Иначе продвижения не будет… Хорошая барышня. (Пристально смотрит на Кимико.) Сколько лет?
Кимико. Четырнадцать.
Торговец. Четырнадцать… (Обращается к Фудзиноскэ.) Если бы ваша сестрица, сынок, была жива – сколько бы ей стукнуло?
Фудзиноскэ. Тоже четырнадцать.
Торговец. Так… Четырнадцать… славная была девочка. Иногда плакала, видя меня. Эхе-хе… Никак не могу поверить, что ее нет. А вы, сынок, счастливый, у вас есть хороший друг. Будьте всегда дружными. (Медленно идет влево.)
Фудзиноскэ и Кимико провожают глазами старика.
Торговец (внезапно останавливается). Странное дело! Когда прохожу мимо амбара, мне все слышится детский плач.
Фудзиноскэ (с любопытством). Что? Что вы сказали, дедушка?
Торговец (повернув голову к Фудзиноскэ). Ничего, ничего… Не обращайте внимания. Мало ли что может послышаться старым ушам. Вчера показалось мне, что дитя плачет. Вот и сегодня опять… Наверное, вспомнилось, как матушка ваша тут ребеночка успокаивала.
Фудзиноскэ (еще более заинтересованно). А что, мама перед амбаром нянчилась с сестрицей?
Торговец. Эхе-хе… Вот тут она расстелет, бывало, циновку, возьмет девочку на колени и кормит ее грудью… Вот, вот опять будто ребенок плачет… Эхе-хе… Ну, да это дело стариковское, не надо удивляться… Будьте здоровы, молодые люди. (Уходит.)
Кимико. Что это за странный дед?
Фудзиноскэ. Он снабжает нас лекарствами. Приходил сюда, когда меня еще на этом свете не было; говорит, хорошо помнит мою старшую сестрицу.
Кимико. Да, когда Цунэ-сан была совсем маленькой. И все-таки странно то, что он говорил… Детский плач слышал все время… Может, старик не в своем уме? Определенно он сумасшедший.
Фудзиноскэ. Честно говоря, и мне так кажется. Что за детские голоса? Странно! Слушай, может, его лиса околдовала?
Кимико (заглядывает в амбар). Дед говорил, плач доносится из амбара, но я ничего не слышу.
Фудзиноскэ. И я ничего не слышу.
Кимико. Как там темно… А помнишь, мы заходили туда и еще мышонка поймали, маленького такого…
Фудзиноскэ (снял обувь, поднялся по ступенькам, продолжая смотреть в глубь амбара). Ага, помню.
Кимико. А помнишь, из шкафчика Цунэ-сан мы достали какую-то книгу и твоя мать нас ругала. И Цунэ-сан плакала, и мы ревели. Помнишь?
Фудзиноскэ. Первый раз мать так сильно ругалась. Никак понять не могу, что то была за книга?
Кимико. В самом деле, что за книга? Наверное, детям просто нельзя было ее смотреть.
Фудзиноскэ. Может, то были рецепты лекарств. Я в этих книгах ничего не понимаю. (Не может подавить любопытства.) Я все-таки зайду, посмотрю. (Открывает вторую дверь, из металлической сетки.)
В амбаре темно. Окно напротив двери – багровое от заходящего солнца.
Кимико. Ой, солнце светит прямо в окно! Как будто в храм входишь, да? А запах какой чудесный!
Фудзиноскэ. Это камфора. И еще мускусом пахнет.
Кимико. Ой, а что это с потолка свисает? Как бахрома.
Фудзиноскэ. Это опиумный мак.
Кимико. Мак? Для чего?
Фудзиноскэ. Не знаю. Стой, Кимико, не шевелись!
Кимико (смотрит туда же, куда и Фудзиноскэ). Что?!
Фудзиноскэ. Стой тихо!
Кимико. Что там?
Фудзиноскэ. Там, над тем огромным чаном с соляным раствором – воробышек… крылышками хлопает… Сейчас поймаю его. Ой, он чирикает.
Кимико. Лучше не надо, а то упадешь в чан. И вообще, никакого воробья там нет. Фудзи-тян, перестань!
Фудзиноскэ (заходит в глубь амбара). Здесь их много. Сейчас… сейчас поймаю воробышка…
Кимико (следует за ним, как лунатик). Перестань. Ну перестань!
Обоих не видно.
Сцена пуста. Опадают цветы камелии – это происходит почти незаметно, без драматической аффектации. Голос Кимико: «А, а, а!! Фудзи-тян! На помощь! Фудзи-тян!.. Упал! Фудзиноскэ упал в чан!» На мгновение она появляется в дверях амбара, потом опять убегает внутрь. В это время внезапно раздается грохот – словно рассыпалась груда каких-то предметов. Затем слышно, как упало что-то мягкое и тяжелое. Голос Кимико: «А!А!А!..»
Для того чтобы показать, как небрежно и равнодушно устроен мир, сцена на несколько минут должна оставаться пустой.
Заходящее солнце освещает две пары гэта, никого нет.
Очень тихо.
Занавес
1913

1 2 3