел здесь рыбу.
— А лодки! — подхватила она. — Как хорошо скользить по воде, когда заходит солнце!
Они замолчали, как бы не решаясь продолжать восхваления прошлого; погруженные в задумчивость, они, быть может, уже предавались поэзии сожалений.
Дюруа сидел против жены; он взял ее руку и медленно поцеловал.
— Когда вернемся в Париж, мы будем иногда ездить в Шату обедать, — сказал он.
— У нас будет столько дел! — проговорила она таким тоном, будто желала сказать: «Надо жертвовать приятным ради полезного».
Он все еще держал ее руку, с беспокойством думая о том, как перейти к ласкам. Он нимало не смутился бы, если б перед ним была наивная девушка, но он чуял в Мадлене живой и насмешливый ум, и это сбивало его с толку. Он боялся попасть впросак, боялся показаться слишком робким или, наоборот, слишком бесцеремонным, медлительным или, наоборот, торопливым.
Он слегка пожимал ей руку, но она не отвечала на его зов.
— Мне кажется очень странным, что вы моя жена, — сказал он.
Это, видимо, поразило ее.
— Почему же?
— Не знаю. Мне это кажется странным. Мне хочется поцеловать вас, и меня удивляет, что я имею на это право.
Она спокойно подставила ему щеку, и он поцеловал ее так, как поцеловал бы сестру.
— Когда я вас увидел впервые, — продолжал он, — помните, в тот день, когда я по приглашению Форестье пришел к вам обедать, — я подумал: «Эх, если бы мне найти такую жену!» Так оно и случилось. Я ее нашел.
— Вы очень любезны, — хитро улыбаясь и глядя ему прямо в глаза, прошептала она.
«Я слишком холоден. Это глупо. Надо бы действовать смелее», — подумал Дюруа и обратился к ней с вопросом:
— Как вы познакомились с Форестье?
— Разве мы едем в Руан для того, чтобы говорить о нем? — с лукавым задором спросила она, в свою очередь.
Он покраснел.
— Я веду себя глупо. Я робею в вашем присутствии. Это ей польстило.
— Да что вы! Почему же?
Он сел рядом с ней, совсем близко.
— Олень! — вдруг закричала она.
Поезд проезжал Сен-Жерменский лес. На ее глазах испуганная косуля одним прыжком перескочила аллею.
Мадлена все еще смотрела в раскрытое окно, когда Дюруа вдруг наклонился и прильнул губами к ее шее, — это был Продолжительный поцелуй любовника.
Несколько минут она сидела не шевелясь, затем подняла голову:
— Перестаньте, мне щекотно.
Но возбуждающая ласка не прекращалась: медленно и осторожно продолжал он водить своими закрученными усами по ее белой коже.
Она выпрямилась:
— Да перестаньте!
Тогда он обхватил правой рукой ее голову и повернул лицом к себе. Затем, как ястреб на добычу, набросился на ее губы.
Она отбивалась, отталкивала его, пыталась высвободиться. На секунду ей это удалось.
— Да перестаньте же! — повторила она.
Но он не слушал ее; сжимая ее в своих объятиях, он целовал ее жадными, дрожащими губами и старался опрокинуть на подушки.
Она с трудом вырвалась от него и быстро встала.
— Послушайте, Жорж, перестаньте! Ведь мы не дети, мы отлично можем потерпеть до Руана.
Он сидел весь красный, охлажденный ее благоразумием. Когда же к нему вернулось прежнее спокойствие, он весело сказал:
— Хорошо, я потерплю, но до самого Руана вы не услышите от меня и двадцати слов, — вот вам за это. Имейте в виду: мы еще только проезжаем Пуасси.
— Говорить буду я, — сказала она.
Спокойно сев рядом с ним, она начала подробно описывать то, что их ожидает по возвращении. Они останутся в той квартире, где она жила со своим первым мужем, причем обязанности, которые Форестье исполнял в редакции, вместе с его жалованьем тоже перейдут к Дюруа.
Вообще, материальную сторону их брачного сожительства она с точностью дельца уже заранее обдумала до мелочей.
Их союз был основан на началах раздельного владения имуществом, и все случаи жизни — смерть, развод, появление одного или нескольких младенцев — были ими предусмотрены. Дюруа, по его словам, располагал суммой в четыре тысячи франков, из них полторы тысячи он взял в долг. Прочее составляли сбережения, которые он делал в этом году, ожидая перемены в своей судьбе. Мадлена располагала суммой в сорок тысяч франков, которую, по ее словам, оставил ей Форестье.
Вспомнив о Шарле, она отозвалась о нем с похвалой:
— Он был очень бережлив, очень аккуратен, очень трудолюбив. В короткий срок он нажил бы себе целое состояние.
Дюруа, занятый совсем другими мыслями, уже не слушал ее.
Порой она умолкала, думала о чем-то своем, затем возобновляла начатый разговор:
— Через три-четыре года вы сможете зарабатывать от тридцати до сорока тысяч франков. Проживи Шарль дольше, он зарабатывал бы столько же.
Жоржу наскучили ее наставления, и он прервал ее:
— Насколько мне известно, мы едем в Руан не для того, чтобы говорить о нем.
Она слегка ударила его по щеке.
— Правда, я совсем забыла, — сказала она, смеясь.
Разыгрывая пай-мальчика, он сложил руки на коленях.
— У вас теперь глупый вид, — заметила она.
— Вы сами навязали мне эту роль, — возразил он, — теперь уж я из нее не выйду.
— Почему? — спросила она.
— Потому что вы не только будете вести наше хозяйство, но и руководить моей особой. Впрочем, вам, как вдове, и карты в руки!
Она была удивлена:
— Что вы, собственно, хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, что ваши познания должны рассеять мое невежество, а ваш опыт замужней женщины должен расшевелить мою холостяцкую невинность, вот что!
— Это уж слишком! — воскликнула она.
— Это именно так, — возразил он, — Я не знал женщин, так? — а вы мужчин знаете, — ведь вы вдова, так? — и вы займетесь моим воспитанием… сегодня вечером, так? — можно начать даже сейчас, если хотите.
— О, если вы рассчитываете в данном случае на меня!.. — воскликнула она, развеселившись.
— Ну да, я рассчитываю на вас, — тоном школьника, отвечающего урок, заговорил Дюруа. — Больше того, я рассчитываю, что в двадцать уроков… вы сделаете из меня образованного человека… Десять уроков на основные предметы… на чтение и на грамматику… десять — на упражнения и на риторику… Ведь я ничего не знаю, как есть ничего!
— Ты глуп! — все более и более оживляясь, воскликнула она.
— Раз ты начала говорить мне «ты», — продолжал он, — то я немедленно последую твоему примеру, и я должен сказать тебе, дорогая, что любовь моя с каждой секундой становится все сильней и, что путь до Руана кажется мне очень долгим!
Он говорил теперь с актерскими интонациями, сопровождая свою речь смешными ужимками, которые забавляли молодую женщину, привыкшую к выходкам и проказам высшей литературной богемы.
Она искоса поглядывала на него, и он казался ей поистине очаровательным, он внушал ей желание, подобное тому, какое вызывает в нас висящий на дереве плод, хотя рассудок и шепчет нам, что надо запастись терпением и съесть его после обеда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44