Нос не задираю.
ГЕРЛИН. Это вам так кажется.
УЭЛШ (после паузы). Значит, вид у меня неприступный и надменный?
ГЕРЛИН. Сейчас уже нет. Ну, может быть, как у большинства священников.
УЭЛШ. Может, я и впрямь так выгляжу. Не складываются у меня отношения с этим городом. С половиной родни из-за этого городка разругался. Ой-ой-ой… Как мне в Линейне в первый раз понравилось. Ну, думаю, место что надо. Не тут-то было. Убийства одно за другим. Чемпион Европы по убийствам. А тебе известно, что Коулмен убил родного отца по злому умыслу?
ГЕРЛИН (опустив голову, смущенно). Слышала как-то раз, в очереди, в магазине…
УЭЛШ. Слышала и глазом не моргнула? И полиции не сообщила?
ГЕРЛИН. Я не стукачка, а Коулмен с отцом вечно цапались. Он один раз пнул моего кота Имонна.
УЭЛШ. И за это что, убить человека можно?
ГЕРЛИН (пожимает плечами). Это зависит от человека. И кота. Любителей пинать котов будет намного меньше, если им грозит получить пулю в лоб. Точно вам говорю.
УЭЛШ. Похоже, о морали ты и понятия не имеешь.
ГЕРЛИН. С моралью у меня все в порядке. Просто я не талдычу о ней, как некоторые.
УЭЛШ (после паузы). В один прекрасный день Вал и Коулмен укокошат друг друга. И остановить их вряд ли кто-то сможет. Я-то уж точно. Тут нужен человек с сильным характером.
Достает письмо и подает его ГЕРЛИН.
Написал я им тут письмишко, передашь при случае, хорошо?
ГЕРЛИН. А сами не сможете?
УЭЛШ. Не успею. Я сегодня же вечером уезжаю.
ГЕРЛИН. И куда?
УЭЛШ. Какая разница. Куда пошлют. Лишь бы отсюда уехать.
ГЕРЛИН. Но с чего вдруг, святой отец?
УЭЛШ. Причин много, но три убийства и одно самоубийство на один приход, это уж слишком.
ГЕРЛИН. Но вы здесь абсолютно не причем, святой отец.
УЭЛШ. Вот как?
ГЕРЛИН. А разве завтра вы не должны тренировать команду девочек? К полуфиналу?
УЭЛШ. Эти паршивки совершенно меня не слушаются. И вряд ли будут. К моим советам вообще никто не прислушивается. Никто абсолютно.
ГЕРЛИН. Я прислушиваюсь.
УЭЛШ (с сарказмом). Вот утешила.
ГЕРЛИН, обиженная, опускает голову.
УЭЛШ. Да тебе мои слова, как об стенку горох. Сколько раз я тебя просил не торговать отцовским самогоном и что толку?
ГЕРЛИН. Нужно же мне иметь хоть немного карманных денег, вот и приторговываю.
УЭЛШ. А для чего они тебе? Чтоб проматывать их в клубах Каррарое? И чтоб пьяные мальчишки лапали тебя целый вечер?
ГЕРЛИН. И вовсе не для этого. А чтобы покупать красивые вещи по каталогу. В каталоге Фримена столько красивых нарядов…
УЭЛШ. Да дрянь в нем одна. Мне бы твои проблемы. Надоел я тебе своими назиданиями до смерти, я знаю.
ГЕРЛИН поднимается со своего места и, ухватившись за шевелюру УЭЛША, запрокидывает его голову.
ГЕРЛИН. Будь на вашем месте кто-нибудь другой, так бы в глаз и заработал, чтоб язык не распускал. Но вы бы от моего удара точно расхныкались. Как девчонка. У меня рука, ух, какая тяжелая. (Пауза). Извините, святой отец.
УЭЛШ. Никто тебя на скамейку садиться не приглашал.
ГЕРЛИН. А что, есть такой закон, что рядом с вами присесть нельзя? Если нет, то надо его написать.
ГЕРЛИН разжимает руку и уходит.
УЭЛШ. Прости меня за мои слова. Наговорил я тут лишнего про каталог и вообще. Я неправ.
ГЕРЛИН останавливается и, не говоря ни слова, медленно возвращается к скамейке.
ГЕРЛИН. Ладно, забудем.
УЭЛШ. Просто у меня такое чувство… Не знаю как лучше выразить…
ГЕРЛИН (присаживается рядышком). Жалость к себе.
УЭЛШ. Жалость к себе. Верно.
ГЕРЛИН. Жалость к себе и сиротливость. Отец Уалш, Уэлш.
УЭЛШ. А, все путают.
ГЕРЛИН. Близко по звучанию – Уалш, Уэлш.
УЭЛШ. Я знаю, знаю.
ГЕРЛИН. А как ваше имя, святой отец?
УЭЛШ (после паузы). Родерик.
ГЕРЛИН подавляет смешок. УЭЛШ улыбается.
ГЕРЛИН. Родерик? (Пауза). Ужасное имя, святой отец.
УЭЛШ. Знаю, знаю, спасибо за признание. Ты что, решила мне настроение поднять?
ГЕРЛИН. Вроде того.
УЭЛШ. А Герлин, подходящее имя для девушки? На самом-то деле как тебя зовут?
ГЕРЛИН (съежившись). Мария.
УЭЛШ. Мария? Так что же тогда ужасного в моем имени?
ГЕРЛИН. Мария – это имя мамочки нашего Господа Бога, слыхали вы об этом?
УЭЛШ. Вообще-то что-то такое слышал.
ГЕРЛИН. Поэтому своей жизни у нее не получилось. Пропади она пропадом, эта Мария.
УЭЛШ. Но уж ты-то своего в жизни добьешься.
ГЕРЛИН. Вы так думаете?
УЭЛШ. С твоей-то грубостью и нахальством? Поднять руку на священника? Далеко пойдешь.
ГЕРЛИН поправляет УЭЛШУ прическу.
ГЕРЛИН. Я бы ни за что этого не сделала, святой отец.
Нежно похлопывает его по щеке.
Только слегка по щеке вас похлопать, на большее я не способна.
УЭЛШ улыбается. ГЕРЛИН смотрит на него, потом, смутившись, отворачивается.
УЭЛШ (после паузы). Посижу, помолюсь за Томаса и в путь.
ГЕРЛИН. Так вы прямо сегодня и уезжаете?
УЭЛШ. Да, прямо сегодня. Так себе и сказал: отслужу молебен по Томасу и дам ходу отсюда.
ГЕРЛИН. Удручающая поспешность. Никто же с вами попрощаться не успеет.
УЭЛШ. Что? Попрощаться? Да избави Бог.
ГЕРЛИН. Вы не правы.
УЭЛШ. Не прав?
ГЕРЛИН. Нет.
Пауза. УЭЛШ, смущенный, кивает головой и прикладывается к бутылке.
А вы мне с нового места напишите? И адрес сообщите, святой отец?
УЭЛШ. Да, скорее всего.
ГЕРЛИН. Ну, просто, чтобы мы связь поддерживали?
УЭЛШ. Напишу, напишу.
На его словах ГЕРЛИН незаметно смахивает слезу.
Вот с этого самого места он в воду и шагнул. Бедняга Том. А вода холоднющая и темная-темная, ты только посмотри. Мужественный это поступок с его стороны или просто глупый? Как ты думаешь?
ГЕРЛИН. Мужественный.
УЭЛШ. Я тоже так думаю.
ГЕРЛИН. И в случае с Гиннес.
УЭЛШ (смеется). Тоже согласен. (Пауза). Как же здесь на озере тихо и спокойно. А на душе печально.
ГЕРЛИН. Не один Томас в этом озере утопился. Вы в курсе, святой отец? Еще трое парней шагнули в воду с этого самого места. Это мне мамочка рассказала. Давно, правда, это было.
УЭЛШ. Вот как?
ГЕРЛИН. Много лет назад. Может, еще в голодные годы.
УЭЛШ. Утопились?
ГЕРЛИН. Да, в этом самом месте.
УЭЛШ. А почему мы их призраков не боимся? Им бы в самый раз появиться.
ГЕРЛИН. Да вы пьяный в стельку, чего вам бояться? А вот я не боюсь, потому что… Сама не знаю почему. Во-первых, вы рядом, во вторых… В общем, не знаю. Мне и на кладбище ночью не страшно. Наоборот, мне там нравится ночью.
УЭЛШ. И что это? Болезненная склонность?
ГЕРЛИН (смущенно). Да никакого психического сдвига у меня нет. Абсолютно. Просто… когда у тебя на душе тоскливо и одиноко, ты чувствуешь, что живым все-таки быть лучше, чем лежать в земле или на дне озера. Потому что… хоть и маленький, но шанс порадоваться жизни, у тебя все-таки есть. Пусть даже малюсенький, – у них-то нет никакого, абсолютно никакого. Не то, что ты говоришь: «Ха, а я еще поживу!» Нет, ведь жизнь может сложиться так, что этим самым мертвецам еще позавидуешь. Но в тот самый момент, когда бродишь среди могил, готовишь себя на мысли, что в жизни будет что-то хорошее. А покойнички словно это чувствуют и говорят: «Живи и радуйся.» (Скороговоркой). Ну вот, все высказала.
УЭЛШ. А глаза-то у тебя карие. И взгляд – умный-умный.
ГЕРЛИН. Вот уж не думала, что вы заметили какого цвета у меня глаза. Красивые и блестят, да?
УЭЛШ. Придет день, и ты станешь красивой и интересной женщиной. Да благословит тебя Господь.
УЭЛШ снова прикладывается к бутылке.
ГЕРЛИН (тихо, с грустью). Да, когда-нибудь наступит. (Пауза). Ну, святой отец, двину-ка я домой. Вы остаетесь, или пройдемся вместе?
УЭЛШ. Побуду здесь еще немного, пожалуй. Помолюсь за бедного Томаса.
ГЕРЛИН. Ну, тогда пока.
УЭЛШ. Пока.
ГЕРЛИН целует его в щеку. Они обнимаются. ГЕРЛИН встает.
УЭЛШ. Ты не забудешь передать письмо? Ты не забудешь передать письмо Валену и Коулмену, а?
ГЕРЛИН. Не забуду. А что в нем, святой отец? Я в догадках вся. Может, в конверте дюжина презервативов и все?
УЭЛШ. Ну ты и сказанула!
ГЕРЛИН. Они все равно ими не пользуются, если только изредка.
УЭЛШ. Ну, перестань…
ГЕРЛИН. Да и то, если бабенка слепая попадется.
УЭЛШ. Ну и язык у тебя. Хоть уши затыкай.
ГЕРЛИН. Ладно, больше не буду. А вы в курсе, что у Валена новое хобби? Обшаривает всю Коннемару и покупает фигурки святых, но только керамические и фарфоровые. Собрал уже тридцать семь фигурок. На зло Коулмену.
УЭЛШ. Странные они ребята.
ГЕРЛИН. Очень странные. Дальше некуда. (Пауза). Ну, я пошла, святой отец.
УЭЛШ. До встречи, Герлин. Или Мария, уж не знаю как тебя и называть.
ГЕРЛИН. Если объявитесь, я вам сообщу как девчонки сыграют завтра. Может, и в газете заметку опубликуют. А название у нее будет: «Одной девочке во время футбольного матча оторвало голову.»
УЭЛШ улыбается. ГЕРЛИН медленно удаляется.
УЭЛШ. Эй, Герлин. Спасибо, что посидела со мной. Мне наша встреча запомнится.
ГЕРЛИН. Всегда рада, святой отец. В любой момент.
ГЕРЛИН уходит. УЭЛШ смотрит прямо перед собой.
УЭЛШ (тихо). Нет, не в любой. Не в любой.
Он допивает пиво, ставит бутылку на скамейку, крестится и сидит, задумавшись.
Затемнение
Картина пятая

На сцене темно. Освещена только фигура УЭЛША, зачитывающего вслух свое письмо. Почти скороговоркой.
УЭЛШ. Уважаемые Вален и Коулмен, пишет вам отец Уэлш. Сегодня вечером я уезжаю из Линейна и захотелось на прощанье написать вам несколько строчек. Проповеди читать я вам не собираюсь, да и с какой стати? Толку от них не было никакого, и сейчас не будет. Просто-напросто, обращаюсь к вам, потому что беспокоюсь за вас и вашу жизнь на этом и том свете. А до загробного мира вам не так уж и далеко, учитывая тот бесшабашный образ жизни, который вы ведете. Коулмен, я не буду говорить о злодейском убийстве, хотя оно и касается меня, как священника и человека совестливого. Убийство на твоей совести, и наступит день, надеюсь я, когда ты осознаешь содеянное и захочешь замолить свой грех. Ведь, если кто-то прошелся насчет твоей прически, это ведь никак не повод для убийства. Ну никак. Убийство и на твоей совести, Вален, как бы ты это не отрицал. И вина твоя не меньшая, ибо ты представил этот злодейский поступок, как несчастный случай, с целью овладеть отцовскими деньгами. И вина твоя более тяжкая, ведь Коулмен был в состоянии крайнего душевного волнения, а ты действовал хладнокровно и расчетливо. Похоже, я сбиваюсь на проповедь. Попробую-ка я поговорить о другом. (Пауза). Уже пора собираться в дорогу, а мысли мои крутятся и крутятся вокруг того самого злополучного дня, когда я ошпарил руки. Всякий раз, когда я испытываю приступ боли, я думаю о вас обоих. И хочу, чтоб вы знали, что я вынесу боль в тысячу раз сильнее и с улыбкой на лице, если б только это помогло вам обрести утерянные братские чувства.
Почему вы стали врагами? Что нашло на вас? В чем причина? У меня мнение такое – вы упрятали ваше братское чувство глубоко-глубоко в душе, и остались лишь злоба, ненависть и мелочная зависть. Ну, прямо пара выживших из ума старух. Только безумные старухи способны цапаться из-за пакета чипсов, газовой плиты и фигурок святых. Только помешанные способны на такое. И все-таки я уверен, что в самой глубине души вы любите друг друга, и, готов биться об заклад самым дорогим что это так, а если нет – пусть мне вечно гореть в аду. Просто вы погрязли в мелочных расчетах, а на душе у вас вечно тоска и одиночество. И нет рядом женщины, способной успокоить и ублажить вас. Конечно, встречаются на вашем пути женщины, да все не те. Так, мало-помалу, мелкие обиды перерастают в злобу, взаимную неприязнь. Стычки и обиды. А мужества сделать решительный шаг навстречу друг другу у вас не хватает. Может быть, мое письмо поможет вам сделать этот шаг? Почему бы вам обоим не составить общий список всех обид, недомолвок и недоразумений, которые копились и копились годами, и пункт за пунктом не обсудить их честно и открыто. А потом, сделав глубокий-глубокий вдох, взять и простить все друг другу. Неужели это так уж безумно тяжело? Может быть и да, а что если попробовать? Ну, не получится, так не получится, но можно утешить себя сделанной попыткой. А это уже кое-что. И, если вы не сделаете этого ради себя, может быть сделаете ради меня? Ради друга, который переживает за вас и не хочет, чтобы вы проломили друг другу головы. И для меня, священника-неудачника, это было бы самой большой победой за все мое пребывание в Линейне. Возможно, это стало бы чудом и меня причислили бы к лику святых. (Пауза). Вален и Коулмен, я верю в ваше примирение. В глубине души вы любите друг друга. Нужно лишь найти в себе смелость откликнуться на малейшее ее проявление, этой любви. А любовь есть, есть, я готов поклясться в этом всеми святыми, вместе взятыми и душу заложить. И я отдаю себе отчет в том, какой душевной смуте подвергаю себя. Шансы мизерны, ну, один на миллион, может быть, и все же я верю в вас, несмотря на все ужасы, сопутствующие вашей жизни. Ну так что, по рукам? Искренне ваш, раб божий, Родерик Уэлш.
Пауза.
УЭЛША начинает знобить.
Затемнение
Картина шестая

Дом ВАЛЕНА. Ружье снова висит на стене, на полках новые фигурки святых. Все они помечены буквой «М». КОУЛМЕН в очках сидит в кресле слева, с журналом для женщин в руках. Рядом с ним стоит стакан с самогоном. С сумкой в руках входит ВАЛЕН. Он подходит к плите, осторожно дотрагивается до нее.
КОУЛМЕН делает вид, что не замечает его.
ВАЛЕН. Решил проверить. (Пауза). Лишний раз. (Пауза). Не повредит, правда? (Пауза). Совсем маленькая проверка. Понимаешь, к чему я клоню?
Достает из сумки новые фигурки святых и аккуратно ставит их рядом с уже стоящими.
КОУЛМЕН. Какого?…
ВАЛЕН. Что?
КОУЛМЕН. Что-что?
ВАЛЕН. Ну как?
КОУЛМЕН. М-да.
ВАЛЕН. Симпатичные, правда? Как ты думаешь?
КОУЛМЕН. Да пошел ты.
ВАЛЕН. Зря ты так. Ведь хорошо смотрятся, особенно с левой стороны. Так, а нового святого Мартина поставлю сюда, чтоб стоял симметрично со старым. Один слева, один справа. Вид только у них уж больно печальный. (Пауза). А здорово у меня получается фигурки расставлять. Вот уж не знал, что во мне такой талант обнаружится. (Пауза). Сорок шесть фигурок на сегодняшний день. Столько святых, точно на небеса попаду, в царство небесное.
Достает фломастер и помечет фигурки буквой «М».
1 2 3 4 5 6 7