– поинтересовался Пантелеев.
Офицер с некоторым удивлением оглядел фигуру хозяина виноградника, облаченную в холщовые штаны и домотканую рубаху. Взгляд его остановился на заросшей голове и всклокоченной бороде Пантелеева. Он недоуменно поморщился, достал из кармана кителя бумажку и близоруко глянул в нее.
– Имею честь видеть перед собой Василия Львовича Пантелеева? – с сомнением спросил он.
– Имеете.
Офицер изумленно посмотрел на хозяина и в негодовании затряс головой, отчего пенсне соскочило с его носа и повисло на шнурке.
– Как же так?! – воскликнул он. – В то время как доблестная Добровольческая армия сражается с полчищами красной сволочи, некоторые господа, вообразившие себя, видите ли, робинзонами, прохлаждаются в кущах.
Пантелеева насмешило слово «кущи», и он улыбнулся.
– Вы еще и смеетесь! – офицер явно еще больше вышел из себя. – Боевой офицер, кавалер орденов, врач, в конце концов, и – дезертир. Вы нарушили присягу!
– Я не нарушал присяги, – спокойно ответил Пантелеев. – Царя, как известно, скинули, а присягу я давал именно ему. Поэтому увольте.
– Нет уж, увольте вы! – закричал штабс-капитан. – Государь император действительно отрекся от престола, но Добровольческая армия, которую возглавляет Антон Иванович Деникин, – правопреемник императорской и никто вас от присяги не освобождал. И не надо разводить ненужных дискуссий. И так уж додискутировали господа Родзянки и Милюковы. Хватит! Извольте привести себя в человеческий вид и немедленно явиться на сборный пункт: вы мобилизованы. А если вы забыли цену присяги и офицерской чести, то существует военно-полевой суд! И не вздумайте откалывать коленца, с контрразведкой шутки плохи. Военных врачей катастрофически не хватает, а он тут, видите ли, виноград выращивает. Еще один Жан-Жак Руссо выискался! Если завтра к восьми утра вас не будет на мобилизационном пункте, пеняйте на себя. Дорогу сюда вы знаете? – обернулся он к солдатам.
Те, до сих пор переминавшиеся с ноги на ногу и глазевшие по сторонам, в один голос рявкнули:
– Так точно!
И началась для Пантелеева гражданская война.
Без госпиталей, как известно, не бывает ни одной войны, поэтому работы у него хватало. Однако если на австрийском фронте он руководствовался сначала самоотверженностью и патриотизмом, потом чувством долга, то теперь им двигал один лишь инстинкт самосохранения. Василий очень хотел выжить. Ни кровь, ни страдания окружающих его уже почти не волновали. «Выжить, главное выжить», – повторял он себе.
Практически все время он оставался на передовой. Попал в плен под Касторной и тут же очутился в противоположном лагере – в красноармейском госпитале. «Или будешь пользовать наших, или в расход» – так сказал ему большевистский комиссар. В тот момент все было просто: не с нами, значит, чужой, а коли чужой – становись к стенке. По правде говоря, Пантелеев и сам не знал, с кем он. Поэтому у красных продержался недолго. Вскорости оказался у махновцев, потом сбежал и оттуда.
О его похождениях в Гражданскую войну можно было бы написать отдельный роман. Пережив массу головокружительных приключений, он в начале 1922 года оказался в Петрограде. Без связей, без средств к существованию, оборванный, голодный, он бродил по знакомым улицам и мучительно размышлял, что же делать дальше. Именно мучительно, потому что страшно хотелось есть.
А в университете, куда он явился на второй день своего пребывания в Петрограде, его никто не помнил. Большинство профессоров и преподавателей бесследно сгинули, а пересидевшие лихолетье старались никого не узнавать. На бирже труда от него отмахнулись, поскольку не было никаких документов. И он бесцельно бродил вдоль каналов, посматривал на свинцовые воды Невы и подумывал о самоубийстве. Помог случай. Василий неожиданно встретил своего однополчанина. В свое время удачной операцией спас ему ногу. Тот узнал его, обрадовался, чуть ли не кинулся целовать. Стал расспрашивать его, как и что. Услышав, что Пантелеев помирает с голоду, отвел в ближайшую харчевню, накормил… Участливо заглядывая в глаза, поинтересовался, что думает делать дальше. Когда услышал, что документы отсутствуют, посерьезнел, нахмурился.
– Да, скверно. Сейчас, ты знаешь… – не договорил, закурил, задумался. – Впрочем, есть выход. Я служу заведующим санпропускником. Могу взять к себе медбратом. Паек хороший. Насчет жилья? Можешь жить пока при больнице. Места хватит. Работа, сам понимаешь, грязная. Но выбирать тебе не из чего. Так что соглашайся. А что касается документов – твоя проблема.
И все наладилось, если не в один день, то значительно быстрее, чем он ожидал. Сначала удалось восстановить диплом, потом он явился в милицию, чистосердечно рассказал о себе все или почти все. В результате он получил временное удостоверение личности.
Ненавистный санпропускник оставлен, и наш герой оказался в одной из больниц Петрограда на должности штатного хирурга. Следом удалось отхлопотать комнату в огромной коммунальной квартире. А через год Василий Пантелеев женился. Избранницей его оказалась девица Анна Бирс, происходившая из дворян Санкт-Петербургской губернии. Анюта, как называли ее все без исключения друзья и знакомые, была румяной, светловолосой и высокой и походила скорее на чухонку с Охты, чем на барышню из аристократической фамилии. Да и повадки у нее оказались вовсе не дворянские. Она любила петь озорные частушки, а чуть-чуть выпив разведенного спирта, и вовсе могла загнуть что-нибудь в духе «кронштадтского братишки». Надо заметить, что некоторое время она проработала пишбарышней, так называли тогда машинисток в Центробалте, где, видимо, и набралась матросских словечек. Улыбаясь своими серыми, навыкате, большими глазами, она с ног до головы оглядела нашего героя и нахально подмигнула ему. Пантелеев был покорен с первой минуты. Познакомил их брат Анюты, тот самый заведующий санпропускником, который так помог Пантелееву в первые дни возвращения в родной город. Молодые зажили в свой комнатушке, а вскоре у них родилась дочь Евгения.
Все было бы хорошо, быт постепенно наладился, и жить стало веселей, но судьба Пантелеева сделала новый зигзаг. Впрочем, подобные зигзаги происходили в те времена с судьбами многих граждан молодой Страны Советов.
6
Летом двадцать пятого года Василий Пантелеев получил письмо от родного брата Левы, который, как выяснилось, обретался в городе Париже. Братец прислал весточку не обычным способом, а через нарочного, который, вручив письмо, остался у Пантелеевых обедать, очень мило шутил с Анютой и Василием и делал «козу» маленькой Жене. Гражданин этот, представившийся поручиком Ковалевским, сообщил, что он приехал в Совдепию нелегально, попросил приютить его на одну ночь. Кстати, парижский братец в письме настоятельно советовал оказывать его подателю всяческую помощь. Кроме того, брат сообщал, что в Париже он работает настройщиком музыкальных инструментов и живет сравнительно неплохо. Он рассказал о некоторых знакомых, поинтересовался, нет ли у Василия сведений о судьбе их сестры Ксении, и в заключение приглашал брата вместе с семьей в Париж.
– Откуда же он узнал мой адрес? – поинтересовался несколько удивленный Василий.
– Это несложно, – спокойно ответил поручик Ковалевский, – у нас отлично поставлена разведывательно-информационная работа. – Гость выпил пять рюмок водки, она только что снова появилась в продаже, и сообщил, что является секретным посланцем Русского общевоинского союза, руководимого Врангелем.
Странная словоохотливость начала раздражать Василия, который хотя и не был трусом, но, хлебнувши лиха, поневоле стал осторожным. Скрепя сердце он все же оставил гостя ночевать в своей комнате.
На рассвете посланец барона Врангеля покинул гостеприимный кров и уже больше никогда у Пантелеевых не появлялся. Василий почти забыл о нем, но месяца через три ему неожиданно напомнили о Ковалевском в весьма серьезном учреждении на Литейном.
В ЧК Пантелеев просидел около месяца. На допросы его вызывали довольно редко, однако Василию казалось, что следователю все про него известно. На первом допросе он интересовался адресами других членов тайной монархической организации. Василий чистосердечно заявил, что никого не знает, поскольку в организации не состоит. Тогда следователь сообщил, что арестованный Ковалевский показал на него как на хозяина явочной квартиры. Вне себя Пантелеев стал доказывать, что Ковалевского видел всего один раз и тот запомнился ему исключительно умением пить водку, не закусывая. Однако следователя этот факт в невиновности Пантелеева, по-видимому, не убедил, потому что его вызывали еще несколько раз и настоятельно требовали подробности о секретной организации, руководимой из Парижа.
В последнюю встречу следователь некоторое время разглядывал осунувшееся лицо Василия, и в глазах его читалось явное сочувствие.
– А я тебя помню, – неожиданно сказал он.
Василий удивленно поднял глаза.
– Ты уже был адъюнктом, а я учился на втором курсе, ты у нас еще вел практикум по гистологии. Так вот, дорогой Василий Львович, на твое счастье, я проявил некоторое участие к однокашнику, если ты позволишь таковым себя считать.
Василий озадаченно кивнул.
– И благодари Бога или еще там кого, что попался именно мне. Я, конечно, понимаю, что ты во всей этой истории ни при чем, но тем не менее позволь сказать, что ты большой дурак. Неужели, пройдя гражданскую, ты так ничему и не научился? А ведь у тебя семья! Дело-то расстрельное. Шлепнули бы тебя, и концы в воду. Брат, видите ли, ему письмо прислал! Брат твой в Париже, а ты тут. Да и биография твоя. – Он хмыкнул. – Сейчас ты, будучи врачом, нужен Советской власти, а может настать время, что станешь не нужен. И тогда вспомнят все: службу у Деникина и Махно, дворянское происхождение, брата в Париже… Мы тебя выпускаем пока… И смотри, не делай больше глупостей. А вообще я бы на твоем месте уехал из Питера и постарался где-нибудь затеряться. Лучше в глухой провинции. Страна большая…
Но Пантелеев не внял предупреждениям доброго чекиста. Ему, да и многим в то время казалось, что вот-вот все пойдет по-старому. Успешно разлагался нэп и заражал своим гниением все вокруг. Частная инициатива процветала. Из города на Неве никуда уезжать не хотелось.
Но все когда-нибудь кончается.
Завершалась и новая экономическая политика. Частник, придавленный налогом, стонал и задыхался. То тут, то там закрывались магазинчики, заводики, лавчонки, а их владельцы исчезали неведомо куда. Василий Львович обращал на это мало внимания. Он был занят работой и семьей. Анюта не служила, вела домашнее хозяйство, бегала по магазинам, общалась с подругами. В семействе Пантелеевых завелись кое-какие средства, потому что Василий Львович завел небольшую частную практику. Иногда по ночам, лежа рядом с женой, он строил планы на будущее и тогда, случалось, вспоминал о предостережении чекиста. Однако Анюта была склонна видеть в этом всего лишь невнятную угрозу. «Припугнуть он тебя хотел, – шептала она, – на испуг взять. Они это любят. Если обращать на все внимание, то и жить не стоит. Подумать только – уехать из Питера. Куда? Зачем?» И она потесней прижималась к супругу, затыкая ему рот поцелуем.
1928 год принес в семейство Пантелеевых прибавление – в январе родился мальчик, которого назвали Сергеем, а спустя полгода Василий Львович был вторично арестован. Продержали его недолго, к следователю вызывали лишь однажды, но на этот раз все обернулось значительно хуже, чем в двадцать пятом году.
Сидел он в «Крестах» в громадной, полной народа камере и из разговоров окружающих понял, что, видимо, проводится грандиозная чистка. Вокруг него находились такие же, как он, люди, прошедшие Гражданскую войну в белой армии, нэпманы, дворяне, остатки столичной интеллигенции. В подавляющем большинстве они не состояли во враждебных организациях и относились к власти лояльно и поэтому, не чувствуя за собой вины, терялись в догадках по поводу причин своего ареста. Наконец прошел слух, что из Ленинграда будут высылать всех неблагонадежных с точки зрения властей. Город Ленина должен быть чист от всякого рода сомнительной публики, в первую очередь от бывших офицеров и дворян.
Слух подтвердился. Следователь сухо напомнил Пантелееву о службе в Добровольческой армии, о дворянском происхождении и, наконец, пусть косвенном, но участии в контрреволюционной организации. Затем он вручил Пантелееву постановление о высылке его из города в сорок восемь часов. Пунктом, в который следовало прибыть Василию Львовичу, был Свердловск.
– Но у меня семья, только что родился второй ребенок, – пытался возражать Пантелеев.
– Семья может остаться в городе, – равнодушно сообщил следователь, – хотя жена ваша тоже потомственная дворянка… – Он не договорил и снова уткнулся в бумаги.
Нужно сказать, что известие о высылке мужа Анюта восприняла достаточно хладнокровно.
– Что ж, – сказала она, – все правильно, тебя предупреждали. Должно было случиться и случилось. Поезжай, осмотрись, врачи везде нужны, а следом приедем и мы. Не стоит предаваться отчаянию, как-нибудь устроимся. – И в конце июля 1928 года Пантелеев прибыл в Свердловск.
О Свердловске, или по-старому Екатеринбурге, Пантелеев знал лишь только то, что там в восемнадцатом году была расстреляна царская семья. Город не произвел на него особого впечатления – маленький, очень провинциальный, сплошь застроенный одно-полутораэтажными домами, и только центр несколько отличался от общего уровня и с натяжкой, но имел европейский фасад.
Прямо с вокзала Василий Львович направился в областное управление ОГПУ. Здесь зафиксировали, что он явился, и отправили устраиваться на работу.
– Но я врач, – растерянно заявил он.
– Вот и хорошо, – услышал в ответ. – Врачей нам не хватает. Отправляйтесь в облздравотдел, получите направление и приступайте. Если останетесь в городе, должны еженедельно отмечаться в комендатуре ОГПУ, если вас пошлют за пределы Свердловска, будете отмечаться по месту жительства.
1 2 3 4 5 6 7 8