Современная японская новелла –

OCR Busya
««Сокровенное желание» сборник рассказов»: Москва; Радуга; 1984
Фуми Яхиро
Старшая сестра
Пастила
В то лето – это было через три года после войны, и я тогда училась в третьем классе – по субботам, если только не моросил дождь, я никогда не шла домой сразу после школы. Я бежала не к шахте Окадзаки на окраине нашего городка Итода, а спешила в другую сторону – в парк, что был неподалеку от школы. Там стояли качели, горки, турники, но веревки на качелях были оборваны, сиденья сломаны, горки – в сплошных дырках. И все же ребятишки всегда приходили туда играть. У входа в парк росло огромное дерево, покрытое густой листвой; на ветвях, точно провожая уходящее лето, все еще пышно цвели красные цветы.
В школе началось второе полугодие, и в первую же субботу я, как всегда, выйдя из школьных ворот, побежала в парк. Миновала лавку переписчика, у фотоателье повернула за угол, еще немного – и уже показалось то самое дерево, что росло у входа в парк. Всякий раз с этого места я бежала не чуя под собой ног. Пришла ли сестренка? Или нет? Я мчалась к дереву, ясно представляя себе, как сестра ждет меня, с трудом удерживая на спине тяжелого младенца.
– Гулять с ним – это еще полбеды, а вот пеленки стирать – совсем замучилась, – пожаловалась сестра в прошлую субботу, недовольно надув губы. Но тут же рассмеялась и повернулась ко мне спиной: – Сними-ка его, давай поиграем.
– Давай, – сказала я и крепко обхватила сонного ребенка.
– Смотри хорошенько держи, не урони, – наказала сестра, развязывая матерчатые помочи, на которых висел мальчонка.
– Ладно-ладно, – кивнула я, поддерживая толстого карапуза. Он был очень тяжелым.
Сестра повернулась ко мне, привычным жестом взяла ребенка на руки, усадила его на траву и раскрыла зонтик от солнца. И мы пошли кувыркаться на турнике.
Придет ли она сегодня? Ранец больно стучал по спине, но я, не замечая этого, бежала вперед. Я ждала сестру каждую субботу, но иногда она не приходила. Бывало, что молодая хозяйка, у которой сестра жила в няньках, не успевала накормить ребенка, а то и старуха отправляла ее за массажисткой или давала какую-нибудь работу…
Если сестры не оказывалось на месте, я, подождав немного, брела домой. Дома были дела, и я не могла гулять сколько мне вздумается. Вернувшись, я должна была идти к шахте собирать уголь или в больницу за лекарством для брата, готовить обед.
Мать работала на шахте Окадзаки – перебирала уголь, а по ночам подрабатывала шитьем, и готовить ей было некогда. Вот мне и приходилось после школы идти в лавочку за продуктами, варить обед и носить воду. Раньше все это делала сестра, учившаяся в седьмом классе. Но три месяца назад ей пришлось оставить школу, наняться нянькой в семью старьевщика Таминэ, и вся работа по дому теперь легла на мои плечи. Когда я прибежала в парк, сестра была уже там. Она висела на турнике, а за спиной у нее болтался ребенок. Голова у него запрокинулась назад, он истошно кричал. Раскрытый белый зонтик от солнца валялся под ногами.
– Сестренка! – радостно закричала я и побежала к ней.
Она увидела меня, соскочила с турника и заулыбалась.
– Давно ждешь?
– Только что пришла, – сказала она. – Да ты вся потная. – И промокнула мне лоб помочами.
– Давай снимем его, – показала я на младенца.
– Кричит и кричит, противный! – Сестра шлепнула его и повернулась ко мне спиной.
Я прижала к себе плачущего мальчугана.
Как только сестра освободилась от ноши, она выпрямилась и помчалась к турнику. Грациозно изогнув тоненькое тело, она повисла вниз головой. В школе упражнения на турнике давались ей лучше всего, да и бегала она быстро. На соревнованиях всегда участвовала в эстафете. Сестра ужасно гордилась тем, что сторожу на угольном складе так и не удалось догнать ее, когда она воровала уголь. Она несколько раз подтянулась, потом стала кувыркаться назад.
Все еще прижимая к себе малыша, который вопил, дергая руками и ногами, я сказала:
– Сестрица, он все плачет.
– Ничего. Пусть поплачет. Здесь можно – хозяйка не слышит, – отозвалась сестра, продолжая крутиться на турнике. Я даже немного удивилась.
Дом старьевщика, где жила сестра, находился за целый квартал от парка. Однажды я ходила туда вместе с матерью; в тесной лавчонке были навалены кучей старые патефоны, радиоприемники, шерстяные одеяла, оставшиеся от американцев, швейные машинки, сундуки. На шкафу лежали изношенные армейские ботинки, которые вряд ли можно было продать.
Хозяин лишь для виду приторговывал старьем, на самом же деле ссужал деньги под проценты. И здорово на этом наживался. На шахте Окадзаки многие брали у него. И нам пришлось, когда в начале года от плеврита умирал отец и понадобились деньги сначала на больницу, потом на похороны. Мы еще не успели вернуть ссуду, как домой возвратился шестнадцатилетний братец Кунио, тоже подхвативший плеврит на чугунолитейном заводе в Ногате. Чтобы выпутаться из долгов, мать за проценты отдала сестру в семью старьевщика Таминэ, в няньки. Таминэ она очень приглянулась, и он сказал, что согласен взять ее в дом нянчить внука.
– Замучил меня, – в сердцах сказала я и протянула ребенка сестре, все еще висевшей на турнике.
– Положи его на траву, – раздосадованно ответила та, и не думая слезать с турника; зацепившись ногами за перекладину, отпустила руки и повисла вниз головой.
– Видала? – воскликнула она и, глядя на меня снизу вверх, рассмеялась.
Я положила на землю орущего младенца и зонтиком заслонила его от солнца. Он кричал все громче и громче. Я сбросила ранец и, промокнув платьем потную спину, позвала сестру.
– Еще немножко! Еще разок перекувырнусь – и все! – Вцепившись в перекладину, она взметнула вверх ноги, перевернулась и спрыгнула на землю.
– Ты вся мокрая, – сказала я, посмотрев на сестру.
Подолом она отерла пот с лица.
– Вечно хнычет, прямо не знаю, что с ним делать, – сердито пробурчала она и взяла на руки ребенка.
Он тут же умолк, будто и не плакал. Сестра улыбнулась мне и с нежностью сказала:
– Пойдем в тенек, Сэцуко.
– Пошли, – согласилась я и подняла ранец и помочи. Вдруг я вспомнила что-то очень важное. В ранце у меня лежало кое-что, что я собиралась подарить сегодня сестре.
– Ко-тян, хочешь вкусненького? – спросила я, устраиваясь рядом с ней под деревом.
– Вкусненького?
Сестра, отстранив от себя малыша, посмотрела на меня.
– Пастилы, – пояснила я, открывая ранец.
– Пастилы? Откуда она у тебя? – удивилась сестра.
Все-таки удивилась! Я обрадованно достала из ранца пастилу. Это была всего лишь четвертинка палочки – кусочек сантиметров в пять. Я разломила, содрав серебристую обертку, и протянула половинку сестре.
– На.
– Откуда это у тебя? – поинтересовалась сестра, протягивая руку. Она знала, что дома мы видели только бататовые лепешки на сахарине, а на пастилу и тому подобную роскошь денег никогда не хватало.
– Позавчера тетушка Танигути принесла. – Я откусила кусочек. Сестра тоже надкусила.
– Вкусно!
Сладко, вкусно – губы сами расплывались в улыбке.
– Чего это вдруг тетушка принесла пастилу? – спросила сестра, доев и облизывая пальцы.
– Она переезжает. На шахту Фудзисима в Акаикэмати. Позавчера пришла к матери прощаться и принесла пастилу.
– Понятно.
Она пришла, когда мать вернулась с работы и еще переодевалась. Мать попросила ее подождать, и тетушка ласково смотрела на нее, пока она снимала грязные рабочие шаровары и натягивала юбку. Потом серьезно сказала:
– Ну вот, пришла попрощаться с вами.
– Вы ведь завтра уезжаете? – спросила мать.
– Да, но за грузовиком придется идти с самого утра.
– Какая жалость, что вы уезжаете, мне будет очень грустно без вас, – проговорила мать упавшим голосом.
– Ничего, это совсем близко, вы сможете приходить ко мне в гости, – старалась подбодрить мать тетушка Танигути.
– Да нет, не смогу. А теперь, когда и отца нет, совсем тоска, не с кем поговорить.
– Да, жаль его… Рано умер. И сгорел-то от какого-то плеврита! Сколько раз его в шахте засыпало, и ничего.
– Да. Если уж помирать, так лучше в шахте, хоть семья деньги получит. А так, от болезни, – ни гроша не достанется. Да простит мне отец эти слова! Что поделаешь, с такой кровью деньги достаются…
– Верно. Но Хироси вроде парень самостоятельный.
– Да ему еще только восемнадцать.
– А мой муж говорит, что Хироси здорово работает. Если и дальше так пойдет, станет настоящим шахтером.
– Не терпится ему. Только отца схоронили, как он сбежал от плотника, у которого в учениках ходил, и пошел в шахту. Зря он это сделал. Зато теперь, чуть что не по нем, срывает зло на всех подряд, попадает и Сэцуко, и Хидэо. Плохо, когда в доме больной.
– Да, достается вам, – сказала тетушка и торжественно протянула сверток, который все время вертела в руках. – Вот, пастила, кушайте на здоровье.
– Что вы, зачем? – удивилась мать.
– Спасибо вам за все. Вы всегда были так добры ко мне. Простите за такой скромный подарок. Но у нас с деньгами сейчас туговато, вот и приходится перебираться на другую шахту. А ведь как не хочется!
– Что вы, что вы! Это я должна сделать вам подарок, да вот нечего. Мне так стыдно…
– Какой там подарок, – пробормотала тетушка и положила матери на колени пастилу.
Когда она ушла домой, мать отнесла пастилу на алтарь, под фотографию отца.
Кунио тут же вылез из-под одеяла и еле слышно попросил:
– Дай пастилки.
– Как не стыдно! Полакомимся все вместе, когда придет Хироси, – сказала строго мать, зажигая у алтаря ароматические палочки.
– Да-а, все достанется брату, а мне ничего не дадут, – обиженно протянул Кунио и пнул ногой футон.
– Когда это было, чтобы я тебе не давала? Тебе бы только поесть повкусней. Лучше поправляйся скорей и иди на работу, – рассердилась мать.
– После этого Кунио слезы лил ручьями, – рассказывала я сестре.
– Бедный. Зря мама его бранит, – сказала сестра осуждающе.
– В тот вечер, когда Хироси вернулся с работы, мать разделила пастилу. Одну штуку она разрезала на четыре части и раздала нам – троим братьям и мне. А другую обменяла на пачку лапши в лавке Маруития в нашем поселке.
– Выходит, Сэцуко, ты не съела свою долю, а принесла ее мне? – ласково посмотрела на меня сестра.
Пока мы разговаривали, малыш заснул.
– Да. Правда вкусно? – тоже улыбнулась я и встала.
Сестра привязала ребенка за спину и вдруг серьезно, по-взрослому, сказала:
– Надо беречь Кунио. Тебе пора домой. Сходи за лекарством.
Мне ужасно не хотелось домой. Побыть бы еще с сестрицей, поговорить с ней…
– Ступай, Сэцуко, – повторила сестра, придерживая над головой малыша зонтик.
– Хорошо, – покорно ответила я и надела ранец.
– Встретимся в следующую субботу?
– Встретимся, – кивнула я и не оглядываясь убежала из парка.
Аванс
Стараясь не отставать от торопливо шагавшей матери, я порой не шла, а почти бежала. Был холодный воскресный день. 1950 год близился к концу. Выходя на улицу, мать надела рабочие шаровары, в которых перебирала уголь, и шерстяную накидку. А я натянула старые сестрины брюки, свитер, из которого давно выросла, шею замотала маминым платком. Шее-то было тепло, а вот свитер – коротковат, и в спину дуло.
– На обратном пути угощу тебя лапшой, – сказала мать, не оглядываясь и не сбавляя шага.
– Правда? – я даже вскрикнула от радости. Очень уж мне хотелось есть. Миска клецок с утра – вот и вся моя еда за весь день.
В тот год началась война в Корее, и на шахте Окадзаки дела шли хорошо, она работала даже по воскресеньям, но жили мы по-прежнему трудно. Кунио в конце концов пришлось лечь в больницу, и на лечение уходила куча денег. Сестрица вернулась домой – долг старьевщику Таминэ наконец был выплачен, – но в июне того же года снова пошла работать. Она поступила в зеленную лавку неподалеку от дома Таминэ. Туда-то мы как раз и направлялись с матерью.
– В столовой лапши поедим?
Я с радостным ожиданием подняла глаза на мать. Но она даже не улыбнулась и, съежившись от холода, быстро зашагала дальше. Хорошо, что я пошла с ней, подумала я.
Утром, когда мы проснулись, мать спросила:
– Хочешь повидать сестру? Если хочешь, пойдем со мной.
– Пойдем, – с готовностью отозвалась я.
Когда сестра жила в няньках у Таминэ, я виделась с ней каждую субботу, но теперь она обслуживала клиентов, и мы встречались редко – раза два в месяц, когда она получала выходной и приходила к нам.
Придя домой, сестра всегда говорила:
– Ох, как хорошо дома! У нас – лучше всех, – вытягивалась на татами и просила меня: – Сэцуко, накрой меня одеялом. Я чуть-чуть посплю, не буди меня.
Я приносила подушку и одеяло и заботливо укутывала ее. Сестра закрывала глаза и сразу же засыпала.
– Уже близко, – сказала мать, замедляя шаг, когда мы вышли на торговый ряд.
Я держалась за ее руку и разглядывала рыбную лавку, булочную, магазинчик гэта, прилепившиеся друг к другу на оживленной улице, заполненной людьми с корзинами. Рука матери, каждый день перебиравшая уголь, была большой и грубой, словно мужская. Я подумала, что она совсем как у покойного отца.
– Пришли. – Мать стиснула мою руку.
Зеленная лавка, в которой работала сестра, была рядом с парикмахерской, где над входом красовалась большая вывеска: «Перманент». Над лавкой тоже было написано: «Свежая зелень». Вдруг я увидела фигурку сестры, деловито сновавшей из угла в угол. Сестренка! У меня забилось сердце. Сестра заворачивала в газету редьку.
– Сестрица, Ко-тян! – закричала я, она подняла голову, и лицо ее расплылось в счастливой улыбке.
Сестра отпустила волосы, на ней был плотно облегавший фигуру черный свитер и черные брюки, на ногах – боты, двигалась она ловко и проворно – ей ни за что нельзя было дать ее пятнадцать лет, она выглядела совсем взрослой. Разговаривая с покупательницей, она приветливо смотрела на нее.
Мать поздоровалась с хозяином и вошла в лавку.
Я осталась на улице, на холодном ветру, и ждала, когда сестра освободится. У самых моих ног на лотках были разложены капуста, морковка, лук, всякие другие овощи. Стоял целый ящик мандаринов.
1 2 3 4