Арбенин
По чести вам сказать, ее я не терплю.
Ни в чем и никому я не был в жизнь обязан,
И если я кому платил добром,
То все не потому, чтоб был к нему привязан;
А - просто - видел пользу в том.
Наработанный, накопленный авторитет Фишера, его знания, опыт, навыки, совокупность нажитого в игре - брошены, или скорее заботливо положены, на одну чашу весов. Для того, чтобы - поднялась другая, чтобы было видно (и кое-кому из непосвященных даже), что за игра эти шахматы. Раз они с людьми, в том числе - либо в первую очередь - с Фишером, проделывают подобные вещи, словно бы заставляют, побуждают к такому служению, к такому соединению с ними.
Но это может быть не понято и в далекой перспективе, и суперпрофессионал готов к данному варианту, пожалуй, в первую очередь. Как сказано у Э.Хемингуэя, "победитель не получает ничего".
И надежды на "получение" у суперпрофи быть не должно.
Впрочем, разгаданный Другими (кем-то, ну, хоть кем-то) суперпрофессионал уже награжден. Вознагражден. Тем что он всего-навсего подал пример.
Будучи допрошенным, он, разумеется, сказал бы, что совершенно не думал об этом. И оказался бы прав, оказался (и остался бы) правдивым.
Человек, отвоевавший себе возможность вплотную, пожизненно работать в своей собственной области, отдавать Делу решительно все возможное, все силы и все, что в его силах, - только такого человека можно считать внутренне (!) вполне устроенным. Он рождается словно бы внутри профессии, не расстается с нею ни во сне, ни наяву, и кое-кого (в самом наилучшем, почти фантастическом, случае) заражает своим служением. Впрочем, некоторые суперпрофессионалы и это делают сознательно.
Они появляются на свет еще и с ощущением невыносимости нецеленаправленной жизни, вполне обычной, обыденной, в которой люди, в сущности, не только и даже не столько (см. Закон Чаплина) копошатся, крутятся, сколько меняют свои дела, как перчатки, а точнее - готовы их менять, лишь бы дело, то или другое, кормило.
В замечательном фильме "Поездка отца" один из второстепенных персонажей говорит главному (роль которого исполняет знаменитый Фернандель), приехавшему в город на поиски дочери - как понял Отец, его девочка стала девицей (не самого серьезного поведения): "Повседневная жизнь ужасна, а она утешала меня".
Существование профессионалов, племени малочисленного и трудноразгадываемого (само явление это, профессионализм, как-то выпадает из поля зрения огромного большинства так называемых простых людей, то есть тех, чье понимание тут особенно важно, для кого понимание профессионализма в каком-то смысле - "ключ" к внутреннему благополучию, компас и т.п.), увенчано наличием суперпрофи.
Именно люди, подобные Фишеру, самим фактом своего существования и деятельности, еще раз подчеркиваю, непрестанно продолжающейся и в подполье, во время "уходов" со сцены - имеют (получают) шансы на прорыв в сознание энного количества этих самых маленьких, простых людей. Разумеется, лишь из числа тех, что испытывают ОТСЛОЕНИЕ ОТ ПОВСЕДНЕВНОСТИ.
Философское осмысление данной проблемы едва-едва начато, как кажется, и ведется неуверенно.
Здесь мы можем констатировать падение (сбрасывание) таких, как Фишер, такого как вот он, ныне здравствующий Роберт Дж.Фишер, - скидывание в ненормальность. Даже люди, специально изучавшие его жизнь, творчество, воззрения... не устают удивляться, мягко выражаясь, нелогичности, странности многих и многих поступков Бобби. И ничто, даже самоочевиднейшие факты, такие, как матч-реванш 1992 года, не могут (пример М.Е.Тайманов, ни на йоту не изменивший свою концепцию, сложившуюся до сентября 1992 г., - см. его книгу "Я был жертвой Фишера") побудить их пересмотреть здесь - хоть что-нибудь. М.Ботвинник не раз выражал мнение, что причиной ухода Фишера в подполье явилась болезнь, болезненное состояние.
Познакомился я, во дворе Центрального шахматного клуба, с одним из наших крупнейших шахматных же психологов, профессором (не стану по понятным причинам вспоминать его фамилию). Через две минуты, услышав, что я уже пару десятилетий "занимаюсь Фишером", почтенный ученый спросил:
- А вы знаете, что Фишер - невменяемый?! Ну посудите сами: идет он по коридору с Петросяном - по окончании одной из партий в Буэнос-Айресе. Их догоняет одна очень известная, знаменитая аргентинская актриса, кладет одну руку на плечо Тиграна, другую - на Бобби. И знаете, что он делает?.. Рывок вперед - убегает. Спасается, видите ли...
Конечно, я просто не нашелся. Ну что тут сказать? Ответственно относящийся к себе, к своему партнеру, к продолжающемуся, идущему матчу, участник удирает - да, для того, чтобы не было еще одного, совершенно, видимо, по его мнению, лишнего, излишнего отвлечения. Да и о чем они говорили, Фишер с Петросяном, после партии, о чем могли рассуждать?.. Скорее надо бы удивиться бесцеремонности, а то и развязности, впрочем, столь понятной и извинительной, кино-(театральной?) звезды. Впрочем, она имеет право - и возможность! - не особенно глубоко разбираться в особенностях необходимого, подчеркиваю, во время состязаний, поведения именно шахматистов...
Фишер, к глубокому сожалению, - но и это, разумеется, весьма понятно, - оказался оненормаленным, как бы задвинутым в психушку, сооруженную так называемым околошахматным и просто общественным мнением.
Молодые шахматисты, следующих, так сказать, поколений, знающие не только внутренний облик, но само творчество, партии Фишера не слишком подробно, порой даже понаслышке, приучаются (сюда оказался и чудесный матч-92 "подверстанным") все дальше и дальше, все прочнее считать Бобби занятным, почти ископаемым чудаком (в лучшем случае).
Ну, а если вновь появится? Будет такое примерно отношение: ну, и что он теперь, на этот раз, после долгого подполья, выкинет, какой еще чуши наболтает на пресс-конференциях?! Надо заметить, что, в отличие от игрового помещения, конференц-залы действуют на нашего героя действительно не самым лучшим образом, он нередко теряет выдержку, "адекватность" восприятия явно "не своих" проблем...
Вместо открытия живого классика (а Фишер, хоть и не является, на мой взгляд, гениальным шахматистом, безусловно одна из самых монументальных, классических фигур в шахматах уходящего века), происходит его задвигание в дебри ненормальщины, закрывание вопроса (проблемы) Фишера.
А в сущности, был ли он, этот пресловутый, вроде бы совершенно неопровержимый, десятилетиями длившийся - это же факт, с 1972 года по 1992-й! - уход?
Если вспомнить, что шахматы (что не менее общепризнано) в чем-то где-то, пусть не по самому даже большому счету (для кого - как) искусство... Которое требует для своего появления, для создания, рождения совершенно особых условий, устанавливаемых прежде всего самим творцом, работником...
Собрав материал, приведя его в порядок, отлично подготовившись к написанию всего-навсего фронтового очерка, Константин Александрович Федин в письме к одному своему знакомому замечает примерно следующее: если не произойдет ничего катастрофического - со мною - то очерк через какое-то (он не берет на себя жестких временных обязательств, хотя тут, как говорится, и война не ждет) время появится. И - добавляет второе, решающее "если": "Если только он (то есть по сути дела уже подготовленный очерк) ПОЛУЧИТСЯ".
Представим себе гроссмейстера, который пропускает один турнир, другой, третий, четвертый, пятый, отклоняет шестое-седьмое-восьмое приглашение. Не играет год, другой, хотя вроде бы остается здоровым. Вывод болельщиков-поклонников вскоре же будет почти однозначным: значит... повредился головой. Еще бы - отказывается от неплохих, заслуженных заработков, теряет рейтинг (снижает), имя его тускнеет, он выбывает из борьбы.
А по сути - не участвует в гонке.
Но может быть, он захотел всего-навсего... как ни непривычно, я чуть было не написал неприлично, это звучит, отойти в сторону, присмотреться к шахматам со стороны, как это сделал, допустим, Эм.Ласкер - после проигрыша матча Капабланке в 1921-м году.
Но такого рода соображения публике обычно остаются непонятными совершенно; что более чем естественно: успех надо развивать, поддерживать, надо кушать, что подают, дают - бери, бьют - беги. Другим, тоже гроссмейстерам, не столь известным, скажем, такого рода приглашения (на столь высокопрестижные, а следовательно, совсем неплохо оплаченные) турниры и не снятся. Что это еще за капризы?... Что за простой? Я - человек простой, так объясните мне этот простой (извините за рифму).
Ну, а если все дело в том, что - всего-навсего! изменились условия? И внешние и, главное, быть может, внутренние, уже не устраивают гроссмейстера? Может быть, та турнирная обстановка - вообще и на ожидаемых турнирах в частности - его как творческую натуру уже не удовлетворяет; а он ее (не натуру, понятно, а обстановку) переменить - в отличие от Фишера, который менял-таки и освещение и помещения даже увы, не тот авторитет, не то "нахальство"! - не может?
Представим себе, нет, даже не писателя, журналиста, который с чемоданчиком материалов, пусть для очередного очерка, занимает многокомнатный особняк - с условием, что через неделю выйдет из него с готовым произведением. Проходит две-три недели, все сроки нарушены; а ведь его снабжали продуктами; с горячей водой, отоплением, освещением тоже было в порядке, все коммуникации действовали отлично. Почему же нет очерка, ну, хоть какого-то, хоть халтурного? Заболел - это первое предположение. Если же он появляется на публике вроде бы (!) здоровый телом, значит, искомый и непреложный ответ очевиден болен духом. В таких условиях и не написать ничего?! Многим, если почти не всем, невдомек, что у него, как, допустим, в наихудшем "фединском варианте", - не получилось. Очерк не вытанцовался. Никакой. Несмотря на усилия, несмотря на много(несколько) недельные уже размышления, несмотря на то, что перепорчена пара килограмм бумаги, несмотря на то, что журналист пробовал писать в разных комнатах, в том числе в туалете, в ванной, забирался на чердак, на крышу, спускался в подвал. НЕ РАБОТАЕТСЯ. НЕ ВЫХОДИТ. Сон вдруг - а почему бы и нет? - рассортировался, расстроился, "что-то с памятью моей стало" (даже!), какие-то пошли (и прошли, слава Богу) сбои в организме. Не работалось в этом особняке, надо бы попробовать другой. Или - вообще переждать этот соннорасстройный, скажем так, период. Надеемся, что журналиста, писателя тем более, если он объяснится доходчиво, извинят многие, а то и очень многие...
А шахматиста - наверное, не очень. И не все, и не многие. И будут по-своему, в чем-то пусть даже и не по самому-самому большому счету, правы: ведь шахматы, что ни говорите, - спорт. Пусть на треть (раз уж это - игра-спорт-искусство-наука), пусть на одну только четверть... Налицо уклонение от борьбы. Но ведь, добавим мы, от борьбы-творчества. Но ведь - от борьбы-науки. Процесс и научного творчества вполне может "не пойти", потребовать передышки.
Фишер пробовал намечать, скажем так, какие-то, кое-какие соревнования для себя - в период "столь долгого отсутствия": длительные и, судя по всему, тщательные переговоры с Анатолием Карповым, прибытие (прилет) в Белград на матч со Светозаром Глигоричем и внезапный отказ и от одного, и от другого матча... Были, конечно, и другие полувыходы, о которых мы просто не знаем.
Не сложилось, не получилось, не складывалось, общий комплекс условий оказался не тот...
Сколько было разговоров по поводу мучительных, длительных перипетий, малоэнергично выражаясь, созданных, организованных Фишером перед матчем в Рейкъявике, возникших, да, явно по его и только его вине! В чем - только - и как только его не обвиняли.
Между тем сейчас, по прошествии десятилетий, просматривается не столько хитрый замысел (план), построенный с целью повлиять на душевное состояние Б.Спасского, сколько пожалуйста, не удивляйтесь, дорогие читатели, это - мое частное, сугубо, как всегда, личное мнение - поиск, установление оптимальной (ориентируясь на собственное, да, "эгоизм" налицо, состояние) даты начала матча. И, во-вторых, своего рода, хотя почему это "своего рода"? просто - обретение некоторой, внутренней же, свободы.
Если уж не свободы, то меньшей зависимости от околошахматных чиновников (в одного из них превратился, к глубочайшему сожалению, сам Макс Эйве, тогдашний президент ФИДЕ, впрочем, проницательно сочувствовавший Р.Фишеру, шедший у него на поводу не как у капризуна, но как у творческой личности, у которой вполне могут быть зацепки, задержки, сбои и т.п., и т.п.).
Фишер как бы приглашал Спасского: Борис, пойми, услышь, ощути смысл моих "метаний". Ведь я их - других, этих Других хотел бы вообще послать куда подальше. И начать наш матч в очень удобной для нас обоих обстановке, атмосфере, в удобное (взаимно) время, да и так, чтобы заработать поприличнее. Для Фишера повышение гонораров - естественно, одно из средств (наиболее понятных публике, а может быть и единственное ей понятное средство) повышения престижа шахмат, как игры совершенно особой, которая не только "ничем не хуже скрипки" (М.Ботвинник), но не хуже и гольфа, тенниса, бокса. Здесь вспоминается обещание Фишера получать за свои матчи никак не меньше, чем Мохаммед Али получает (получал в то время) за свои.
Кажется, Роберт выполнил это, сдержал слово. Они сравнялись - высший общий призовой фонд матчей М.Али и Р.Фишера - 5 миллионов долларов. Если ошибаюсь, поправьте меня, пожалуйста.
Предрейкъявикская эпопея разворачивалась на глазах у всего шахматного - и не только чисто шахматного - мира. И осталась во многом, если не во всем, непонятой. Задним числом исправить положение представляется почти невозможным.
Чтобы получить достойного соперника - в матч-реванше, Фишеру пришлось в течение ровно 20-ти лет "проверять" Спасского, который так и не стал суперпрофессионалом, однако, в деле особо успешного освобождения от влияния шахматных и возлешахматных чиновников, "неподходящего" государства, добился впечатляющих успехов. Второй матч с Фишером, а затем и с одной из сестер Полгар, подвел двойную, вероятно, заключительную, черту под шахматной карьерой Бориса Васильевича.
1 2 3 4 5 6 7