https://wodolei.ru/catalog/unitazy/
Я думаю, что ты самая красивая из всех девчонок… ну, женщин, которых я знаю.
– Правда? – Ее глаза распахнулись, в них было искреннее любопытство.
– Ага.
– Честно-честно?
– Ага. Я знаю, ты шутишь про порно и все такое, но если ты, знаешь, сделаешь что-нибудь такое… ну, что унизит твою красоту, это будет невероятной трагедией.
Адель тупо смотрела на Джеффа. Он не привык к тому, что она так внимательно его слушает. Где-то что-то сжалось. В груди? В животе? Непонятно.
– Джефф, ты хочешь сказать, что я тебе нравлюсь?
– Ага.
– Ты, типа, хочешь со мной встречаться?
– Ага.
– И трахаться, и все такое?
– А?
– Ты об этом?
– Адель, да, ты мне нравишься. Да. Мне очень хорошо с тобой. – Вот бы она перестала болтать. Пусть эта минута воссияет во всю силу своей красоты. Он хотел только любить ее.
– И трахаться, и все такое?
– Не знаю.
– Не знаешь?
– Погоди, ты мне голову морочишь, так?
– Нет. Я хочу знать, хочешь ли ты со мной трахаться и все такое.
– «И все такое»?
– Ну, ты знаешь.
– Адель, ты какую-то пургу гонишь.
– Почему пургу? Ты сказал, что я – самая красивая девушка из всех, кого ты знаешь, из чего я заключила, что я тебе нравлюсь, а когда парню нравится девушка, он хочет с ней трахаться. Так?
– Да, но…
– И все такое…
Джефф запаниковал.
– Какое «такое»?
– Ну, отсасывать, обрабатывать анус, яйца лизать, все такое. И по-собачьи. Как в этой песне.
– Адель, хватит, а?
– Ты не хочешь, чтобы я тебе вылизала яйца?
– Нет!!!
– Почему?
– Не знаю! Я просто хочу быть с тобой. Обнять тебя.
– Почему?
– Потому что я тебя люблю, вот, ясно? Ух-х…
Джефф опустился на бордюр.
– Еще сигаретку, Джефф?
– Нет.
Адель присела рядом с Джеффом.
– В чем дело? Я тебя обидела?
– Нет. Я раньше… мы с тобой никогда не разговаривали.
– Ты меня правда любишь?
– Ой, хватит, а?
– Любишь?
– Да.
– Тебе не понравилось, что я сказала «обрабатывать анус»? Ты вообще знаешь, что такое «обрабатывать анус», а, Джефф?
– Да, ну, знаю, конечно.
– И что это такое?
– Адель… хватит!
– Джефф, ты девственник?
– Нет.
– Джефф, можно я тебе скажу одну вещь? Только обещай, что не будешь злиться.
– Я не буду злиться.
– У меня на тебя не стоит.
Адель поднялась, потушила сигарету и ушла, оставив Джеффа сидеть на тротуаре. Джефф смотрел, как жар стоянки глотает Адель. Он был на краю бездонной пропасти, и, откинувшись назад, чтобы не попасть в ее утробу, невольно взглянул вверх. Над его головой ночное небо было раздражающе черным, бархатным, а звезды – белыми лазерами, и они ввинчивались в его мозг. Оранжевое сияние, которое он видел краем глаза, казалось, надвигалось на него, – у него перехватило дыхание.
Адель была оскорблена. Печаль заполнила все ее существо. Джефф видел это по ее лицу. Если бы его печаль могла поговорить с ее печалью, получились бы стихи. Вместо этого она отвернулась от своей печали. Разговор свернул не туда. Он не сказал того, что должен был сказать. Она болтала всякую чушь, хотела его шокировать, оттолкнуть, возвести между ними стену, потому что ей было страшно. Она не распознала в нем родственную душу.
Джефф повернулся и взглянул на торговый центр. Над красным силуэтом здания в небо метнулся длинный язык пламени. Лизнул небо и озарил дым, переваливающийся через крышу. Джеффу послышался бескрайний смех.
Приближались еще сирены – на этот раз полицейские и «Скорая помощь». Надвигался хаос. Это безумие тянулось к Джеффу, пыталось его зацепить, цепляло его. Его отчаяние сдуло ветром, словно тонкую бумажную обертку, – смяло и развеяло. Джефф забыл, что его так огорчило.
23
У Мэла было преимущество перед всеми этими людьми: он знал, что собирается делать, а они – нет. Он смотрел сквозь лобовое стекло и вдыхал дым «Лаки».
Больше ничего человеку в жизни не нужно. Касаться других, вмешиваться в их судьбу. Иначе люди просто приходят и уходят, будто никогда и не были живыми. Кончилась черная полоса в жизни Мэла. Мэл загнал этому миру крючок в горло, глубоко-глубоко, и подсек, и с крючка мир уже не сорвется.
И вообще, Барри – жирный, никому не нужный мудак. Барри считал себя лучше Мэла. Это всегда было очевидно. Поэтому Мэл убил этого болтливого мудилу, и убивать было приятно, даже если никто никогда не узнает, что это его рук дело.
Мэл знал, что от него воняет, но ему запах нравился. Запах напоминал ему о наркотиках, а это напоминало ему о магазине, который горел за его спиной, и о жирном трупе Барри. Он улыбнулся. Может, жир Барри прямо сейчас кипит, плавится, шипит, покрывается чудесной коричневой корочкой. По его черепу прошла рябь. Может, вернуться, отрезать кусочек и съесть?
Мэл не стал обращать внимания на боль, расколовшую его правый висок. Агония, расшатанные зубы и постоянный пот – суррогатное распятие на фенаминовом кресте. Такова расплата.
Полицейские завернули за угол, осветили фарами мусорный бак и обнаружили машину, в которой сидел Мэл. Остановились. Выключили фары. Какое-то мгновение все было тихо, потом копы в целях безопасности отъехали на двадцать футов назад. Фары, невообразимо яркие, снова включились и осветили Мэла, ослепив его. Мэл смотрел вниз, себе на колени. Голос, пропущенный сквозь матюгальник, выплюнул несколько слов.
– Выйти из машины, поднять руки!
Мэл помигал фарами – слышу, слышу, – открыл дверь и, двигаясь медленно и размеренно, вылез из машины. Да, Мэл знал правила. Мудачье, дебилы. Он выпрямился, полицейская машина стояла в сорока футах, и теперь их разделяла открытая дверь. Он повернулся к копам лицом и поднял руки. Крикнул им дружески, типа, «это между нами, ребята»:
– Я жду сестру, она сейчас с работы выйдет!
– Отойти от машины.
Мэл начал движение. Все замедлилось, он стал всевидящим оком. Что-то вроде любви вспорхнуло в его груди. Он знал, где они, знал, кто он, знал, на что способен. А они не знали ничего, и он любил их за это неведение. Однажды он видел по телику папу римского. Папа причащал избранных, и всякий раз кивал и улыбался – еле заметно, но крайне милостиво. Мэл почувствовал на своих губах эту легкую улыбку.
Мэл расслабил руки, ноги и спину. Помедлил у открытой двери машины. Потом, как кобра, наносящая удар, схватил пистолет-пулемет «хеклер-и-кох», переключил на автоматический огонь и, укрепив ствол в зазоре между машиной и открытой дверью, расстрелял полицейских короткими очередями, пятьюдесятью патронами. Прежде чем копы смогли выстрелить в ответ, Мэл швырнул оружие обратно на переднее сиденье и молнией скользнул за машину, – багажник был уже приоткрыт. Они понятия не имели, кто он, и это было прекрасно. Знакомьтесь, Бог.
Он взял в руки по винтовке, как какой-нибудь герой из фильмов «Уорнер Бразерс», и поспешно отбежал на десять футов, поливая свинцом полицейскую машину. Потом, неразличимый в тени массивных мусорных баков, довершил работу, накручивая себя, пока пот не залил ему глаза солью.
Фары, двери, стекла и копы там внутри – все вдребезги. Из дыр толчками лились кровь и бензин. Часто моргая от восторга, Мэл отступил к своей машине, кинул винтовки обратно в багажник и прихлопнул крышку. Вот так вот. Адреналин буйствовал, как картинки в калейдоскопе. Офигеть.
Мэл вернулся в машину и перекинул «хеклер-и-кох» на заднее сиденье. Можно и не смотреть на полицейских, он знает, что там у них. Обернувшись – убедиться, что вокруг все тихо, – Мэл заметил, как открывается задняя дверь ателье, и в ней появляется массивная фигура.
– А, ну да, «Голова». Что ж, до встречи, Голова.
Мэл вынул кольт и прицелился в Мишеля. Времени – только на один выстрел. Он нажал на спусковой крючок и одновременно – на газ.
24
Донна сидела в баре гостиницы «Рамада» и вплотную занималась мартини с водкой. Почти все, кто приходил в этот зал, садились за коричневые столики, на стулья с латунными заклепками, обитые красной кожей в псевдоколониальном стиле. А в баре царили бармен и официантка в черном.
Так что Донна сидела в одиночестве. Мужчины за столиками, в золотом сиянии маленьких пластиковых канделябров в духе «Тиффани», оценивающе оглядывали женщину в баре – прямо при своих женах. Не сказать, чтобы кто-то из них собирался удовлетворить свое любопытство. Они следовали по пути наименьшего сопротивления – пойти с женами по магазинам, пропустить по стаканчику, обсуждая их матерей, братьев и другие источники раздражения, потом наскоро перекусить какой-нибудь смесью мяса с дарами моря в ресторанной зоне. («Вам положить сметану и лук в печеную картошку?») Еще три светофора – и они снова дома, в уютных муниципальных квартирках, двадцать минут вечернего шоу с Джеем Лено – и баиньки. Донна в этот расклад никак не вписывалась. Разве что в фантазии.
Не желая больше об этом думать, Донна сосредоточилась на доставке алкоголя в кровь.
Где-то внутри у нее нарастала ярость, сильнейшая, гнусная неудовлетворенность. Большую часть времени Донна старалась быть жизнерадостной. Пыталась стать хлопотливой мамой-наседкой, которую так любят дети. Превосходно играла роль понятливой соски, чтобы у Роя вставал. Прибиралась в доме – ну, типа. Читала журналы. Пыталась интересоваться тем, что, по идее, интересовало всех остальных женщин. Но ей этого мало!
Донна слышала сирены, гул голосов за ее спиной становился все громче. Что-то творилось в торговом центре, пожар. Двое мужчин стояли у окна и смотрели. Наверное, можно найти занятие и получше, чем стоять и таращиться на пожарные машины. Может, если бы в ее желудке было как минимум три порции выпивки, она могла бы пойти общнуться с пожарными. Она ссутулилась над стаканом и уставилась в экран безмолвного телевизора, висящего над пластиковой стойкой с чипсами.
Мысли в черепе Донны грохотали, как грузовые вагоны на сортировочной станции. Мальчики уже, наверное, дома. Рой опять начнет корчить из себя главного. Надо бы ему позвонить. Прямо сейчас позвонить. Прежде чем он займется Роем-младшим. Тому придется самому держать удар. Она ушла в магазин. Имеет право. Она прямо-таки видела эту покровительственную ухмылку. Ладно. Ладно. Еще один стакан – и вперед. Она сосредоточилась на телевизоре над головой бармена.
На экране дрались двое боксеров. Донна оценила их тела – гладкие и блестящие. Кажется, мексиканцы. Один, повыше, почти все время стоял с поднятыми перчатками, опустив локти, чтобы второй выбился из сил. Дикторы разглагольствовали о том, что у того, который повыше и поосторожнее, техника – высший класс.
Но тот, что поменьше, с крысиной косичкой, спускавшейся меж четко очерченных дельтовидных мышц, не терял задора. Он все подпрыгивал, держа левую руку расслабленной, на весу, правый кулак очерчивал круг, предупреждая: грозит хук. Но правая обманывала – всего лишь отвлекающий маневр. Вместо этого безобидная, казалось бы, левая взлетала, мелькала с кроличьей скоростью, снова и снова, выискивала зазоры в прекрасной защите противника, била по лицу, по ребрам. Всякий раз, когда осторожный – тот, что повыше, возвращал удар, маленький, танцуя, отходил назад или просто отклонялся, и выглядел так, словно ему это ничего не стоит. Маленький все время подпрыгивал и улыбался, нырял вперед и увертывался, взмахивал правым кулаком и наносил удар левым.
Тот, что повыше, пошел в атаку – нанес сильный прямой удар прямо по голове противника. Но там, куда была устремлена рука в перчатке, головы противника не оказалось. Наконец малыш сделал, что хотел, наконец он ударил правой. Как мальчик, кричавший «волки!» Удар обрушился, малыш совершил то, что так давно грозился совершить. Испустив фонтанчик пота и слюны, высокий рухнул, растянувшись в нокауте на ринге.
«Нравится мне этот мелкий, – подумала Донна. – Почему я такого не могу найти?»
25
Мишель смотрел, как автомобиль преступника растворяется в пастельной дымке стоянки. Машина направилась не к выезду из торгового центра, скорее просто откатилась в еле различимый дальний конец стоянки, и вот уже Мишель видел лишь красные задние огни, плывущие над черной равниной асфальта. Потом и они исчезли.
Языки пламени из ателье грели Мишелю спину, выгоняли его в ночь. Дверь сама закрылась за ним. Мишель повернулся и взглянул на нее. Пуля попала в дверь как раз на уровне его сердца.
Мишель шагнул вперед, стараясь разглядеть автомобиль, но тщетно. Слева от него в расстрелянной машине не было ни малейшего движения. Щелкнула полицейская рация, но на этом все и закончилось – в эфире paдиостанция «СТИКС». Мишель больше не хотел сегодня видеть мертвецов, поэтому отвернулся. И тут наткнулся большой, ноющей ногой на что-то твердое, лежащее на земле.
Наклонившись, Мишель дотронулся до него – прохладного, гладкого и твердого. Он знал, что это. Чуял острый запах. Он поднял эту штуку, огляделся и, ни о чем не думая, держа ствол у ноги, пошел от здания – мимо раздолбанной полицейской машины, к центру стоянки, где было припарковано лишь несколько одиноких автомобилей.
Дрожа, Мишель отыскал место между двумя машинами, и в тусклом свете, в одиночестве, осмелился обследовать свою находку.
Эта винтовка отличалась от всех, с которыми он имел дело. Мишель слышал о таких. «Автоматическая». Его толстые пальцы нашли защелку и раскрыли казенную часть. Один большой медно-красный патрон, можно стрелять. Мишель не знал, как посмотреть, есть ли там еще. Почему-то винтовка, с одним, как минимум, патроном, не попала на место – в багажник машины. Худой человек в своей ярости не заметил этого.
Мишель верил в бога, в святых, в лоа. Несмотря на то, что произошло с Мари, несмотря на все несчастья, несмотря на все ужасы, которые он видел на Гаити, он верил. Бог в своей мудрости и величии привел бедного Мишеля на это место в это время, и вложил эту винтовку в руку его. Другого объяснения не было. Мишель знал, что делать с винтовкой – о да, он хорошо знал винтовки. Винтовки у него бывали. Он видел взорванные животы, расцветающие жиром и кровью. Он сделает божью работу и найдет этот тощий мешок с костями, этого человека со спортивной сумкой, и использует винтовку против него. Даже высший суд вынесет Мишелю оправдательный приговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
– Правда? – Ее глаза распахнулись, в них было искреннее любопытство.
– Ага.
– Честно-честно?
– Ага. Я знаю, ты шутишь про порно и все такое, но если ты, знаешь, сделаешь что-нибудь такое… ну, что унизит твою красоту, это будет невероятной трагедией.
Адель тупо смотрела на Джеффа. Он не привык к тому, что она так внимательно его слушает. Где-то что-то сжалось. В груди? В животе? Непонятно.
– Джефф, ты хочешь сказать, что я тебе нравлюсь?
– Ага.
– Ты, типа, хочешь со мной встречаться?
– Ага.
– И трахаться, и все такое?
– А?
– Ты об этом?
– Адель, да, ты мне нравишься. Да. Мне очень хорошо с тобой. – Вот бы она перестала болтать. Пусть эта минута воссияет во всю силу своей красоты. Он хотел только любить ее.
– И трахаться, и все такое?
– Не знаю.
– Не знаешь?
– Погоди, ты мне голову морочишь, так?
– Нет. Я хочу знать, хочешь ли ты со мной трахаться и все такое.
– «И все такое»?
– Ну, ты знаешь.
– Адель, ты какую-то пургу гонишь.
– Почему пургу? Ты сказал, что я – самая красивая девушка из всех, кого ты знаешь, из чего я заключила, что я тебе нравлюсь, а когда парню нравится девушка, он хочет с ней трахаться. Так?
– Да, но…
– И все такое…
Джефф запаниковал.
– Какое «такое»?
– Ну, отсасывать, обрабатывать анус, яйца лизать, все такое. И по-собачьи. Как в этой песне.
– Адель, хватит, а?
– Ты не хочешь, чтобы я тебе вылизала яйца?
– Нет!!!
– Почему?
– Не знаю! Я просто хочу быть с тобой. Обнять тебя.
– Почему?
– Потому что я тебя люблю, вот, ясно? Ух-х…
Джефф опустился на бордюр.
– Еще сигаретку, Джефф?
– Нет.
Адель присела рядом с Джеффом.
– В чем дело? Я тебя обидела?
– Нет. Я раньше… мы с тобой никогда не разговаривали.
– Ты меня правда любишь?
– Ой, хватит, а?
– Любишь?
– Да.
– Тебе не понравилось, что я сказала «обрабатывать анус»? Ты вообще знаешь, что такое «обрабатывать анус», а, Джефф?
– Да, ну, знаю, конечно.
– И что это такое?
– Адель… хватит!
– Джефф, ты девственник?
– Нет.
– Джефф, можно я тебе скажу одну вещь? Только обещай, что не будешь злиться.
– Я не буду злиться.
– У меня на тебя не стоит.
Адель поднялась, потушила сигарету и ушла, оставив Джеффа сидеть на тротуаре. Джефф смотрел, как жар стоянки глотает Адель. Он был на краю бездонной пропасти, и, откинувшись назад, чтобы не попасть в ее утробу, невольно взглянул вверх. Над его головой ночное небо было раздражающе черным, бархатным, а звезды – белыми лазерами, и они ввинчивались в его мозг. Оранжевое сияние, которое он видел краем глаза, казалось, надвигалось на него, – у него перехватило дыхание.
Адель была оскорблена. Печаль заполнила все ее существо. Джефф видел это по ее лицу. Если бы его печаль могла поговорить с ее печалью, получились бы стихи. Вместо этого она отвернулась от своей печали. Разговор свернул не туда. Он не сказал того, что должен был сказать. Она болтала всякую чушь, хотела его шокировать, оттолкнуть, возвести между ними стену, потому что ей было страшно. Она не распознала в нем родственную душу.
Джефф повернулся и взглянул на торговый центр. Над красным силуэтом здания в небо метнулся длинный язык пламени. Лизнул небо и озарил дым, переваливающийся через крышу. Джеффу послышался бескрайний смех.
Приближались еще сирены – на этот раз полицейские и «Скорая помощь». Надвигался хаос. Это безумие тянулось к Джеффу, пыталось его зацепить, цепляло его. Его отчаяние сдуло ветром, словно тонкую бумажную обертку, – смяло и развеяло. Джефф забыл, что его так огорчило.
23
У Мэла было преимущество перед всеми этими людьми: он знал, что собирается делать, а они – нет. Он смотрел сквозь лобовое стекло и вдыхал дым «Лаки».
Больше ничего человеку в жизни не нужно. Касаться других, вмешиваться в их судьбу. Иначе люди просто приходят и уходят, будто никогда и не были живыми. Кончилась черная полоса в жизни Мэла. Мэл загнал этому миру крючок в горло, глубоко-глубоко, и подсек, и с крючка мир уже не сорвется.
И вообще, Барри – жирный, никому не нужный мудак. Барри считал себя лучше Мэла. Это всегда было очевидно. Поэтому Мэл убил этого болтливого мудилу, и убивать было приятно, даже если никто никогда не узнает, что это его рук дело.
Мэл знал, что от него воняет, но ему запах нравился. Запах напоминал ему о наркотиках, а это напоминало ему о магазине, который горел за его спиной, и о жирном трупе Барри. Он улыбнулся. Может, жир Барри прямо сейчас кипит, плавится, шипит, покрывается чудесной коричневой корочкой. По его черепу прошла рябь. Может, вернуться, отрезать кусочек и съесть?
Мэл не стал обращать внимания на боль, расколовшую его правый висок. Агония, расшатанные зубы и постоянный пот – суррогатное распятие на фенаминовом кресте. Такова расплата.
Полицейские завернули за угол, осветили фарами мусорный бак и обнаружили машину, в которой сидел Мэл. Остановились. Выключили фары. Какое-то мгновение все было тихо, потом копы в целях безопасности отъехали на двадцать футов назад. Фары, невообразимо яркие, снова включились и осветили Мэла, ослепив его. Мэл смотрел вниз, себе на колени. Голос, пропущенный сквозь матюгальник, выплюнул несколько слов.
– Выйти из машины, поднять руки!
Мэл помигал фарами – слышу, слышу, – открыл дверь и, двигаясь медленно и размеренно, вылез из машины. Да, Мэл знал правила. Мудачье, дебилы. Он выпрямился, полицейская машина стояла в сорока футах, и теперь их разделяла открытая дверь. Он повернулся к копам лицом и поднял руки. Крикнул им дружески, типа, «это между нами, ребята»:
– Я жду сестру, она сейчас с работы выйдет!
– Отойти от машины.
Мэл начал движение. Все замедлилось, он стал всевидящим оком. Что-то вроде любви вспорхнуло в его груди. Он знал, где они, знал, кто он, знал, на что способен. А они не знали ничего, и он любил их за это неведение. Однажды он видел по телику папу римского. Папа причащал избранных, и всякий раз кивал и улыбался – еле заметно, но крайне милостиво. Мэл почувствовал на своих губах эту легкую улыбку.
Мэл расслабил руки, ноги и спину. Помедлил у открытой двери машины. Потом, как кобра, наносящая удар, схватил пистолет-пулемет «хеклер-и-кох», переключил на автоматический огонь и, укрепив ствол в зазоре между машиной и открытой дверью, расстрелял полицейских короткими очередями, пятьюдесятью патронами. Прежде чем копы смогли выстрелить в ответ, Мэл швырнул оружие обратно на переднее сиденье и молнией скользнул за машину, – багажник был уже приоткрыт. Они понятия не имели, кто он, и это было прекрасно. Знакомьтесь, Бог.
Он взял в руки по винтовке, как какой-нибудь герой из фильмов «Уорнер Бразерс», и поспешно отбежал на десять футов, поливая свинцом полицейскую машину. Потом, неразличимый в тени массивных мусорных баков, довершил работу, накручивая себя, пока пот не залил ему глаза солью.
Фары, двери, стекла и копы там внутри – все вдребезги. Из дыр толчками лились кровь и бензин. Часто моргая от восторга, Мэл отступил к своей машине, кинул винтовки обратно в багажник и прихлопнул крышку. Вот так вот. Адреналин буйствовал, как картинки в калейдоскопе. Офигеть.
Мэл вернулся в машину и перекинул «хеклер-и-кох» на заднее сиденье. Можно и не смотреть на полицейских, он знает, что там у них. Обернувшись – убедиться, что вокруг все тихо, – Мэл заметил, как открывается задняя дверь ателье, и в ней появляется массивная фигура.
– А, ну да, «Голова». Что ж, до встречи, Голова.
Мэл вынул кольт и прицелился в Мишеля. Времени – только на один выстрел. Он нажал на спусковой крючок и одновременно – на газ.
24
Донна сидела в баре гостиницы «Рамада» и вплотную занималась мартини с водкой. Почти все, кто приходил в этот зал, садились за коричневые столики, на стулья с латунными заклепками, обитые красной кожей в псевдоколониальном стиле. А в баре царили бармен и официантка в черном.
Так что Донна сидела в одиночестве. Мужчины за столиками, в золотом сиянии маленьких пластиковых канделябров в духе «Тиффани», оценивающе оглядывали женщину в баре – прямо при своих женах. Не сказать, чтобы кто-то из них собирался удовлетворить свое любопытство. Они следовали по пути наименьшего сопротивления – пойти с женами по магазинам, пропустить по стаканчику, обсуждая их матерей, братьев и другие источники раздражения, потом наскоро перекусить какой-нибудь смесью мяса с дарами моря в ресторанной зоне. («Вам положить сметану и лук в печеную картошку?») Еще три светофора – и они снова дома, в уютных муниципальных квартирках, двадцать минут вечернего шоу с Джеем Лено – и баиньки. Донна в этот расклад никак не вписывалась. Разве что в фантазии.
Не желая больше об этом думать, Донна сосредоточилась на доставке алкоголя в кровь.
Где-то внутри у нее нарастала ярость, сильнейшая, гнусная неудовлетворенность. Большую часть времени Донна старалась быть жизнерадостной. Пыталась стать хлопотливой мамой-наседкой, которую так любят дети. Превосходно играла роль понятливой соски, чтобы у Роя вставал. Прибиралась в доме – ну, типа. Читала журналы. Пыталась интересоваться тем, что, по идее, интересовало всех остальных женщин. Но ей этого мало!
Донна слышала сирены, гул голосов за ее спиной становился все громче. Что-то творилось в торговом центре, пожар. Двое мужчин стояли у окна и смотрели. Наверное, можно найти занятие и получше, чем стоять и таращиться на пожарные машины. Может, если бы в ее желудке было как минимум три порции выпивки, она могла бы пойти общнуться с пожарными. Она ссутулилась над стаканом и уставилась в экран безмолвного телевизора, висящего над пластиковой стойкой с чипсами.
Мысли в черепе Донны грохотали, как грузовые вагоны на сортировочной станции. Мальчики уже, наверное, дома. Рой опять начнет корчить из себя главного. Надо бы ему позвонить. Прямо сейчас позвонить. Прежде чем он займется Роем-младшим. Тому придется самому держать удар. Она ушла в магазин. Имеет право. Она прямо-таки видела эту покровительственную ухмылку. Ладно. Ладно. Еще один стакан – и вперед. Она сосредоточилась на телевизоре над головой бармена.
На экране дрались двое боксеров. Донна оценила их тела – гладкие и блестящие. Кажется, мексиканцы. Один, повыше, почти все время стоял с поднятыми перчатками, опустив локти, чтобы второй выбился из сил. Дикторы разглагольствовали о том, что у того, который повыше и поосторожнее, техника – высший класс.
Но тот, что поменьше, с крысиной косичкой, спускавшейся меж четко очерченных дельтовидных мышц, не терял задора. Он все подпрыгивал, держа левую руку расслабленной, на весу, правый кулак очерчивал круг, предупреждая: грозит хук. Но правая обманывала – всего лишь отвлекающий маневр. Вместо этого безобидная, казалось бы, левая взлетала, мелькала с кроличьей скоростью, снова и снова, выискивала зазоры в прекрасной защите противника, била по лицу, по ребрам. Всякий раз, когда осторожный – тот, что повыше, возвращал удар, маленький, танцуя, отходил назад или просто отклонялся, и выглядел так, словно ему это ничего не стоит. Маленький все время подпрыгивал и улыбался, нырял вперед и увертывался, взмахивал правым кулаком и наносил удар левым.
Тот, что повыше, пошел в атаку – нанес сильный прямой удар прямо по голове противника. Но там, куда была устремлена рука в перчатке, головы противника не оказалось. Наконец малыш сделал, что хотел, наконец он ударил правой. Как мальчик, кричавший «волки!» Удар обрушился, малыш совершил то, что так давно грозился совершить. Испустив фонтанчик пота и слюны, высокий рухнул, растянувшись в нокауте на ринге.
«Нравится мне этот мелкий, – подумала Донна. – Почему я такого не могу найти?»
25
Мишель смотрел, как автомобиль преступника растворяется в пастельной дымке стоянки. Машина направилась не к выезду из торгового центра, скорее просто откатилась в еле различимый дальний конец стоянки, и вот уже Мишель видел лишь красные задние огни, плывущие над черной равниной асфальта. Потом и они исчезли.
Языки пламени из ателье грели Мишелю спину, выгоняли его в ночь. Дверь сама закрылась за ним. Мишель повернулся и взглянул на нее. Пуля попала в дверь как раз на уровне его сердца.
Мишель шагнул вперед, стараясь разглядеть автомобиль, но тщетно. Слева от него в расстрелянной машине не было ни малейшего движения. Щелкнула полицейская рация, но на этом все и закончилось – в эфире paдиостанция «СТИКС». Мишель больше не хотел сегодня видеть мертвецов, поэтому отвернулся. И тут наткнулся большой, ноющей ногой на что-то твердое, лежащее на земле.
Наклонившись, Мишель дотронулся до него – прохладного, гладкого и твердого. Он знал, что это. Чуял острый запах. Он поднял эту штуку, огляделся и, ни о чем не думая, держа ствол у ноги, пошел от здания – мимо раздолбанной полицейской машины, к центру стоянки, где было припарковано лишь несколько одиноких автомобилей.
Дрожа, Мишель отыскал место между двумя машинами, и в тусклом свете, в одиночестве, осмелился обследовать свою находку.
Эта винтовка отличалась от всех, с которыми он имел дело. Мишель слышал о таких. «Автоматическая». Его толстые пальцы нашли защелку и раскрыли казенную часть. Один большой медно-красный патрон, можно стрелять. Мишель не знал, как посмотреть, есть ли там еще. Почему-то винтовка, с одним, как минимум, патроном, не попала на место – в багажник машины. Худой человек в своей ярости не заметил этого.
Мишель верил в бога, в святых, в лоа. Несмотря на то, что произошло с Мари, несмотря на все несчастья, несмотря на все ужасы, которые он видел на Гаити, он верил. Бог в своей мудрости и величии привел бедного Мишеля на это место в это время, и вложил эту винтовку в руку его. Другого объяснения не было. Мишель знал, что делать с винтовкой – о да, он хорошо знал винтовки. Винтовки у него бывали. Он видел взорванные животы, расцветающие жиром и кровью. Он сделает божью работу и найдет этот тощий мешок с костями, этого человека со спортивной сумкой, и использует винтовку против него. Даже высший суд вынесет Мишелю оправдательный приговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23