https://wodolei.ru/catalog/kuhonnie_moyki/Florentina/
— Я пришел в Храм Божий, чтобы возблагодарить Господа, а не для того, чтобы короноваться на трон василевсов. Но коль скоро корона была возложена на меня самим патриархом, с Божьего соизволенья, от имени народа и армии, я проявил бы черную неблагодарность, если бы не принял ее. Небо устало от тщеславия, спеси, праздности, алчности и роскоши, в которых погрязли придворные. Я — солдат, человек верующий и хочу остаться таким на все то время, что Господь Бог сподобит меня пребывать на троне Священной Византийской империи. Я отдам все свои силы служению делам государства, но это не помешает мне взяться за меч, если понадобится для защиты империи, и не пощажу своей жизни ради веры. По примеру мудрецов древности я буду жить по законам умеренности и чести, и это касается не только меня, но и придворных, которых я должен буду утвердить в их прежних должностях или назначить на новые, чтобы они помогали мне в трудном искусстве управления государством. Многие годы я жил в военной палатке, шагал по пустыням, обдуваемым знойными ветрами, и плавал в штормовом море, но понимаю, что пускаюсь сегодня в гораздо более трудное и рискованное предприятие, чем защита империи на полях сражений. Надеюсь, что Господь в своем безмерном великодушии даст мне силы, твердость, скромность и другие добродетели, которые сделают меня достойным короны, возложенной на мою голову патриархом в этом священном месте.Закончив свою речь, Никифор Фока преклонил колени перед патриархром Полиевктом и предавался молитве до тех пор, пока святой отец собственноручно не поднял его. 8 С лоджии Дворца Дафни Феофано наблюдала, как корабль проплывает под центральной аркой, у входа на Ипподром. Там, внизу, на посыпанной песком дорожке, где проходили конные состязания, теперь разыгрывалась кровавая схватка не на жизнь, а на смерть между стратигом Никифором Фокой и магистром Иоанном Брингой. Схватка, от которой зависела также и ее судьба, продолжение или конец ее жизни в неге и роскоши, конец преступлениям И злоупотреблениям властью, которые она постепенно превратила в свою привилегию. Феофано знала, что в день, когда она лишится трона, ее никто не пожалеет. Она знала, что ее ненавидят и боятся, что она не может никому доверять и что, лишь укрепив свою власть, она могла бы рассчитывать на что-то в будущем.Когда она увидела с лоджии два огненных снаряда, выпущенных с корабля Никифора, а потом то, что осталось от Бринги и его гвардейцев на беговой дорожке Ипподрома, она испытала огромную радость: кто-то, то ли на небесах, то ли под землей, на ее стороне. Феофано никогда не доверяла Бринге, хотя и подчинялась в силу необходимости приказам и решениям магистра, нехотя следовала его советам, продиктованным, во всяком случае так она считана, неизбывной злобой. Кто мог бы убедить ее в том, что дерзость Льва Фоки во время Аристотелева обеда не была инспирирована самим же вероломным советником? И почему Бринга всегда оказывал покровительство пяти сестрам покойного Романа II? Почему он позволял им делать и говорить все что вздумается у нее за спиной? Феофано была уверена, что евнух не упускает случая, чтобы поставить ее в неловкое положение, опозорить или оговорить, прекрасно понимая, что, чем сильнее падает авторитет регентши при дворе и в народе, тем больше возрастает его собственный авторитет, укрепляется его власть.
Возвращаясь в свои покои, Феофано обнаружила, что за колонной ее поджидает Теозий Арман, высокий, стройный мальчик, который, приблизившись к ней, заговорил срывающимся от волнения голосом. Его смятение выдавало также и испуганное выражение лица.— Говорят, Моя Государыня и Госпожа, что, когда тебе надоедает твой очередной возлюбленный, ты приказываешь его убить.Феофано снисходительно улыбнулась в ответ на эту неожиданную и по-детски наивную выходку, с трудом удержавшись от искушения сказать ему, что так оно и есть, что к надоевшим любовникам она испытывает лишь ненависть и презрение и действительно приказывает их убить, чтобы не оставлять свидетелей своих тайн, и что его она тоже прикажет убить, как всех прочих. Но зачем было говорить правду? Она знала, что юный армянин начнет плакать и его может услышать какой-нибудь придворный сплетник, а сейчас было особенно неподходящее время для подобных историй.— Ты сам видел хотя бы одного мертвеца?— Пропали несколько юношей, с которыми я был знаком, и с тех пор о них ничего неизвестно.— Если время от времени пропадает какой-нибудь мальчишка, я что же, по-твоему, должна рвать на себе волосы? Плакать? Бегать за ним? Искать беглеца? Это не мое дело, не так ли? Не могу же я, в самом деле, приказать дворцовой гвардии сторожить легкомысленных юнцов. Государству нет дела до любовных неурядиц. А если бы я стала обращать внимание на все те злобные сплетни, которые распускают обо мне, у меня не хватало бы времени даже на то, чтобы моргнуть. А тебе не приходило в голову, зачем мне вообще приказывать убивать своих юных друзей, когда у меня столько настоящих врагов, действительно заслуживающих наказания?Но мальчика не убедили слова Феофано, и отвечал он ей весьма понуро:— Я хочу продолжать любить тебя, моя Государыня и Госпожа, я не хочу исчезнуть, как мои товарищи. Я только хочу любить тебя.— Любить должны оба, — отвечала Феофано, которая больше не собиралась терять с ним время. И, повернувшись к нему спиной, она удалилась.Теозий Арман сделал было несколько шагов вслед за ней, но тут же в растерянности остановился. Он не знал, ни что ему делать дальше, ни куда идти, и так и остался стоять, спрашивая себя, какая участь ему уготована.Во время их последнего свидания юный армянин спросил у Феофано, как называется черный крапчатый мрамор, которым были отделаны стены маленькой комнаты, где происходили их тайные свидания. А она отвечала, что это очень редкий камень, который называется египетская гадюка. Теозий был суеверен и упоминание гадюки посчитал роковым предзнаменованием. Он тогда же бросился на колени и стал истово молиться, хотя, как теперь оказалось, этого было недостаточна для его спасения.Войдя в свои покои, Феофано сделала знак двум евнухам из вестиария, которые тут же пошли за юношей. Заткнув ему рот и связав, они засунули его в холщовый мешок и по подземному ходу вынесли прямо на берег Мраморного моря, куда он и был брошен вместе с тяжелым камнем, сразу потянувшим его на дно. Здесь он и остался лежать навсегда без мыслей, без чувств, всеми забытый, даже собственной матерью, которая пасла овец в диких и каменистых горах Армении. 9 Никифор Фока знал, что в Большом Дворце и после смерти Бринги его на каждом шагу будут подстерегать опасности. Военное искусство не могло помочь ему в закулисной войне, и все же у него был некоторый опыт, оттачивавшийся во время военных советов, на которых разрабатывались планы боевых действий . Никифор научился угадывать по одному слову или даже взгляду своих командиров затаенную обиду, ревность, тщеславные, подлые, предательские мысли, которые могли повлиять на исход сражения и подвергнуть опасности его жизнь. Он твердо верил в Господа Всемогущего, но научился не доверять венцу его творенья. Однако, когда у входа в Большой Дворец его, сияя радостной улыбкой, встретила Феофано, ослепительно красивая в своей пурпурной мантии, Никифор отбросил все сомнения, забыл пережитые тревоги и трудности, окончательно убежденный в том, что союзникам можно доверять больше, чем друзьям.Они медленно поднимались по парадной лестнице из красного гранита, которая вела в Зал Августеона. И здесь рука об руку с регентшей Никифор наконец взошел на золотой трон Византии.Встреча новоявленного императора с троном, с которого ему предстояло править империей, произошла совсем буднично, чтобы не сказать торопливо, после тяжелого дня, насыщенного эмоциями, ликованием, кровью. Никифор все еще слышал крики толпы, гул летящих огненных снарядов и вопли ужаса на Ипподроме, торжественные слова патриарха, прогремевшие под сводами Храма, и вот теперь возбужденный шепот Феофано, которая говорила ему что-то на ухо, пока высшие сановники империи, распростертые ниц, клялись ему в верности, желали здоровья и славы.— Можно сказать, что нам сопутствовала удача и покровительствовал сам Господь, — говорила ему Феофано, — но и вы действовали мужественно и решительно. Ваши военные победы упрочили славу трона, но ваши долгие и частые отлучки из столицы позволили этому евнуху добиться безграничной власти. Зато теперь мы можем спокойно улыбаться всем этим сановникам, которые пришли засвидетельствовать вам свое почтение и принести клятву верности. А я счастлива и горда тем, что могу присутствовать вместе с вами при этом великом событии.Слова Феофано удивили Никифора, но он решил, что этот льстивый придворный язык она переняла у Бринги. Она, такая непринужденная, своевольная и надменная, как в поступках, так и в словах, даже по рассказам гонцов, через которых Никифор и Феофано, тайно от евнуха, поддерживали друг с другом постоянную связь. И лишь после церемонии принятия присяги Феофано наконец удалось предстать перед новым императором в своем самом соблазнительном обличье, окончательно растопить броню недоверия, смягчить и покорить его суровое и простое сердце воина, незнакомого с нравами и обычаями двора.После того как высшие сановники в знак верности и почтительности осуществили ритуал поцелуя колена императора, Никифор сошел с трона, чтобы принять поздравления и изъявления преданности от представителей семи административных сословий: стратигов, доместиков, судей, секретов, демократов, стратиархов, смотрителей. Никифор устало принял верительные грамоты, знаки различий и символы власти, которые сановники подобострастно вручили ему в надежде, что вскоре они будут им возвращены с подтверждением их прежних должностей и полномочий. Среди этих сановников были также и люди, преданные Иоанну Бринге, но Никифор уже решил для себя, что именно они в первую очередь получат подтверждение всех своих прав. Верность придворных всегда относительна и преходяща. Никифор нисколько не сомневался, что после того, как он убрал Брингу, самые преданные евнуху люди будут стараться изо всех сил заслужить доверие нового императора.
Никифору, родившемуся под знаком Скорпиона, недавно исполнился 51 год, но на эти годы тяжким грузом легли тяготы войны и бессонные ночи, волнения накануне каждого сражения и нервные срывы на следующий день, боль и угрызения совести за непогребенных солдат, тела которых остались лежать в пыли и грязи, и за пошатнувшуюся веру в тяжкие дни поражений. Нынешний успех не стер следов усталости, накопившейся за прежние годы, и волнений сегодняшнего дня, но его поддерживал сильный и мужественный дух. Он доверил Феофано быть его провожатой в лабиринтах Большого Дворца — целого царства, состоящего из бесчисленного множества залов, коридоров, лоджий, садов, лестниц, террас, колоннад и наконец длинной галереи, до самого Дворца Дафни, небольшого и гораздо более уютного, предназначенного не для церемоний: здесь протекала частная жизнь императоров. А императором был он, Никифор Фока, стратиг, который только сегодня, на рассвете, вошел в столицу во главе своего войска, готовый ко всему, к любым неожиданностям, хотя эта ситуация тщательно планировалась его верными посланцами не один месяц. Все было разыграно как по нотам, в соответствии с хитроумным стратегическим планом, и теперь он шел рядом с прекрасной Феофано, молодой, надменной и жестокой женщиной, которая представлялась ему хрупким, трепетным созданьем, нуждающимся в его защите и покровительстве. Ни он, ни она ни словом не обмолвились о длительных и тайных переговорах, подготовивших и сделавших возможной эту встречу. Нынешняя победа вычеркнула из памяти все прежние волнения, в том числе и волнения предшествовавшей ночи, и теперь непосредственная встреча, казалось, окончательно подтвердила единство их намерений, а может быть, и чувств. Феофано показывала Никифору, который после стольких лет отсутствия почти все забыл, расположение покоев, обстановку, утварь, мебель, перечисляла названия драгоценных мраморов с гой царственной сдержанностью, которой учил ее Бринга. То была обычная, хотя и длинная прогулка по Большому Дворцу до самых дверей покоев Феофано.— Думаю, что здесь нам следует расстаться, — сказал Никифор. — Во время нашего чудесного путешествия по Священным Дворцам у меня было такое чувство, словно я гость и нахожусь в какой-то чужой стране, во всяком случае, в чужом доме, в котором непременно бы заблудился, если бы сама хозяйка не согласилась быть моей провожатой.— Мне кажется, что ни один уголок Большого Дворца не должен остаться неизвестным императору. Теперь хозяин дома — он.Феофано улыбалась Никифору на пороге своих покоев. Два стражника расположились по обе стороны двери, как будто ожидая, что они войдут вместе.— Разве путешествие еще не закончено?— Это зависит от вас, от того, не устали ли вы, от ваших желаний.— Значит ли это, что я могу войти?Вновь улыбнувшись, Феофано жестом пригласила Никифора переступить порог ее покоев. Никифор оглянулся на четырех вооруженных гигантов, которые все это время следовали за ними на почтительном расстоянии в десяток шагов, а теперь застыли у дверей в ожидании приказа.Феофано сразу все поняла.— Вы можете вполне довериться мне. Оставьте ваших стражей снаружи. В моих покоях вас подстерегают лишь такие опасности, от которых вас не смогут защитить вооруженные воины.Насмешливая и вместе с тем соблазнительная улыбка играла на губах Феофано. Никифор тоже улыбнулся и последовал за ней, оставив своих людей снаружи.
— Я вынесла на своих слабых плечах двойной груз, — с обезоруживающей искренностью рассказывала Феофано, -груз государственного правления и не менее тяжкий груз вдовства. На троне, в Большом Дворце, и здесь, в моих покоях, не хватало мужчины. Теперь вы знаете, что можете рассчитывать на мою поддержку и дружбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Возвращаясь в свои покои, Феофано обнаружила, что за колонной ее поджидает Теозий Арман, высокий, стройный мальчик, который, приблизившись к ней, заговорил срывающимся от волнения голосом. Его смятение выдавало также и испуганное выражение лица.— Говорят, Моя Государыня и Госпожа, что, когда тебе надоедает твой очередной возлюбленный, ты приказываешь его убить.Феофано снисходительно улыбнулась в ответ на эту неожиданную и по-детски наивную выходку, с трудом удержавшись от искушения сказать ему, что так оно и есть, что к надоевшим любовникам она испытывает лишь ненависть и презрение и действительно приказывает их убить, чтобы не оставлять свидетелей своих тайн, и что его она тоже прикажет убить, как всех прочих. Но зачем было говорить правду? Она знала, что юный армянин начнет плакать и его может услышать какой-нибудь придворный сплетник, а сейчас было особенно неподходящее время для подобных историй.— Ты сам видел хотя бы одного мертвеца?— Пропали несколько юношей, с которыми я был знаком, и с тех пор о них ничего неизвестно.— Если время от времени пропадает какой-нибудь мальчишка, я что же, по-твоему, должна рвать на себе волосы? Плакать? Бегать за ним? Искать беглеца? Это не мое дело, не так ли? Не могу же я, в самом деле, приказать дворцовой гвардии сторожить легкомысленных юнцов. Государству нет дела до любовных неурядиц. А если бы я стала обращать внимание на все те злобные сплетни, которые распускают обо мне, у меня не хватало бы времени даже на то, чтобы моргнуть. А тебе не приходило в голову, зачем мне вообще приказывать убивать своих юных друзей, когда у меня столько настоящих врагов, действительно заслуживающих наказания?Но мальчика не убедили слова Феофано, и отвечал он ей весьма понуро:— Я хочу продолжать любить тебя, моя Государыня и Госпожа, я не хочу исчезнуть, как мои товарищи. Я только хочу любить тебя.— Любить должны оба, — отвечала Феофано, которая больше не собиралась терять с ним время. И, повернувшись к нему спиной, она удалилась.Теозий Арман сделал было несколько шагов вслед за ней, но тут же в растерянности остановился. Он не знал, ни что ему делать дальше, ни куда идти, и так и остался стоять, спрашивая себя, какая участь ему уготована.Во время их последнего свидания юный армянин спросил у Феофано, как называется черный крапчатый мрамор, которым были отделаны стены маленькой комнаты, где происходили их тайные свидания. А она отвечала, что это очень редкий камень, который называется египетская гадюка. Теозий был суеверен и упоминание гадюки посчитал роковым предзнаменованием. Он тогда же бросился на колени и стал истово молиться, хотя, как теперь оказалось, этого было недостаточна для его спасения.Войдя в свои покои, Феофано сделала знак двум евнухам из вестиария, которые тут же пошли за юношей. Заткнув ему рот и связав, они засунули его в холщовый мешок и по подземному ходу вынесли прямо на берег Мраморного моря, куда он и был брошен вместе с тяжелым камнем, сразу потянувшим его на дно. Здесь он и остался лежать навсегда без мыслей, без чувств, всеми забытый, даже собственной матерью, которая пасла овец в диких и каменистых горах Армении. 9 Никифор Фока знал, что в Большом Дворце и после смерти Бринги его на каждом шагу будут подстерегать опасности. Военное искусство не могло помочь ему в закулисной войне, и все же у него был некоторый опыт, оттачивавшийся во время военных советов, на которых разрабатывались планы боевых действий . Никифор научился угадывать по одному слову или даже взгляду своих командиров затаенную обиду, ревность, тщеславные, подлые, предательские мысли, которые могли повлиять на исход сражения и подвергнуть опасности его жизнь. Он твердо верил в Господа Всемогущего, но научился не доверять венцу его творенья. Однако, когда у входа в Большой Дворец его, сияя радостной улыбкой, встретила Феофано, ослепительно красивая в своей пурпурной мантии, Никифор отбросил все сомнения, забыл пережитые тревоги и трудности, окончательно убежденный в том, что союзникам можно доверять больше, чем друзьям.Они медленно поднимались по парадной лестнице из красного гранита, которая вела в Зал Августеона. И здесь рука об руку с регентшей Никифор наконец взошел на золотой трон Византии.Встреча новоявленного императора с троном, с которого ему предстояло править империей, произошла совсем буднично, чтобы не сказать торопливо, после тяжелого дня, насыщенного эмоциями, ликованием, кровью. Никифор все еще слышал крики толпы, гул летящих огненных снарядов и вопли ужаса на Ипподроме, торжественные слова патриарха, прогремевшие под сводами Храма, и вот теперь возбужденный шепот Феофано, которая говорила ему что-то на ухо, пока высшие сановники империи, распростертые ниц, клялись ему в верности, желали здоровья и славы.— Можно сказать, что нам сопутствовала удача и покровительствовал сам Господь, — говорила ему Феофано, — но и вы действовали мужественно и решительно. Ваши военные победы упрочили славу трона, но ваши долгие и частые отлучки из столицы позволили этому евнуху добиться безграничной власти. Зато теперь мы можем спокойно улыбаться всем этим сановникам, которые пришли засвидетельствовать вам свое почтение и принести клятву верности. А я счастлива и горда тем, что могу присутствовать вместе с вами при этом великом событии.Слова Феофано удивили Никифора, но он решил, что этот льстивый придворный язык она переняла у Бринги. Она, такая непринужденная, своевольная и надменная, как в поступках, так и в словах, даже по рассказам гонцов, через которых Никифор и Феофано, тайно от евнуха, поддерживали друг с другом постоянную связь. И лишь после церемонии принятия присяги Феофано наконец удалось предстать перед новым императором в своем самом соблазнительном обличье, окончательно растопить броню недоверия, смягчить и покорить его суровое и простое сердце воина, незнакомого с нравами и обычаями двора.После того как высшие сановники в знак верности и почтительности осуществили ритуал поцелуя колена императора, Никифор сошел с трона, чтобы принять поздравления и изъявления преданности от представителей семи административных сословий: стратигов, доместиков, судей, секретов, демократов, стратиархов, смотрителей. Никифор устало принял верительные грамоты, знаки различий и символы власти, которые сановники подобострастно вручили ему в надежде, что вскоре они будут им возвращены с подтверждением их прежних должностей и полномочий. Среди этих сановников были также и люди, преданные Иоанну Бринге, но Никифор уже решил для себя, что именно они в первую очередь получат подтверждение всех своих прав. Верность придворных всегда относительна и преходяща. Никифор нисколько не сомневался, что после того, как он убрал Брингу, самые преданные евнуху люди будут стараться изо всех сил заслужить доверие нового императора.
Никифору, родившемуся под знаком Скорпиона, недавно исполнился 51 год, но на эти годы тяжким грузом легли тяготы войны и бессонные ночи, волнения накануне каждого сражения и нервные срывы на следующий день, боль и угрызения совести за непогребенных солдат, тела которых остались лежать в пыли и грязи, и за пошатнувшуюся веру в тяжкие дни поражений. Нынешний успех не стер следов усталости, накопившейся за прежние годы, и волнений сегодняшнего дня, но его поддерживал сильный и мужественный дух. Он доверил Феофано быть его провожатой в лабиринтах Большого Дворца — целого царства, состоящего из бесчисленного множества залов, коридоров, лоджий, садов, лестниц, террас, колоннад и наконец длинной галереи, до самого Дворца Дафни, небольшого и гораздо более уютного, предназначенного не для церемоний: здесь протекала частная жизнь императоров. А императором был он, Никифор Фока, стратиг, который только сегодня, на рассвете, вошел в столицу во главе своего войска, готовый ко всему, к любым неожиданностям, хотя эта ситуация тщательно планировалась его верными посланцами не один месяц. Все было разыграно как по нотам, в соответствии с хитроумным стратегическим планом, и теперь он шел рядом с прекрасной Феофано, молодой, надменной и жестокой женщиной, которая представлялась ему хрупким, трепетным созданьем, нуждающимся в его защите и покровительстве. Ни он, ни она ни словом не обмолвились о длительных и тайных переговорах, подготовивших и сделавших возможной эту встречу. Нынешняя победа вычеркнула из памяти все прежние волнения, в том числе и волнения предшествовавшей ночи, и теперь непосредственная встреча, казалось, окончательно подтвердила единство их намерений, а может быть, и чувств. Феофано показывала Никифору, который после стольких лет отсутствия почти все забыл, расположение покоев, обстановку, утварь, мебель, перечисляла названия драгоценных мраморов с гой царственной сдержанностью, которой учил ее Бринга. То была обычная, хотя и длинная прогулка по Большому Дворцу до самых дверей покоев Феофано.— Думаю, что здесь нам следует расстаться, — сказал Никифор. — Во время нашего чудесного путешествия по Священным Дворцам у меня было такое чувство, словно я гость и нахожусь в какой-то чужой стране, во всяком случае, в чужом доме, в котором непременно бы заблудился, если бы сама хозяйка не согласилась быть моей провожатой.— Мне кажется, что ни один уголок Большого Дворца не должен остаться неизвестным императору. Теперь хозяин дома — он.Феофано улыбалась Никифору на пороге своих покоев. Два стражника расположились по обе стороны двери, как будто ожидая, что они войдут вместе.— Разве путешествие еще не закончено?— Это зависит от вас, от того, не устали ли вы, от ваших желаний.— Значит ли это, что я могу войти?Вновь улыбнувшись, Феофано жестом пригласила Никифора переступить порог ее покоев. Никифор оглянулся на четырех вооруженных гигантов, которые все это время следовали за ними на почтительном расстоянии в десяток шагов, а теперь застыли у дверей в ожидании приказа.Феофано сразу все поняла.— Вы можете вполне довериться мне. Оставьте ваших стражей снаружи. В моих покоях вас подстерегают лишь такие опасности, от которых вас не смогут защитить вооруженные воины.Насмешливая и вместе с тем соблазнительная улыбка играла на губах Феофано. Никифор тоже улыбнулся и последовал за ней, оставив своих людей снаружи.
— Я вынесла на своих слабых плечах двойной груз, — с обезоруживающей искренностью рассказывала Феофано, -груз государственного правления и не менее тяжкий груз вдовства. На троне, в Большом Дворце, и здесь, в моих покоях, не хватало мужчины. Теперь вы знаете, что можете рассчитывать на мою поддержку и дружбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26