Консардайн встал.
Взглядом дал сигнал девушке. Опустив глаза, она взяла меня за руку. Рука
ее была ледяной. Продолжая смеяться, я тоже встал. Между девушкой и
Консардайном - Уолтер шел за нами - я вышел на платформу и поднялся на
улицу. Однажды я оглянулся, и сердце мое согрелось при виде выражения
Уолтера.
Во всяком случае это было туше для них двоих - и в их собственной
игре.
Шофер в ливрее стоял у подножия ступеней. Он бросил на меня быстрый
любопытный взгляд и приветствовал Консардайна.
- Сюда, Киркхем! - коротко сказал тот.
Итак, я снова Киркхем. И что бы это значило? Мощная машина стояла у
обочины. Консардайн показал на нее. По-прежнему крепко держа Еву за руку,
я сел и увлек ее за собой. Уолтер сел впереди, Консардайн за ним. Шофер
закрыл дверцу. В машине был еще один человек в ливрее. Автомобиль
двинулся.
Консардайн коснулся рычажка, и окна затянулись занавесом. Нас
окружила полутьма.
И как только он это сделал, Ева вырвала у меня руку, ударила меня по
губам и, сжавшись в углу, молча заплакала.

4
Машина, дорогая европейская модель, быстро и ровно прошла Пятую авеню
и повернула на север. Консардайн тронул другой рычажок, и непрозрачный
занавес отделил нас от шофера. Тускло загорелась скрытая лампа. В ее свете
я заметил, что девушка восстановила душевное равновесие. Она рассматривала
носки своих изящных узких туфелек. Уолтер достал портсигар. Я последовал
его примеру.
- Не возражаете, Ева? - заботливо спросил я.
Она не посмотрела на меня и не ответила. Уолтер с ледяным выражением
уставился куда-то надо мной. Я закурил и сосредоточился на нашем курсе.
Часы мои показывали без четверти десять.
Сквозь тщательно закрытые окна ничего не было видно. По остановкам
движения я знал, что мы все еще на авеню. Затем машина начала серию
поворотов и возвратов, как будто двигалась по боковым улицам. Однажды мне
показалось, что она сделала полный круг. Я потерял всякое ощущение
направления, что, несомненно, и было целью подобных перемещений.
В десять пятнадцать машина резко увеличила скорость, и я решил, что
мы миновали район с напряженным движением. Скоро через вентиляторы донесся
порыв свежего прохладного воздуха. Должно быть, мы в Вестчестере или на
Лонг Айленде. Точнее я сказать не мог.
Ровно в одиннадцать двадцать машина остановилась. После короткой
паузы мы двинулись дальше. Я слышал за нами звон тяжелых металлических
ворот. Минут десять мы двигались очень быстро, потом опять остановились.
Консардайн очнулся от раздумья и раскрыл занавеси. Шофер открыл дверцу.
Ева вышла, за ней Уолтер.
- Ну, вот мы и на месте, мистер Киркхем, - вежливо сказал Консардайн.
Он был похож на гостеприимного хозяина, приведшего домой трижды желанного
гостя, а не человека, которого он похитил при помощи возмутительных
хитростей и лжи.
Я выпрыгнул из машины. При свете луны, водянистой, как глаза
алкоголика, и предвещавшей шторм, я увидел огромное здание, похожее на
замок, перенесенный с берегов Луары. В крыльях и башенках здания ярко
сверкали огни. Девушка и Уолтер входили в его двери. Я осмотрелся. Нигде,
кроме здания, не видно было огней. У меня сложилось впечатление
отдаленности и обширного, заросшего деревьями пространства, окружающего
это место и гарантирующего его изоляцию.
Консардайн взял меня за руку, и мы миновали вход. По обе его стороны
стояли два высоких лакея. Проходя мимо, я решил, что это арабы, оба
необыкновенно мощные. Но оказавшись в большом зале, я остановился и
невольно издал восхищенное восклицание. Как будто из лучших сокровищ
средневековой Франции было отобрано все самое лучшее и собрано здесь.
Длинные галереи, на трети расстояния до высокого сводчатого потолка, были
утонченно готическими; гобелены и шпалеры, равными которым могут
похвастать немногие музеи, свисали с них, а щиты и мечи были оружием
покоренных королей.
Консардайн не дал мне времени рассматривать все это. Он взял меня за
руку, и я увидел рядом с собой безукоризненного английского лакея.
- Томас позаботится о вас, - сказал Консардайн. - До скорого
свидания, Киркхем.
- Сюда, сэр, - поклонился лакей и провел меня в миниатюрный придел в
углу зала. Он нажал на украшенную резьбой стену. Она скользнула в сторону,
и мы вошли в маленький лифт. Когда он остановился, сдвинулась другая
панель. Я оказался в спальне, обставленной, на свой манер, с такой же
удивительной роскошью, что и большой зал. За тяжелым занавесом находилась
ванная.
На кровати лежал вечерний костюм, рубашка, галстук и так далее. Через
несколько минут я был вымыт, гладко выбрит и одет в вечерний костюм. Он
вполне подошел мне. Когда лакей открыл дверь шкафа, мое внимание привлекло
висевшее в нем пальто. Я заглянул в шкаф.
В нем находилась точная копия всех вещей, имевшихся в моем гардеробе
в клубе. Да, они все были здесь, а когда я взглянул на ярлычки портных, то
увидел на них свое имя.
Мне показалось, что лакей, украдкой смотревший на меня, ждет
выражения удивления. Если так, я его разочаровал. Моя способность
удивляться истощилась.
- Куда теперь? - спросил я.
Вместо ответа он сдвинул панель и ждал, пока я войду в лифт. Когда
лифт остановился, я, конечно, ожидал, что мы будем в большом зале. Ничего
подобного. За сдвинувшейся панелью оказалась небольшая прихожая,
отделанная дубом, без мебели и с одной дверью темного дуба. Возле двери
стоял еще один высокий араб, очевидно, ожидавший меня, потому что лакей
поклонился, вошел обратно в лифт, и панель закрылась.
Араб приветствовал меня по-восточному. Открыв дверь, он повторил
приветствие. Я шагнул через порог. Часы начали отбивать полночь.
- Добро пожаловать, Джеймс Киркхем! Вы пунктуальны до минуты, -
сказал кто-то.
Голос был удивительно звучным и музыкальным и по своим качествам
напоминал орган. Говорящий сидел во главе длинного стола, накрытого на
троих. Все это я рассмотрел до того, как взглянул ему в глаза; после я на
некоторое время потерял способность видеть что бы то ни было. Глубочайшего
сапфирно-голубоватого цвета, это были самые живые глаза, какие мне
когда-либо приходилось видеть. Большие, слегка раскосые, они сверкали, как
будто за ними скрывался сам источник жизни. Они напоминали жемчужины по
яркости, а по твердости - алмазы. Ресниц не было, и глаза не мигали, как
глаза птицы - или змеи.
С немалым усилием я оторвал от них взор и посмотрел в лицо, на
котором они располагались. Голова необыкновенно большая, с высоким и
широким лбом, и абсолютно лысая. Поразительное полушарие, вместимостью
вдвое больше среднего. Уши длинные, узкие и отчетливо заостренные на
концах. Нос тяжелый, горбатый, подбородок круглый, но массивный. Губы
полные, классически выточенные и неподвижные, как у древнегреческой
статуи. Все огромное круглое лицо мраморно бледное, без единой морщинки
или линии и абсолютно лишенное выражения. Единственное живое место на нем
- глаза, и они были удивительно живыми - сверхъестественно, ужасающе
живыми.
Тело, та часть, что я мог видеть, необыкновенно большое, мощная грудь
указывала на огромную жизненную силу.
При первом же взгляде чувствовалось нечто необычное, радиация
нечеловеческой мощи.
- Садитесь, Джеймс Киркхем, - снова прозвучал раскатистый голос. Из
тени за его спиной появился дворецкий и выдвинул для меня стул слева.
Я поклонился удивительному хозяину и молча сел.
- Вы, должно быть, голодны после долгой поездки, - сказал он. - Очень
мило с вашей стороны, Джеймс Киркхем, что вы оказали мне честь и
удовлетворили мой каприз.
Я взглянул на него, но не заметил и следа насмешки.
- Я в долгу у вас, сэр, - вежливо ответил я, - за исключительно
занимательное путешествие. Что же касается удовлетворения вашего каприза,
как вы это называете, как я мог поступить иначе, если ваши посланники
так... убедительны?
- А, да, - он кивнул. - Доктор Консардайн действительно умеет
убеждать. Он скоро присоединится к нам. Но пейте... ешьте.
Дворецкий налил шампанского. Я поднял стакан и помолчал, с
удовольствием глядя на него. Это был кубок из горного хрусталя,
удивительно изящный и, насколько я мог судить, исключительно древний -
бесценное сокровище.
- Да, - заметил хозяин, как будто я говорил вслух. - Действительно
редкость. Это бокалы Гарун аль-Рашида. Когда я пью из них, мне видится
калиф в окружении любимых собутыльников и гурий в его дворце в старом
Багдаде. Вся роскошная панорама арабских ночей раскрывается передо мной.
Их сохранил для меня, - продолжал он задумчиво, - покойный султан Абдул
Гамид. Во всяком случае они принадлежали ему, пока я не почувствовал
желания обладать ими.
- Должно быть, сэр, у вас исключительная способность убеждать, если
султан решил расстаться с ними, - пробормотал я.
- Как вы заметили, Джеймс Киркхем, мои посланцы весьма...
убедительны, - вкрадчиво ответил он.
Я прихлебнул вина и не мог скрыть удовольствия. - Да, - сказал мой
необычный хозяин, - редкое вино. Оно предназначалось исключительно для
испанского короля Альфонсо. Но мои посланцы были... убедительны. Когда я
пью это вино, мое восхищение его великолепием омрачается только
сочувствием Альфонсо в его лишениях.
Я с удовольствием выпил. Потом набросился на великолепную холодную
дичь. Мой взгляд упал на золотую вазу, украшенную драгоценными камнями.
Она была настолько изящна, что я привстал, чтобы получше рассмотреть ее.
- Работа Бенвенуто Челлини, - заметил мой хозяин. - Один из его
шедевров. Италия в течение столетий хранила его для меня.
- Но Италия добровольно никогда не согласилась бы расстаться с такой
вещью! - воскликнул я.
- Нет, совершенно добровольно, совершенно, заверяю вас, - вежливо
ответил он.
Я начал разглядывать неярко освещенную комнату и понял, что она,
подобно большому залу, тоже сокровищница. Если хотя бы половина того, что
я видел, подлинники, содержание одной этой комнаты стоит миллионы. Но
этого не может быть - даже американский миллиардер не может собрать такие
вещи.
- Это все подлинники, - он снова прочел мои мысли. - Я коллекционер -
в сущности самый крупный в мире. Я собираю не только картины,
драгоценности, вина, другие плоды человеческого гения. Я коллекционер
мужчин и женщин. Я коллекционирую то, что неточно называют душами. Вот
почему, Джеймс Киркхем, вы здесь!
Дворецкий наполнил кубки и поставил рядом со мной еще одну бутылку в
ведерке со льдом. На столе появились ликеры и сигары, и дворецкий, как по
какому-то сигналу, отошел. Исчез, как с интересом заметил я, через другую
панель, скрывавшую еще один замаскированный лифт. Я заметил, что дворецкий
- китаец.
- Манчжур, - обронил мой хозяин. - Княжеского рода. Но считает службу
мне большой честью.
Я небрежно кивнул: дело обычное. Как будто дворецкие манчжурские
князья, вина, предназначенные для короля Альфонсо, кубки из арабских ночей
калифа и вазы Челлини встречаются повседневно. Я понял, что игра,
начавшаяся несколько часов назад в Баттери-парке, достигла своей второй
стадии, и намерен был участвовать в ней с наилучшими манерами.
- Вы мне нравитесь, Джеймс Киркхем, - голос был абсолютно лишен
эмоций, губы почти не двигались. - Вы думаете: "Я пленник, мое место в
мире занято двойником, даже мои ближайшие друзья не подозревают, что это
не я; человек, говорящий со мной, чудовище, безжалостное и бессовестное,
бесстрастный интеллект, который может уничтожить меня так же легко, как
задувают пламя свечи". Во всем этом, Джеймс Киркхем, вы правы.
Он помолчал. Я решил, что лучше не смотреть в эти алмазно-яркие
голубые глаза. Зажег сигарету и кивнул, устремив взгляд на горящий конец.
- Да, вы правы, - продолжал он. - Но вы не задаете вопросов и ни о
чем не просите. Голос и руки у вас не дрожат, в глазах нет страха. Вместе
с тем мозг ваш не не дремлет, вы весь как на цыпочках и хотите ухватить
хоть какое-нибудь преимущество. Как житель джунглей, вы невидимыми
антеннами своих нервов ощущаете опасность. Каждое чувство ваше
насторожено, вы ищете щель в опутавшей вас сети. Вы ощущаете ужас. Но
внешне в вас нет этого ни следа - только я мог это ощутить. Вы очень
нравитесь мне, Джеймс Киркхем. У вас душа настоящего игрока!
Он снова помолчал, глядя на меня через край своего кубка. Я заставил
себя встретить его взгляд и улыбнуться.
- Вам тридцать пять, - продолжал он. - Уже много лет я слежу за вами.
Впервые вы привлекли мое внимание свой работой на французскую секретную
службу на втором году войны.
Пальцы мои невольно стиснули кубок. Я считал, что никто, кроме меня
самого и шефа, не знал об этой моей опасной работе.
- Так случилось, что вы не противоречили моим планам, - продолжал
лишенный интонаций голос. - Поэтому вы... продолжали жить. Вторично я
обратил на вас внимание, когда вы решили вернуть изумруды Спирадова,
хранившиеся у коммунистов в Москве. Вы изобретательно подменили их копиями
и сбежали с оригиналами. Мне они были не нужны, у меня есть гораздо
лучшие. Поэтому я позволил вам вернуться к тем, кто вас нанял. Но смелость
вашего плана и хладнокровная храбрость, с которой вы его осуществили,
весьма развлекли меня. Я люблю развлечения, Джеймс Киркхем. То, что вы
равнодушно восприняли совершенно неадекватную награду, свидетельствовало,
что в первую очередь вас интересуют приключения. Вы, как я подумал,
настоящий игрок.
Несмотря ни на что я не смог сдержать изумления.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5