водонакопительные нагреватели
Он станет первым по классической литературе и займет прочную позицию по остальным предметам. В середине 1885 года Уинстон проявит большой интерес к чтению местных газет. К тому времени его уже волновало буквально все – захват бельгийцами Конго, демонстрация рабочих в далеком Чикаго, изобретение Даймлером автомобиля, а также возведение статуи Свободы в Нью-Йорке.
В отличие от успехов в учебе, поведение Черчилля по-прежнему оставляло желать лучшего. Спустя три месяца после прибытия в Брайтон он немного повздорит с одним из своих одноклассников, который набросится на него с ножом. Уинстону крупно повезет: он отделается легким ранением – нож войдет в грудь лишь на пять миллиметров, не задев жизненно важные органы. Как потом выяснится, Черчилль сам спровоцировал нападение, хорошенько врезав своему товарищу в ухо.[53] Неудивительно, что после подобных инцидентов в графе поведения у него значилось: «Общее количество учеников в классе – тридцать. Место в классе – тридцатое».[54]
За годы учебы и неизбежного взросления отношение родителей к Уинстону не сильно изменилось. Леди Рандольф была все той же любимой «звездой на расстоянии», способной как немного покритиковать, так и внимательно выслушать, дав стоящий совет. Иногда она была и не прочь пошутить, принимая от него такие забавные письма, как «Думаю, ты рада моему отсутствию. Никаких криков от Джека, никаких жалоб. Небеса спустились, и на земле воцарился порядок» или «Джек шлет тебе свою любовь и 6 666 666 666 666 666 666 666 поцелуев, а я в два раза больше!».[55]
Что же до лорда Рандольфа, то между ними по-прежнему была ледяная стена отчужденности и равнодушия. Анализируя подобные отношения спустя годы, невольно задаешься вопросом – не послужило ли подобное отторжение и безразличие мощнейшим стимулом к достижению поставленных целей? Преуспеть как можно больше, преуспеть во всем, доказать себе, отцу и всем окружающим, что ты не забитый и одинокий ребенок, что ты Герой и Личность. Уинстон сам косвенно подтвердит это, когда спустя тридцать пять лет, во время работы над биографией своего великого предка, первого герцога Мальборо, напишет: «…у великих людей часто было несчастное детство. Тиски соперничества, суровый гнет обстоятельств, периоды бедствий, уколы презрения и насмешки, испытанные в ранние годы, необходимы, чтобы пробудить беспощадную целеустремленность и цепкую сообразительность, без которых редко удаются великие свершения».[56]
После таких строк становится понятным вселенское черчиллевское честолюбие с его безграничной жаждой славы и стремлением к успеху. Однажды после прогулки майским воскресным вечером 1880 года с будущим премьер-министром лордом Розбери сэр Чарльз Дилк запишет в своем дневнике: «Я пришел к заключению, что Розбери самый амбициозный человек, которого я когда-либо встречал». Перечитывая же данные строки спустя годы, он сделает на полях заметку: «До тех пор, пока не познакомился с Уинстоном Черчиллем».[57]
Однажды Уинстон признается своей матери:
– Если я не преуспею, для меня это будет катастрофой! Неудачи разобьют мне сердце, ведь амбиции – моя единственная опора.[58]
И Черчилль сделает все от него зависящее, чтобы достичь как можно большего, он пойдет напролом, ломая условности и правила, воспитывая в себе железную волю и превращая непрерывный труд в один из своих самых верных и постоянных союзников.
Отметив некоторые психологические особенности нашего главного героя, самое время вернуться к его учебе в Брайтоне. В 1886 году в его жизни произойдет первое серьезное испытание. Уинстон никогда не отличался крепким здоровьем, его постоянно мучили простуды, «жуткие нарывы», зубная боль и близорукость, которую он старался тщательно скрывать. Как всегда заботливая, миссис Эверест предупреждала его:
– Дорогой Уинни, прошу тебя, не отмахивайся, когда плохо себя чувствуешь. Вовремя сделанный стежок может спасти от большой прорехи.[59]
Пропустив советы няни мимо ушей, весной 1886 года Уинстон слег с пневмонией. Спустя всего четыре дня после начала заболевания температура у него поднялась до 40,2 градуса, полностью отказало правое легкое. Не на шутку перепугавшиеся родители тут же примчались к постели своего старшего сына. В течение трех дней Уинстон в бреду продолжал бороться за жизнь, и только на седьмые сутки ему стало легче.
Во избежание рецидива личный доктор семьи Черчиллей мистер Роуз прописал своему маленькому пациенту покой, обильное питание, а также «избегать сквозняков и переохлаждения». Только спустя несколько месяцев Черчилль окончательно встанет на ноги и обратится к родителям с просьбой:
– Вышлите мне немного наличных, потому что я в очередной раз оказался банкротом.[60]
21 июня 1887 года Уинстон примет участие в праздновании «золотого юбилея» королевы Виктории, ставшего одним из самых масштабных событий десятилетия. На торжественную церемонию в Лондон съедутся многочисленные главы государств, включая королеву Гавайев и наследного принца Японии. Кроме того, своим присутствием Викторию почтят шерифы всех пятидесяти двух графств Англии, мэры ведущих городов, а также различные представители всех 30 миллионов квадратных километров Британской империи.
Делясь своими впечатлениями, леди Рандольф, восторженно напишет в своих мемуарах: «Я редко видела Лондон таким праздничным: синее небо, яркое солнце, пестрые флаги и взволнованная, но терпеливая толпа, равномерно рассредоточившаяся по бесчисленным улочкам. Как жена бывшего члена кабинета министров, я получила хорошее место внутри Вестминстерского аббатства. Зрелище было великолепным и впечатляющим. Изумительно красивые платья и мундиры казались еще ярче и прекраснее в мягком церковном полумраке с лучами летнего солнца, струившегося сквозь старинные витражи окон. Королева, являвшая собой славу и преемственность английской истории, сидела одна в середине огромного нефа. Это была маленькая и трогательная фигурка, окруженная пышным собранием и сотнями глаз, пристально следивших за каждым движением ее стареющего тела».[61]
Находясь уже на закате своей политической карьеры и жизни, Черчилль будет вспоминать о королеве Виктории как о «символе Британской империи и духе своей эпохи».[62] Два поколения, два века, две личности соединились в тот день в единое целое. И если время королевы Виктории стало постепенно сходить на «нет», то Черчилль только начинал свой путь, приведший его спустя полвека к «Звездному часу».
Жребий брошен
Торжества Британской империи совпали с не менее значимыми событиями и в жизни самого Уинстона. Летом 1887 года Черчиллю пошел тринадцатый год – самое время, чтобы подумать о дальнейшем месте учебы. Согласно английским традициям после подготовительной школы аристократические отпрыски поступали в закрытые средние школы. На протяжении уже нескольких столетий в Англии существует три наиболее престижные средние школы. Первое место занимает Итон, готовивший своих выпускников в Оксфорд. За ним идут Хэрроу и Винчестер.
Настал момент, когда и перед родителями Уинстона встал вопрос, какую альма-матер выбрать. Согласно все тем же традициям члены одного аристократического рода учились, как правило, в одной школе. Для Мальборо таким учебным заведением был Итон. Однако родители Черчилля не торопились с выбором. Темза и сырой климат Итона могли отрицательно сказаться на слабых легких Уинстона. После длительных размышлений Рандольф решит все-таки прервать полуторавековую традицию и остановить свой выбор на Хэрроу.
Подобное решение далось нелегко. Единственное, что его утешило, так это, в Хэрроу учился лорд Байрон, и еще статистика – почти шестьдесят выпускников данной школы заседали на тот момент в палате общин, причем большинство из них являлись членами его собственной партии. В любом случае, по какой бы карьерной лестнице ни пошел Уинстон, ему полезно будет уже в детские годы познакомиться с будущими вершителями судеб Соединенного Королевства.
Уинстону новая школа понравилась. Что и не удивительно, ведь и Винчестер, и Итон отличались значительно более строгими требованиями к вступительным экзаменам. Черчилль уже начал готовиться к летним каникулам, как ему тут же сообщили еще одну новость – долго наслаждаться отдыхом не придется: для поступления в Хэрроу его будет готовить частный преподаватель. Уинстон отреагировал немедленно: «Я не возражаю против наставника, но при одном условии – никаких домашних заданий. Это идет вразрез с моими принципами. Я никогда не занимался на каникулах и не горю желанием начинать сейчас».[63]
Несмотря на все старания как учителя, так и ученика поступление в Хэрроу не обойдется без курьезов. Спустя годы Уинстон будет вспоминать: «Только мне исполнилось двенадцать лет, как я оказался на негостеприимной территории экзаменов, по которой мне придется путешествовать в течение последующих семи лет. Экзамены всегда превращались для меня в огромное испытание. Те из предметов, которые вызывали пиетет у моих преподавателей, мне нравились меньше всего. Я бы предпочел, чтобы меня спрашивали по истории, поэзии и сочинениям, а экзаменаторы, наоборот, требовали латынь и математику. Причем вопросы, которые они мне обычно задавали, оказывались, как правило, далеки от тех, на которые я мог дать вразумительный ответ. Неудивительно, что после такого подхода мне так и не удалось произвести должного впечатления».[64]
16 марта 1888 года Черчилль приехал в новую школу для сдачи своего первого экзамена по латыни. Получив экзаменационный лист, Уинстон стал готовиться к ответу. Вначале он написал в верхнем углу страницы свою фамилию, затем поставил цифру 1 – номер вопроса. После продолжительных размышлений Уинни решил для большей важности заключить данную цифру в круглые скобки – (1). Спустя два часа на листке появились лишь чернильные пятна и большая клякса. В таком виде экзаменационный лист и лег на стол директору школы мистеру Дж. Уэллдону. Последний счел подобный ответ достаточным и зачислил Уинстона в список будущих учеников.[65]
Данная история будет неполной, если не упомянуть о предварительной беседе директора школы с лордом Рандольфом. Еще в октябре 1887 года, то есть за полгода до вступительных экзаменов, Уэллдон дал свое согласие на зачисление Уинстона в школу, сказав родителю:
– Когда ваш сын здесь появится, я смогу быть ему полезным.[66]
Спустя сорок с лишним лет Черчилль будет с иронией вспоминать эти события, однако в 1888 году ему было не до смеха. Неубедительное выступление на экзамене настолько расстроило его детскую психику, что сразу же по возвращении в Брайтон он слег с простудой.
Что же представляло собой новое учебное заведение, которое Черчилль прославит спустя всего несколько десятилетий?
Школа Хэрроу была основана в 1572 году на хэрроуском холме богатым землевладельцем Джоном Лайоном, проживавшем в расположенной неподалеку деревне Престон. Известный своей уникальной методикой воспитания молодежи, Джон получил личное одобрение на открытие школы от Елизаветы I. Некоторые исследователи отмечают, что специальный акт королевы способствовал не столько основанию, сколько второму открытию Хэрроу-скул, функционирующей почти два с половиной века начиная с 1324 года. Как бы там ни было, но после своего первого (или второго) открытия школа Хэрроу стала пользоваться большой популярностью.
Главным предметом в новой школе была выбрана латынь, а главным спортивным увлечением – стрельба из лука. На первоначальном этапе большинство учеников, среди которых преобладали местные жители, учились бесплатно. Ситуация резко изменится в 1700 году с приездом в Хэрроу молодых людей из других графств. К началу XIX века число учеников увеличится в шесть с половиной раз с 69 до 470. Существенным изменениям подвергнется и учебная программа – крикет вытеснит стрельбу из лука, а список дисциплин пополнится математикой, французским и музыкой. Примерно на этот же период приходится и сочинение первых хэрроуских песен, знаменитых не только в данном учебном заведении, но и по всей Англии.
После поступления в Хэрроу Уинстона зачислили в самый младший класс, специализировавшийся на изучении английского языка. Комментируя подобный выбор, Черчилль не без иронии заметит:
– Мы считались слишком безнадежными, поэтому английский казался единственным, на что мы были способны.
Новым учителем Черчилля стал Роберт Сомервелл – «восхитительный человек, перед которым я в большом долгу». Описывая спустя годы учебный процесс, Уинстон будет вспоминать: «У мистера Сомервелла была своя специально разработанная система. Он брал достаточно длинное предложение и разбивал его на составные части, используя при этом красные, синие и зеленые чернила. Субъект, глагол, существительное! У каждого был свой цвет и группа. Это было похоже на натаскивание, и мы занимались этим ежедневно».[67]
Именно с этого анализа простых предложений начнется любовь Уинстона к слову и формированию собственного литературного стиля, который в 1927 году сэр Артур Конан Дойл назовет «самым лучшим среди наших современников».[68] А в 1953 году Шведская академия отметит его заслуги Нобелевской премией по литературе, предпочтя кандидатуру британского политика Эрнесту Хемингуэю.[69]
Уже с детских лет у Черчилля сложится особое отношение к английскому языку, который он называл «одним из самых великих источников вдохновения и силы. В мире не существует больше предмета, обладающего столь изобильной и живительной властью». Оскорбить язык, как и оскорбить Англию, было для него святотатством. Делясь своими соображениями по вопросу языковой подготовки молодежи, Уинстон как-то заметит:
– Я убежден в том, что все молодые люди должны изучать английский язык. Особенно умные могут продолжить совершенствоваться в латинском для почета и в греческом для удовольствия.
1 2 3 4 5 6
В отличие от успехов в учебе, поведение Черчилля по-прежнему оставляло желать лучшего. Спустя три месяца после прибытия в Брайтон он немного повздорит с одним из своих одноклассников, который набросится на него с ножом. Уинстону крупно повезет: он отделается легким ранением – нож войдет в грудь лишь на пять миллиметров, не задев жизненно важные органы. Как потом выяснится, Черчилль сам спровоцировал нападение, хорошенько врезав своему товарищу в ухо.[53] Неудивительно, что после подобных инцидентов в графе поведения у него значилось: «Общее количество учеников в классе – тридцать. Место в классе – тридцатое».[54]
За годы учебы и неизбежного взросления отношение родителей к Уинстону не сильно изменилось. Леди Рандольф была все той же любимой «звездой на расстоянии», способной как немного покритиковать, так и внимательно выслушать, дав стоящий совет. Иногда она была и не прочь пошутить, принимая от него такие забавные письма, как «Думаю, ты рада моему отсутствию. Никаких криков от Джека, никаких жалоб. Небеса спустились, и на земле воцарился порядок» или «Джек шлет тебе свою любовь и 6 666 666 666 666 666 666 666 поцелуев, а я в два раза больше!».[55]
Что же до лорда Рандольфа, то между ними по-прежнему была ледяная стена отчужденности и равнодушия. Анализируя подобные отношения спустя годы, невольно задаешься вопросом – не послужило ли подобное отторжение и безразличие мощнейшим стимулом к достижению поставленных целей? Преуспеть как можно больше, преуспеть во всем, доказать себе, отцу и всем окружающим, что ты не забитый и одинокий ребенок, что ты Герой и Личность. Уинстон сам косвенно подтвердит это, когда спустя тридцать пять лет, во время работы над биографией своего великого предка, первого герцога Мальборо, напишет: «…у великих людей часто было несчастное детство. Тиски соперничества, суровый гнет обстоятельств, периоды бедствий, уколы презрения и насмешки, испытанные в ранние годы, необходимы, чтобы пробудить беспощадную целеустремленность и цепкую сообразительность, без которых редко удаются великие свершения».[56]
После таких строк становится понятным вселенское черчиллевское честолюбие с его безграничной жаждой славы и стремлением к успеху. Однажды после прогулки майским воскресным вечером 1880 года с будущим премьер-министром лордом Розбери сэр Чарльз Дилк запишет в своем дневнике: «Я пришел к заключению, что Розбери самый амбициозный человек, которого я когда-либо встречал». Перечитывая же данные строки спустя годы, он сделает на полях заметку: «До тех пор, пока не познакомился с Уинстоном Черчиллем».[57]
Однажды Уинстон признается своей матери:
– Если я не преуспею, для меня это будет катастрофой! Неудачи разобьют мне сердце, ведь амбиции – моя единственная опора.[58]
И Черчилль сделает все от него зависящее, чтобы достичь как можно большего, он пойдет напролом, ломая условности и правила, воспитывая в себе железную волю и превращая непрерывный труд в один из своих самых верных и постоянных союзников.
Отметив некоторые психологические особенности нашего главного героя, самое время вернуться к его учебе в Брайтоне. В 1886 году в его жизни произойдет первое серьезное испытание. Уинстон никогда не отличался крепким здоровьем, его постоянно мучили простуды, «жуткие нарывы», зубная боль и близорукость, которую он старался тщательно скрывать. Как всегда заботливая, миссис Эверест предупреждала его:
– Дорогой Уинни, прошу тебя, не отмахивайся, когда плохо себя чувствуешь. Вовремя сделанный стежок может спасти от большой прорехи.[59]
Пропустив советы няни мимо ушей, весной 1886 года Уинстон слег с пневмонией. Спустя всего четыре дня после начала заболевания температура у него поднялась до 40,2 градуса, полностью отказало правое легкое. Не на шутку перепугавшиеся родители тут же примчались к постели своего старшего сына. В течение трех дней Уинстон в бреду продолжал бороться за жизнь, и только на седьмые сутки ему стало легче.
Во избежание рецидива личный доктор семьи Черчиллей мистер Роуз прописал своему маленькому пациенту покой, обильное питание, а также «избегать сквозняков и переохлаждения». Только спустя несколько месяцев Черчилль окончательно встанет на ноги и обратится к родителям с просьбой:
– Вышлите мне немного наличных, потому что я в очередной раз оказался банкротом.[60]
21 июня 1887 года Уинстон примет участие в праздновании «золотого юбилея» королевы Виктории, ставшего одним из самых масштабных событий десятилетия. На торжественную церемонию в Лондон съедутся многочисленные главы государств, включая королеву Гавайев и наследного принца Японии. Кроме того, своим присутствием Викторию почтят шерифы всех пятидесяти двух графств Англии, мэры ведущих городов, а также различные представители всех 30 миллионов квадратных километров Британской империи.
Делясь своими впечатлениями, леди Рандольф, восторженно напишет в своих мемуарах: «Я редко видела Лондон таким праздничным: синее небо, яркое солнце, пестрые флаги и взволнованная, но терпеливая толпа, равномерно рассредоточившаяся по бесчисленным улочкам. Как жена бывшего члена кабинета министров, я получила хорошее место внутри Вестминстерского аббатства. Зрелище было великолепным и впечатляющим. Изумительно красивые платья и мундиры казались еще ярче и прекраснее в мягком церковном полумраке с лучами летнего солнца, струившегося сквозь старинные витражи окон. Королева, являвшая собой славу и преемственность английской истории, сидела одна в середине огромного нефа. Это была маленькая и трогательная фигурка, окруженная пышным собранием и сотнями глаз, пристально следивших за каждым движением ее стареющего тела».[61]
Находясь уже на закате своей политической карьеры и жизни, Черчилль будет вспоминать о королеве Виктории как о «символе Британской империи и духе своей эпохи».[62] Два поколения, два века, две личности соединились в тот день в единое целое. И если время королевы Виктории стало постепенно сходить на «нет», то Черчилль только начинал свой путь, приведший его спустя полвека к «Звездному часу».
Жребий брошен
Торжества Британской империи совпали с не менее значимыми событиями и в жизни самого Уинстона. Летом 1887 года Черчиллю пошел тринадцатый год – самое время, чтобы подумать о дальнейшем месте учебы. Согласно английским традициям после подготовительной школы аристократические отпрыски поступали в закрытые средние школы. На протяжении уже нескольких столетий в Англии существует три наиболее престижные средние школы. Первое место занимает Итон, готовивший своих выпускников в Оксфорд. За ним идут Хэрроу и Винчестер.
Настал момент, когда и перед родителями Уинстона встал вопрос, какую альма-матер выбрать. Согласно все тем же традициям члены одного аристократического рода учились, как правило, в одной школе. Для Мальборо таким учебным заведением был Итон. Однако родители Черчилля не торопились с выбором. Темза и сырой климат Итона могли отрицательно сказаться на слабых легких Уинстона. После длительных размышлений Рандольф решит все-таки прервать полуторавековую традицию и остановить свой выбор на Хэрроу.
Подобное решение далось нелегко. Единственное, что его утешило, так это, в Хэрроу учился лорд Байрон, и еще статистика – почти шестьдесят выпускников данной школы заседали на тот момент в палате общин, причем большинство из них являлись членами его собственной партии. В любом случае, по какой бы карьерной лестнице ни пошел Уинстон, ему полезно будет уже в детские годы познакомиться с будущими вершителями судеб Соединенного Королевства.
Уинстону новая школа понравилась. Что и не удивительно, ведь и Винчестер, и Итон отличались значительно более строгими требованиями к вступительным экзаменам. Черчилль уже начал готовиться к летним каникулам, как ему тут же сообщили еще одну новость – долго наслаждаться отдыхом не придется: для поступления в Хэрроу его будет готовить частный преподаватель. Уинстон отреагировал немедленно: «Я не возражаю против наставника, но при одном условии – никаких домашних заданий. Это идет вразрез с моими принципами. Я никогда не занимался на каникулах и не горю желанием начинать сейчас».[63]
Несмотря на все старания как учителя, так и ученика поступление в Хэрроу не обойдется без курьезов. Спустя годы Уинстон будет вспоминать: «Только мне исполнилось двенадцать лет, как я оказался на негостеприимной территории экзаменов, по которой мне придется путешествовать в течение последующих семи лет. Экзамены всегда превращались для меня в огромное испытание. Те из предметов, которые вызывали пиетет у моих преподавателей, мне нравились меньше всего. Я бы предпочел, чтобы меня спрашивали по истории, поэзии и сочинениям, а экзаменаторы, наоборот, требовали латынь и математику. Причем вопросы, которые они мне обычно задавали, оказывались, как правило, далеки от тех, на которые я мог дать вразумительный ответ. Неудивительно, что после такого подхода мне так и не удалось произвести должного впечатления».[64]
16 марта 1888 года Черчилль приехал в новую школу для сдачи своего первого экзамена по латыни. Получив экзаменационный лист, Уинстон стал готовиться к ответу. Вначале он написал в верхнем углу страницы свою фамилию, затем поставил цифру 1 – номер вопроса. После продолжительных размышлений Уинни решил для большей важности заключить данную цифру в круглые скобки – (1). Спустя два часа на листке появились лишь чернильные пятна и большая клякса. В таком виде экзаменационный лист и лег на стол директору школы мистеру Дж. Уэллдону. Последний счел подобный ответ достаточным и зачислил Уинстона в список будущих учеников.[65]
Данная история будет неполной, если не упомянуть о предварительной беседе директора школы с лордом Рандольфом. Еще в октябре 1887 года, то есть за полгода до вступительных экзаменов, Уэллдон дал свое согласие на зачисление Уинстона в школу, сказав родителю:
– Когда ваш сын здесь появится, я смогу быть ему полезным.[66]
Спустя сорок с лишним лет Черчилль будет с иронией вспоминать эти события, однако в 1888 году ему было не до смеха. Неубедительное выступление на экзамене настолько расстроило его детскую психику, что сразу же по возвращении в Брайтон он слег с простудой.
Что же представляло собой новое учебное заведение, которое Черчилль прославит спустя всего несколько десятилетий?
Школа Хэрроу была основана в 1572 году на хэрроуском холме богатым землевладельцем Джоном Лайоном, проживавшем в расположенной неподалеку деревне Престон. Известный своей уникальной методикой воспитания молодежи, Джон получил личное одобрение на открытие школы от Елизаветы I. Некоторые исследователи отмечают, что специальный акт королевы способствовал не столько основанию, сколько второму открытию Хэрроу-скул, функционирующей почти два с половиной века начиная с 1324 года. Как бы там ни было, но после своего первого (или второго) открытия школа Хэрроу стала пользоваться большой популярностью.
Главным предметом в новой школе была выбрана латынь, а главным спортивным увлечением – стрельба из лука. На первоначальном этапе большинство учеников, среди которых преобладали местные жители, учились бесплатно. Ситуация резко изменится в 1700 году с приездом в Хэрроу молодых людей из других графств. К началу XIX века число учеников увеличится в шесть с половиной раз с 69 до 470. Существенным изменениям подвергнется и учебная программа – крикет вытеснит стрельбу из лука, а список дисциплин пополнится математикой, французским и музыкой. Примерно на этот же период приходится и сочинение первых хэрроуских песен, знаменитых не только в данном учебном заведении, но и по всей Англии.
После поступления в Хэрроу Уинстона зачислили в самый младший класс, специализировавшийся на изучении английского языка. Комментируя подобный выбор, Черчилль не без иронии заметит:
– Мы считались слишком безнадежными, поэтому английский казался единственным, на что мы были способны.
Новым учителем Черчилля стал Роберт Сомервелл – «восхитительный человек, перед которым я в большом долгу». Описывая спустя годы учебный процесс, Уинстон будет вспоминать: «У мистера Сомервелла была своя специально разработанная система. Он брал достаточно длинное предложение и разбивал его на составные части, используя при этом красные, синие и зеленые чернила. Субъект, глагол, существительное! У каждого был свой цвет и группа. Это было похоже на натаскивание, и мы занимались этим ежедневно».[67]
Именно с этого анализа простых предложений начнется любовь Уинстона к слову и формированию собственного литературного стиля, который в 1927 году сэр Артур Конан Дойл назовет «самым лучшим среди наших современников».[68] А в 1953 году Шведская академия отметит его заслуги Нобелевской премией по литературе, предпочтя кандидатуру британского политика Эрнесту Хемингуэю.[69]
Уже с детских лет у Черчилля сложится особое отношение к английскому языку, который он называл «одним из самых великих источников вдохновения и силы. В мире не существует больше предмета, обладающего столь изобильной и живительной властью». Оскорбить язык, как и оскорбить Англию, было для него святотатством. Делясь своими соображениями по вопросу языковой подготовки молодежи, Уинстон как-то заметит:
– Я убежден в том, что все молодые люди должны изучать английский язык. Особенно умные могут продолжить совершенствоваться в латинском для почета и в греческом для удовольствия.
1 2 3 4 5 6