Бутси хотя и твердила, что все закончится хорошо, находилась в таком состоянии, что стюардессе пришлось самой застегнуть на ней ремень безопасности, а ведь Бут-си выросла в семье авиаторов! Пру, смущенная поведением сестры и подозревавшая, что за ними наблюдает очередной подручный Фицджеральда, погрузилась в «Сан-Франциско кроникл», прикрывшись газетным полотнищем, как маской. «Чернила – кровь языка, – говорил Стаблфилд, объясняя, почему предпочитает экрану печатное слово. – Бумага – его плоть». Пру сделала себе лицо-газету. Насупленные брови были как кроссворды, моргающие глаза – результаты бейсбольных матчей. В нее можно было хоть рыбу заворачивать.
Где-то в середине «Кроникл», близ рта маски, она наткнулась на коротенькую заметку о том, как поезд, в котором ехал цирк, сошел с рельсов в горах Орегона где-то между Сан-Франциско и Портлендом. Серьезно никто не пострадал, но пропало несколько животных.
* * *
Самым разумным было уничтожить капитана Фоли. И полковник Томас, и сотрудник оперотдела Фицджеральд знали, как организовать ему «сердечный приступ» в камере. Администрация к прекращению дела до суда отнеслась бы спокойно.
Разумеется, можно было просто изобразить Фоли про-марксистски настроенным дезертиром и добиться, чтобы его приговорили к смертной казни или пожизненному заключению. Однако в таком случае суда было не миновать, а кто знает, что бы он наговорил на заседаниях или же – в случае закрытого слушания – другим обитателям тюрьмы, или же репортерам, назначенным освещать его казнь. Аналогичные проблемы возникли бы, если бы против него выдвинули обвинения в контрабанде наркотиков, чем он, собственно, и занимался. Впрочем, особого значения то, что может сказать Фоли, не имело. И публика, и официальная пресса вряд ли приняли бы всерьез лживые заявления наркодилера-дезертира-предателя.
Однако за какую банку с вареньем ни возьмись, в каждой барахтались, потирая лапки и шевеля крылышками, мухи в лице майора Марса Альберта Стаблфилда и первого лейтенанта Дики Ли Голдуайра. И по совокупности причин нельзя было принимать никакие серьезные меры по отношению к Фоли до тех пор, пока не установлены местопребывание, нынешнее состояние и степень соучастия этих двух пропавших без вести.
Расставаясь, полковник Томас и сотрудник оперотдела Фицджеральд (обычно называемый Мэйфлауэром) договорились приложить максимум усилий для того, чтобы уничтожение произошло как можно быстрее.
– Да, кстати, – сказал Мэйфлауэр, когда они покидали здание, – детям вашей сестры вчера в цирке понравилось?
– Даже очень. Они были в полном восторге. Одно плохо – клоун напился и завалил номер со зверями.
По узким губам Мэйфлауэра скользнула понимающая улыбка. Наклонившись к полковнику, он шепнул, сверкнув слишком уж безукоризненными зубами:
– Никакой это был не клоун. Это была лесбуха.
* * *
Тук-тук!
– Кто там?
Ответа не последовало. Деревня ужинала, и Дики слышал только шелест бамбуковой рощи в полумраке.
Тук-тук!
– Саббайи дзи? Саббайи дзи? Кто там?
И снова нет ответа. Дики разумно предположил, что, если даже Фоли и сдал их, властей пока ждать рано. И тем не менее насторожился. Дики стоял на коврике посреди своей хижины совершенно голый – он только что помылся и постирал одежду в ручье. До того как раздался стук, он искал чистые шорты – обычное его одеяние в Фань-Нань-Нане.
Затаив дыхание, он уставился на шаткую плетеную дверь, та приоткрылась, и чья-то рука швырнула к его ногам небольшой цилиндрический предмет. Дики инстинктивно пригнулся, думая, где бы укрыться, но хотя его хижина считалась по фань-нань-наньским меркам просторной, в ней не было ни тяжелой мебели, за которой можно спрятаться, ни алькова, защитившего бы от взрыва.
От взрыва? Да. Дики был абсолютно уверен, что к нему катится граната, поэтому перед глазами успела промелькнуть вся его жизнь. Прошмыгнула учительница шестого класса, требовавшая несделанных заданий по математике (на тысячную долю секунды он вернулся-таки в школу из кошмара), промчался раскрасневшийся отец в кабриолете – из тех, которыми торговали в фирме Голдуайра, пронеслась на гольф-карте мама, проскользнула старшая сестра, сверкнувшая, чем не раз его смущала, голой грудью; богатые дедушка с бабушкой, алкоголик-гитарист, учивший его играть, кучка соучеников из университета Северной Каролины, психованный командир эскадрильи – длинная череда эпизодических персонажей из сцен, которые, по мнению (обоснованному или нет) Дики Голдуайра, определили его, Дики, жизнь. И только он успел удивиться, почему из всех возможных мест и способов, какими могла бы закончиться эта жизнь, почему именно в лаосской хижине, почему его, голого, на пятьдесят втором году жизни, почему разорвет на куски граната…
Но взрыва не последовало. «Граната», перестав крутиться, оказалась подозрительно похожей на стеклянную банку со знакомой сине-желтой этикеткой. И это не было кадром из прошлого. Как не было и видением, выплывшим из недр психики, чтобы напомнить, что он профукал свою жизнь, как, отказываясь просыпаться вовремя, профукивают ее многие. Не было это галлюцинацией, порожденной глубинным стыдом либо гордыней, равно как и не было бомбой.
А было это… была это… банка майонеза. Майонеза высшего качества (известного к востоку от Миссисипи как майонез «Хеллманс»). И пока он разинув рот разглядывал банку, дверь открылась чуточку шире и кто-то метнул в него упаковку хлеба «Вандер-бред», угодившую прямо в пенис.
* * *
Дики приготовил сандвичи. Понятное дело, не сразу. Сначала они обнялись. Затем обсудили арест Дерна (Лиза Ко удивилась, что он об этом уже знает; на самом деле она в глубине души расстроилась, что ему все известно, – ведь она примчалась с другого края света, бросила цирк, оставила своих тануки под присмотром женщины с неустойчивой психикой именно для того, чтобы самой сообщить ему новости). Они поговорили о том, как этот арест может отразиться на Дики, на них двоих и на Стаблдфилде. Затем она тоже обнажилась, и они занялись любовью.
Любовью они занимались так стремительно, словно это была гонка за лидером, и оба достигли оргазма быстрее, чем Дэниэл Бун освежевал бы плюшевого мишку. Дики распирало еще с ночи воздержания, проведенной с мисс Джинджер Свити (по правде говоря, во время длительного оргазма он пару раз мисс Джинджер Свити вспомнил), а Лиза Ко за три месяца занималась сексом лишь однажды – с Бардо Боппи-Бип, и хотя то ощущение было новым, волнующим и крайне приятным, оно было совсем иным. (Лиза сочла, что секс с женщиной не считается нарушением клятвы супружеской верности, а вот Бардо Боппи-Бип, кажется, приняла это за нечто большее.).
К тому времени стемнело окончательно, и сандвичи Дики делал при свечах. Когда-то он признался Лизе Ко, что больше всего тоскует по американскому майонезу и резаному хлебу. И вот она привезла ему именно их, а это навело его на мысль, что она любит его больше, чем ему порой кажется.
Все жители Каролины с ума сходят по майонезу, майонез для них – амброзия, пища их древних богов. Майонез успокаивает, побуждает гласные еще более плавно скользить по медлительным гортаням, ублажает тяготеющие к жирненькому вкусовые пупырышки, возносит к высям, куда свиному жиру не подняться. Желтый, как летнее солнышко, нежный, как юные чресла, гладкий, как тирада баптистского проповедника, якобы незаметный, как платочек фокусника, майонез укутает лист салата, нарезанную соломкой капусту, ломтики холодной картошки мантией скромного величия, изменит их обыденную сущность, вернет им живость и привлекательность, наделит способностью усладить если не сердце, то хотя бы пищевод. Жареные устрицы, вчерашний ростбиф, арахисовое масло – мало найдется пищи, что не засверкает новыми гранями при встрече с этим соблазнителем, с этим фатоватым шарлатаном, с этим алхимиком в банке.
Извечная тайна майонеза, над которой наверняка, кроме Дики Голдуайра, ломали голову многие, заключается в том, почему яичный желток, растительное масло, уксус (озлобленный братец вина), соль, сахар (основной источник энергии радости на земле), лимонный сок и, естественно, щепотка старой доброй динатриевой соли EDTA сочетаются так, что из них получается столь универсальная, сытная и – да что там говорить – царственная приправа, отчего горчица, кетчуп и иже с ними должны либо склонить перед ней голову (хотя майонез при цене два бакса за банку нос не задирает), либо с позором покинуть сцену. Кто, как не французы, мог изобрести это гастрономическое чудо? Майонез – дар Франции бестолковому нёбу Нового Света, благо, в котором сочетаются древнее инстинктивное стремление человечества к рыхлому теплу чистого жира с современной романтической страстью к сложным вкусам: майонез может показаться недостаточно острым и даже прозаичным, но под сливочно-кремовым флером скрывается характер бурный и неуемный. Забудьте про холестерин – от майонеза исходит то сияние, которое для нас, сирот Вселенной, с тех самых пор, как мы упали со звезд, ассоциируется с благополучием.
Ладно, может, это и слишком сильно сказано, однако даже хулители майонеза не могут не признать его блеска. И никогда и нигде не блестит он так ярко, как просто намазанный на кусок хлеба.
«Вандер-бред» Дики любил больше всего. Лиза Ко вскрыла упаковку, красные, синие и желтые горошины на которой, напомнив о цирке, пробудили в ней чувство вины, и бережно вынула ломтики хлеба. Ножом, напоминавшим скорее штык, нежели кухонную утварь, Дики аккуратно покрыл каждый слоем шелковистой массы, от корочки до корочки, следя за тем, чтобы не осталось ни одного, пусть крохотного, пятнышка. Дики, видите ли, тонко чувствовал красоту правильно сделанного сандвича. Те, кто оставляет на хлебе сухие прогалины, кто ленится намазать майонез ровно, от края до края, люди пустые и никчемные, поденщики, а не истинные художники, и они недостойны называться творцами сандвичей.
Что касается начинки, то с этим возникли проблемы. Обычные ингредиенты – консервированный тунец, сыр, пастрама, помидоры и т. д. в фань-нань-наньской кладовой Дики отсутствовали. В порядке эксперимента он сделал сандвич с вареным рисом, добавив в него для вкуса перец чили, чеснок и маак каук (кислый фрукт, напоминающий оливки), и хотя получилось приятнее, чем можно предположить – благодаря, ясное дело, майонезу, – однако оставляло желать лучшего. Сандвич с наам-пак-каат (перебродившая паста из латука), мятой и нанг квай хаэнг (сушеная буйволиная шкура) оказался еще менее удовлетворительным.
В конце концов – Лиза Ко только удивленно покачала головой – Дики удовлетворился простыми сандвичами с майонезом, такими же, какие он делал себе мальчишкой, когда мать уезжала играть в гольф, отец тусовался в стрелковом клубе или на автостоянке, а у кухарки был выходной. Мм-мм-ммм! Даже после нескольких дней путешествия «Вандер-бред» не потерял вязкости, а майонез по всем вышеупомянутым причинам оправдал усилия, потраченные матерью-природой на то, чтобы внедрить в эпителий языка овальную гроздь сенсорных клеток. Мм-мм-ммм!
Сандвичами он вскоре насытился, однако ностальгия, видно, не проходила, поскольку он продолжал брать ломтики хлеба – складывал их, скручивал, мял и делал из них фигурки, как в детстве. Дики лепил маленьких зверушек. Точнее, домашних животных. Сотворил свинью, козу, гуся. Ему и в голову не приходило, что Лиза Ко мается чувством вины по отношению к цирку, поэтому он вылепил слона и жирафа. Лиза, то ли мучившаяся виной, то ли нет, пришла в восторг. Она никогда не видела ничего подобного, даже среди бабушкиных оригами. Впрочем, когда Дики попытался сделать для нее тануки – у него возникли трудности как с пузом, так и с мошонкой, – она решила, что лимит восторгов исчерпан.
И она поцеловала его – достаточно крепко, чтобы привлечь его внимание. Затем подошла к кровати и легла. Согнула колени и раздвинула ноги. Глянцево-черные волосы на лобке раздвинулись, как занавес в театре, открыв строенные декорации – немного сюрреалистические и розовые, как классический рассвет. Таинственные, мерцающие, дышащие, складчатые, они ждали выхода на сцену актера, который раскрыл бы их подлинный смысл.
Дики, который уже с успехом пробовался на эту роль, не заставил себя ждать, причем появился не из-за кулис, а со стороны рампы, и никакой Лоуренс Оливье или, скажем, Джеймс Дин никогда не играл с такой отдачей. Да и Лиза Ко отдавала не меньше, чем получала. На сей раз они занимались любовью неспешно, раздумчиво, тщательно, впрочем, не без отдельных внезапных всплесков. Длилось это почти два часа, а когда они наконец разъединились и перевели дух, то оказалось, что они в буквальном смысле плавают в луже пота и прочих телесных жидкостей.
Послевкусие от сандвичей с майонезом смешалось во рту Дики с соками Лизы Ко. Он смахнул с трехдневной щетины крошку, вытащил застрявший между зубами волосок и – невзирая на неопределенность собственного будущего – заснул счастливым человеком.
Проснувшись на рассвете, он увидел, что Лиза уже встала, оделась и душится за маленькими, хорошенькими, но слегка заостренными ушками. Он и не спрашивая знал, что через минуту-другую она отправится искать канатоходца, чтобы переправиться на виллу «Инкогнито». И хотя в этом не было ничего удивительного, собственное сердце показалось Дики железным пианино с колючей проволокой вместо струн и скорпионами вместо клавиш.
Те, кто его знал, могли бы спросить: в какую именно сторону текла мутная река его ревности? По направлению к Стаблфилду или к мадам Ко? Ибо суть в том, что этого мужчину он любил почти так же, как эту женщину. Стаблфилда он полюбил почти сразу, едва с ним познакомился.
Встреча произошла в комнате отдыха офицеров на американской авиабазе, находившейся на самом южном острове Японии. По-видимому, настал момент вернуться немного назад – для того, чтобы бросить взгляд на калейдоскоп событий, которые привели Дики на авиабазу и настроили его таким образом, что майор Марс Альберт Стаблфилд произвел на него столь сильное впечатление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28