— Мак-Лауд — убийца!
В ее глазах пылал гнев.
Но Тесса ни на что не собиралась обращать внимание. Ни на то, что собеседница взбешена, ни на то, что прямо перед ней острый, как бритва, клинок, готовый пронзить ее тело. Она хотела только одного — спасти несчастную женщину от нее же самой. И поэтому она отодвинула рукой саблю, словно перед ней была не сталь, а папье-маше, и горячо заговорила:
— Вы ошибаетесь. Я вам сейчас все объясню…
— Я не хочу ничего слышать, — вдруг совершенно спокойно сказала Ребекка и опустила саблю. — Эта сабля у него, — голос ее задрожал, — а она могла достаться ему только, если он убил Уолтера. Теперь я уверена, что Мак-Лауд его убил.
— Но, черт возьми, — закричала Тесса, — если вы так думаете, то почему же вы не обратились в полицию?
— Я обращалась, но не было никаких доказательств. Не было ничего, даже тела. Но теперь у меня есть сабля. И я сделаю с ним то, что он сделал с Уолтером. Я убью его.
Ребекка развернулась и решительно пошла к выходу. Тесса ничего больше не могла сделать, и ей не оставалось ничего, как только попробовать еще раз убедить фехтовальщицу.
— Подождите, — вслед ей воскликнула Тесса, — все совсем не так, как вы думаете!
Но тщетно. Дверь захлопнулась за ранней посетительницей.
Ночной город был темен и пуст и пугал жителей осенней отчужденностью. Поэтому на центральных улицах, освещенных вечерней иллюминацией, быстро сновали редкие пешеходы, стараясь поскорее укрыться от холодного сырого ветра в своих домах. Осенние вечера не всегда располагают к прогулкам, и Мак-Лауд, — как впрочем, и все жители городка, — спешил домой. Он гнал машину по залитому холодными огнями проспекту и думал, думал…
История, которая закружила их с Тессой, как осенний вихрь кружит опавшие разноцветные листья, грозила бедой гораздо более страшной, чем простуда.
"Что делает людей такими, какими они есть, — размышлял он, чувствуя себя таким далеким от всего мира, таким отрешенным от обыкновенных человеческих проблем, как будто жил в другой галактике. — Интересно, задумывался ли кто-то об этом? Одни рождаются хорошими, другие — плохими, а есть еще такие, которые рождаются бессмертными, и они тоже бывают разными. Но из них в конце концов останется только один.
(Бессмертие для Райнхардта всегда было лишь игрой, в которой действовали лишь его правила, а проигравший платил за все смертью. Но зато выигравший не жалел ни о чем).
А что такое бессмертие для меня? Зачем мне эта неоправданно долгая жизнь, если мне не нравится сама идея вечной игры и я не понимаю ее цели. И вообще я не думаю, что это игра.
Я никак не могу понять почему мы чем-то отличаемся от остальных! Почему Конан, я и другие — это одно, а Слэн, Райнхардт и еще сотни — другое? Почему, если мы выиграем, то будет все хорошо, а если они, — то все плохо? Почему?!.
За столько лет мне чертовски надоело ломать голову над этим вопросом, который все равно невозможно решить. Мне иногда кажется, что я мучаюсь дурацкими несуществующими проблемами, а вокруг меня умирают люди. У меня есть много времени для того, чтобы любить их, быть с ними, но пока я решаю несуществующую проблему, они умирают. Умирают любимые, и их не вернуть. А проклятая неизвестность калечит дорогие судьбы, уносит драгоценный покой. Ведь я могу прожить еще тысячу лет, а могу умереть завтра, и они от этого боятся, страдают, седеют… Но почему-то совсем не думают о себе. Они смертны, и гораздо более хрупок их жизненный путь, но почему-то они всю свою недолгую жизнь переживают за меня, даже на смертном одре.
Тогда зачем эта всепоглощающая долгая борьба, если никому не становится лучше, даже если ты побеждаешь! Тогда мучаются другие незнакомые люди, но тоже — мучаются; и какая разница — хорошие они или плохие, если ты сам их обрек на мучения и на долгие страдания.
Но самое страшное, что от этой борьбы никуда нельзя уйти. Нельзя отсидеться или погибнуть в каком-нибудь бою. Однажды Конан мне сказал:
— Каждый раз, когда не дерешься ты, дерусь я. Чем меньше достается тебе, тем больше достается мне. Делай хорошо свое дело. Тем более, что кому-то, — правда, я не скажу кому, — всегда достается все: все радости жизни и все самые красивые женщины"…
Ричи стоял возле изрядно поношенного темно-бежевого БМВ и вот уже битых сорок минут описывал двухметровому черному посетителю автосалона достоинства именно этого автомобиля. Клиент везде совал свой курносый нос, что-то нюхал, разве что вверх колесами не переворачивал, трижды объезжал с Ричи вокруг смотровой площадки, но так и не мог окончательно решиться сделать эту покупку.
Ричи работал вовсю, стараясь его сагитировать:
— Это потрясающая машина, — вдохновенно говорил он, — послушная, как спаниель. С десяти центов дает девять сдачи по первому требованию.
Длинный еще раз понимающе кивнул, но вынимать кредитную карточку не собирался.
— Она просто создана для вас! — разорялся Ричи.
Но посетитель еще раз обошел машину и, — вероятно, приняв окончательное решение, — отрицательно покачал головой и зашагал к выходу.
— А-а-а, черт, — сокрушено произнес Ричи вслед неудавшемуся покупателю и махнул от огорчения рукой. — Прирожденный пешеход.
Он еще раз бросил разочарованный взгляд в спину удаляющейся фигуре и тут же увидел знакомый «лендровер», подруливающий к площадке.
Дункан остановился возле Ричи и выключил мотор.
— Привет, Мак, — удивленно проговорил О'Брайн.
Он никак не рассчитывал увидеть здесь, в салоне подержанных автомобилей, такого респектабельного господина, как Мак-Лауд. И поэтому немедленно спросил:
— Что случилось? Ты что, решил сменить машину? Хочешь, я предложу тебе…
Но Дункан перебил его:
— Тихо! Ты раздобыл новую информацию о Райнхардте?
Ричи застыл с протянутой рукой, указывающей на один из выставленных автомобилей. Он перестал паясничать и уже серьезно отрапортовал:
— Конечно, нашел. Подожди секундочку.
Он быстро поднялся в свой вагончик и, схватив со стола увесистую пачку толстых журналов, вернулся к машине.
— Держи, — протянул он их Дункану.
— Спасибо, — тот принялся листать тоненькие страницы. — А ты не просмотрел все это?
— Просмотрел, — гордо ответил парень. — Вот в этом журнале, — он указал на обложку одного, — говорят, что Райнхардт был очень милый, добрый такой человек… Он запросто увольнял людей из своей компании. Даже тех, которые порой проработали там очень много лет, всю жизнь. Его называют отъявленным подонком, что означает почти что национальный герой, потому что он сумел заработать большие деньги.
Мак-Лауд одобрительно кивал в ответ и слушал краткое содержание прочитанного, одновременно пролистывая журналы. А О'Брайн рассказывал дальше:
— А потом он все равно должен был разориться. Обязательно должен был. Против него выдвинули массу разнообразных обвинений, и его разорили бы суды. Так что даже он понял, что смерть оказалась для него наилучшим выходом из создавшейся ситуации. Иначе он надолго бы сел в тюрьму. Смерть к нему подоспела как нельзя более вовремя.
— Спасибо, — Мак-Лауд отложил листы на соседнее сидение и прижал их какой-то штукой. — Я, пожалуй, поеду, Ричи.
Тот понимающе кивнул.
— До свидания.
— Будь осторожен, — вместо прощанья сказал Дункан и нажал на педаль газа.
Ричи проводил машину долгим взглядом.
«Заладили, — подумал он, — осторожнее, осторожнее! Это им есть чего бояться, а кому я нужен? Сейчас домой и телевизор смотреть до „не могу“, а завтра опять на работу. Тоже мне, большая птица — господин Ричи!»
«Лендровер» утонул в темноте, а Ричард, пожав плечами, пошел к вагончику, на пороге которого как раз появился босс, что означало окончание рабочего дня.
Начальника Ричи звали мистер Краус. Это был полный приземистый мужчина средних лет с большими залысинами на круглой голове. Маленькие хитрые глазки на его пухлом лице, крупный вислый нос и узкая, почти безгубая полоска рта делали Крауса похожим на развеселого розового поросенка. Ему всегда было жарко, даже в лютый мороз, пот в любое время года крупными каплями катился по его лбу, который он то и дело вытирал огромным, вчетверо сложенным носовым платком.
Сейчас, как и всегда, мистер Краус стоял на пороге вагончика, в котором располагался офис, и вытирал свой вечно потеющий лоб. Когда подошел Ричи, он ехидно спросил:
— Ну, как дела?
— Ты же видел, что он ушел. Слушал битых три четверти часа, а потом ушел. Я не понимаю, — возмущался юный продавец, — у него что же, времени вагон?
— А я тебе говорил, что это не клиент. Может, он просто гулял и решил послушать, что ты сможешь ему рассказать, но никак не рассчитывал, что представление настолько затянется.
— Я думал… — попытался оправдаться Ричи.
— Ладно, — шеф махнул рукой и посмотрел на часы. — Я полагаю, что еще пять минут, и будем закрываться…
Внезапно из ровного шума засыпающего города выплеснулся странный непривычный звук. Нечто похожее на кудахтанье несушки, если бы ее голосовые связки были сделаны из железа.
Ричи и мистер Краус удивленно переглянулись и принялись напряженно всматриваться в темноту. Через несколько секунд на площадку автосалона въехал голубой «фольксваген». Тот самый, который вчера вечером приобрела Эйнджи.
Машину нельзя было узнать. Куда девалась бесшумная, безотказная работа хваленого почти нового двигателя? Теперь машина кряхтела и гудела так, словно побывала в кругосветном путешествии. «Фольксваген» бешено завизжал тормозами и из него выскочила разъяренная Эйнджи.
— Что случилось? — закричал Ричи еще от порога вагончика и стремглав бросился к ней.
— Понятия не имею, — в ответ завопила она. — Я ехала на пляж, а она заглохла, а потом начала вот так трещать! Конечно, я вместо пляжа поехала сюда. Там сегодня праздник, сегодня открытие сезона любителей зимнего плавания, а я, как дура, торчу возле этих проклятых железяк! Ты же говорил, что это хорошая машина!..
Она сложила руки на груди и, щурясь, исподлобья смотрела на подоспевшего к ней взъерошенного Ричи, для которого эта новость была не менее ошеломительна, чем для нее.
Он послушал работу мотора и сказал:
— Это действительно хорошая машина. Не волнуйся, — он поправил галстук, — я сейчас разберусь.
Ричи принял солидный вид и резко повернулся, собираясь пойти к вагончику, где расстался с шефом, но не успел он сделать и одного шага, как с разгона врезался в толстый живот мистера Крауса. Тот тихонько подошел к молодым людям, которые так кричали, что даже не услышали его тяжелых шагов, и уже был в курсе этого сложного дела.
— Я думаю, — весомо произнес он, — что ничего не выйдет.
Ричи чуть не взорвался от бешенства. Неужели этот толстый боров решил его провести и рассчитывает, что все так просто сойдет ему с рук? Ишь, как выдумал, а ведь знал, что машина для девушки Ричи, мерзавец!
На всякий случай, чтобы освежить память шефа, Ричи сказал:
— Может, вы не помните, но моя подруга купила эту машину. А мы должны защищать свою репутацию.
В ответ мистер Краус только улыбнулся и развел руками.
— С удовольствием бы вам помог, — любезно сказал он, — но ваша подруга должна понимать, что купила подержанную машину. А подержанная, это значит подержанная, не новая то есть. Так что…
Он улыбался ослепительной улыбкой, которая настолько не понравилась Ричи, что он уже начал подумывать о том, чтобы — если, конечно, не хватит других аргументов, — взять и врезать мистеру Краусу по толстой физиономии. Но на всякий случай он решил попробовать еще раз воспользоваться своим ораторским талантом и воззвать к совести автоторговца.
— То, что вы делаете, — убеждал его Ричи, — это не только неправильно, но и некрасиво.
Но толстокожий предприниматель только сокрушено вздыхал и никак не собирался исправлять неисправности.
— Понимаете, ребята, других вариантов нет…
Тут Ричи не выдержал и заорал не своим голосом:
— Что вы с нею сделали? Я же сам проверял эту машину! Перекрутили спидометр?
— Ну что ты, мой юный друг! Ты же сам читал паспорт. И к тому же я не какой-нибудь мелкий мошенник.
— Вы поменяли половину деталей? Вытащили новые клапаны и поставили старые? Как вам не стыдно?
Ричи еще наверное долго бы орал, а Краус бы слушал его с тем же любезным выражением лица, но ничего бы даже не собирался предпринимать, если бы вдруг не раздался пронзительный телефонный звонок, омерзительным визгом прорезавший вечернюю тишину.
— Извините, — пробормотал мистер Краус и отошел в сторону.
С трудом разворачивая свое жирное тело, он извлек из заднего кармана штанов плоскую трубку радиотелефона и поднес ее к уху.
— Да-а, — деловито протянул он. — Понимаю.
Тем временем Ричи занимался тем, что утешал горюющую по новому автомобилю и пропущенному празднику Эйнджи. Всем своим видом О'Брайн показывал, что произошла лишь досадная ошибка, но сам в это время придумывал коварный план мести мистеру Краусу.
— Эйнджи, я разберусь, ты увидишь, — уверял он девушку и лихорадочно думал, что бы предпринять, чтобы толстый начальник отремонтировал голубой «фольксваген». — Мы еще съездим на этой машине на пляж, Эйнджи.
Ричард бросал пламенные взгляды на толстяка, а тот увлеченно беседовал по телефону. Паренек жестом пригласил Эйнджи помолчать и сам прислушался.
— Да, конечно, — размеренно басил Краус. — Разумеется, сэр. Сейчас? Что? Именно сейчас? Ну что ж, договорились. Всего хорошего.
Толстяк расплылся в широкой улыбке и, спрятав в карман трубку, подошел к молодым людям. По лицу шефа было видно, что настроение у него стало заметно лучше, чем во время разговора о поломанной машине Эйнджи. Похлопав голубой «фольксваген» по крыше, он надулся, гордо выпятил грудь и многозначительно произнес:
— Я давно собираюсь продать вон тот «мерседес», — он широко откинул в сторону руку, указывая, какой именно «мерседес» он имеет в виду, хотя «мерседес» на площадке был представлен только одной машиной. — А то он стоит, стоит… И вот наконец позвонил покупатель. Машина нужна ему прямо сейчас.
Ричи мечтательно поднял глаза к ночному небу и расслабленно произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18