А конь его был молодой, пугливый… Встрепенулся и понес, да как раз мимо дерева, а в дереве сук поперек, на уровне головы… Конь-то дальше скачет, всадника несет, а голова, слышь, на суку в шлеме качается, как в люльке!
Все трое опять негромко засмеялись, продолжая на рысях двигаться в сторону двух желтых огней… Верно: это и был придорожный трактир «Ручеек», так и на вывеске изображено и написано.
Сладостно бывает – поменять, сделав единственный шаг, чистые и влажные, с горчинкой, запахи ночной осенней прохлады на удушливый и теплый, весь пропитанный уродливым человеческим духом, трактирный чад. Там, под звездами, ты слаб и одинок, даже если под тобою горячий конь, а бок о бок верные люди, с мечами наготове… Сладко дышится, но с каждым вздохом в грудь все теснее набивается… печаль… неизвестно для чего… И все кажется таким мелким, ненужным, бесполезным… Ночь, глубокая ночь тому причиной, и богиня Ночи, коварная Сулу. Прочь, отвяжись, не пристало воину кручиниться да грустить и загружать себе голову пустопорожним, словно какому-нибудь звездочету!
Трактир не мал размерами, столов с десяток, да кабацкая стойка, да невысокая оградка, отделяющая три «господских» стола от семи «прохожих». Господские столы все пустуют, а за «прохожими» – четверо человек народу, двое мужчин да две красотки в дорожных нарядах, не иначе – веселые девки путешествуют. Ночь, все остальные постояльцы спят, чей-то храп сверху даже сюда доносится. Одна красотка, похоже, даром времени не теряла и вытрясла из одинокого полупьяного ратника-верзилы кружку белого вина под лакомство, яблоки в меду. А другая повертелась, наверное, так и сяк возле другого странника, да и отлипла не солоно хлебавши. Первый странник – истинный вояка, из так называемых «черных рубашек», здоровенный малый со странными, вроде как заморскими, наручами на предплечьях, второй же – мирный простолюдин, среднего роста и возраста, из-под простой кожаной шапки – седые волосы до плеч, в одной руке свиток, в другой стило, взгляд отсутствующий. Не иначе – знахарь, либо книгочий, с таких никакого прибытку быть не может… Зато вновь зашедшие путники – явно богатые люди, владетельные господа, наверняка при золоте…
Сели за «прохожий» стол, спросили вина получше, балыку пожирнее, слуга с подносом тут как тут! Свободная девка, пользуясь вольностями дороги, священными во всей Империи, немедленно подсела к вновь прибывшим, поближе к самому молодому и главному из них.
– Ах, что мне больше всего на свете, всегда нравилось в мужчинах, так это могучая стать и при этом – милые конопушки вокруг носа. Вот как у тебя, милый!
Тот, к кому она обратилась, мог бы одним взмахом руки отослать ее прочь, или даже обозначить грубыми словами ее принадлежность к малопочтенной гильдии, но он не сделал ни того, ни другого, а даже кивнул трактирному слуге, чтобы тот поднес девушке такую же кружку с вином.
– Чем это я вдруг мил тебе стал?
– Сама не знаю, влюбилась. – Девка надула губы и пропела эти слова самым низким тоном, что у нее был. – Я хочу быть только твоей, и чтобы ты был только моим! Зайчик…
Двое спутников рыцаря ели и пили, не произнося ни единого слова, вероятно, подобное почтительное молчание было у них в обычае.
– Зайчик уже год как женат, милая дева, и разводиться ради тебя не возжелает. Если ты расстроена этим – выпей вина, а то оно у тебя нетронутым бултыхается.
Девка заморгала, и в ее больших глазах появились настоящие слезы.
– Ты мне не веришь. Ты думаешь, что я такая… как все эти… – Она изящно махнула ручкой в сторону своей соратницы по ремеслу. – Но я вовсе не такая, и если ты позволишь мне побыть наедине с тобою хотя бы…
– Погоди, погоди. Да ты не из замка ли? – перебил ее рыцарь. – Ну-ка встань сюда, повернись…
Девица, недоумевая, послушно отставила кружку и встала в проходе между столами, в двух локтях от рыцаря. Рыцарь неуловимо быстрым и мягким, словно бархатным, движением правой руки вынул секиру и наискось рассек девку, от правого плеча, до левого бедра. Та без звука повалилась на ветки папоротника, для чистоты и аромата раскиданные по земляному полу… Кровь жутким выплеском окрасила землю и ветви на локоть вокруг…
Вдруг кровь из багрово-черной стала желтой, лужа стала пятном, мгновенно высохла, потрескалась и исчезла. Тело же убитой до неузнаваемости изменило очертания: теперь это были гадостные мохнатые когтистые ошметки посреди гниющего тряпья.
– Пусть сначала научится тень отбрасывать. – Рыцарь левым кулаком в бок несильно ткнул того, кого он называл Роки, и засмеялся, довольный.
– Боги! Она была сахира, демон! – Вторая девица в ужасе завизжала, глядя безумным взором на остатки бывшей своей подруги. – Она же могла меня съесть! Спасите!
Третьим опомнился ратник, сидящий двумя столами дальше, рядом со второй девкой. Он тоже выхватил секиру и ловким ударом снес той голову. Оказалось, что вторая девка совершенно напрасно боялась подругу-демона, ибо она оказалась точно такою же сахирой, разновидностью оборотня и кровоеда. И ратник же, единственный в трактирном зале, поддержал смех рыцаря, тоже расхохотался во все горло, тряся черной, длинной, по грудь, бородой. Посетитель у стены даже и головы не поднял, все что-то царапал в своем свитке, двое спутников рыцаря вопросительно ждали, что тот решит и скажет, а трактирщик и слуга стояли бледные, почти без памяти от ужаса: их запросто могли проверить мечами и секирами на принадлежность к нечистой силе, и никто бы ни с кого не взыскал за ошибку.
– Ну вот… Я ее на целый кругель напоил, накормил! Это грабеж с ее стороны. Хозяин, принеси кувшинчик покрепче, дабы мне успокоиться…
Тем временем и ошметки нечистой плоти на полу растаяли бесследно.
Присевший было на прежнее место рыцарь обернулся на веселого ратника, бросил кусок и встал.
– Эй, черная рубашка, поди сюда.
Ратник оборвал смех и ворчание, послушно подошел к их столу. Когда он остановился напротив рыцаря, стало видно, что это настоящий богатырь, широченный, очень крепко сбитый мужчина, постарше рыцаря, но еще вполне молодой; в длинной черной бороде его не было ни единого седого волоса, непокрытая голова чисто выбрита. Росту он был точно того же, четыре локтя с пядью, разве что не столь кряжистый, да и в плечах чуть посуше молодого рыцаря.
– Ты весьма громок. Недоволен чем-то? Огорчен?
– Нет, ваша светлость. Живу легко, без огорчений, почти без огорчений. Обрадовался вот, нежданно увидев отличный удар.
Рыцарь без улыбки выслушал похвалу и продолжил вопросы:
– Почему почти?
– Потому, ваша светлость, что не берете к себе в дружину таких, как я. Вот и вся причина огорчения. Самую малость, но все-таки…
– А, так ты знаешь, кто я?
Воин кивнул:
– Нетрудно узнать, ваша светлость!
– А почему – самую малость?
– Почему огорчен самую малость? Потому, что мне и так, в сущности, неплохо. Руки-ноги, меч-секира – есть, спрос на мои услуги – есть. Живу не тужу. Но у вас, как говорят, интереснее.
Рыцарь совершенно по-мальчишески вытер нос рукавом и слегка расслабился.
– Да, наемников не берем, это точно, и для черных рубашек исключений не делаем. Но кто тебе мешает дать полную вассальную присягу? Воин ты, похоже, что не из робких, смекалист, и меч у тебя непростой, как я чую… Люди с простором нам всегда нужны.
Воин в ответ поклонился, и в этом неглубоком поклоне чувствовалось неподдельное уважение.
– Почти то же самое однажды сказал мне ваш батюшка… Но, увы, я, хотя и не паладин, однако связан некими обетами, запрещающими мне приносить полную присягу кому бы то ни было. Только на время, только за деньги – вот мой девиз.
Рыцарь кивнул.
– Стало быть, и говорить тут не о чем. Откуда такие диковины?
Он указал на серебряные наручи ратника, и тот опять заухмылялся:
– За морем достал. Снял на пустынном берегу с одного мертвого пирата. Нет, сначала-то он был живой…
– Понятно. Ладно, иди, отдыхай.
Воин поклонился, на этот раз чуть поглубже, и отошел, а рыцарь продолжал вертеть головой, осматривать слегка опустевшие пространства трактирного зала. На это раз взгляд его упал на странника, в плаще и со свитком, и рыцарь сам подошел к нему.
– Здорово, отец. Э-э… на всякий случай… не из дворян ли?
Странник оторвался от своего мирного занятия и поднял голову вверх, под потолок, откуда на него пролился громыхающий бас.
– Нет, я простолюдин, если для вас это важно. Итак?
Рыцарь опешил от несоответствия слов и поведения этого странного человечка, который даже не удосужился встать перед ним. Нормальные люди ведь как друг для друга: либо ты пентюх и клади поклоны, как в храме, либо представься равным… А тут… чуть ли не насмешка в этих серых глазках навыкате.
– Ну и… чем ты так увлечен? Чем занят-то?
– В данные мгновения, сударь, я безуспешно подыскиваю рифму, сиречь складную строку, к слову «камни».
Рыцарь ухмыльнулся, точь-в-точь, как до этого ухмылялся ратник «черная рубашка»: все спокойно, тут никаким непочтением или угрозой не пахнет, блаженные и юродивые – они даже при Дворе такие… чего уж с них…
– А поэт, ну-ну. Трубадуры – они полезные. И что за рифма? Можешь вслух сказать? Мало ли, я помогу чем?
– Да, сударь, отчего же нет? «Сидеть на берегу, Бросать в болото камни… И осушать могу… Но…» И – затык, полный затык дальше. Думаю, думаю, все никак не придумаю, как складно обозначить свое равнодушие к судьбе болота… Может, вы что присоветуете?
Рыцарь продолжал ухмыляться, но разговор с бродячим трубадуром успел ему надоесть.
– Извини, отец, это выше моих сил. Хотя я вполне грамотен и даже романы читал… Хозяин! С поэта ничего не брать, я плачу.
С этими словами рыцарь швырнул, в знак расчета, золотой червонец на трактирную стойку, а сам вернулся к своим спутникам, которые так ни разу и не вставали из-за стола, но зато ели и пили от души, то и дело посылая слугу за добавками.
– Ну что, судари, поели, попили? А ведь не собирались трапезничать. Ну да ладно, пора и честь знать. В дорогу, в дорогу, дома отдохнем! Марони, ты что, ослеп, старый? Я уже расплатился. Вперед! Стоять…
И уже стоя в дверях погрозил кулаком трактирщику:
– Будь ты на моей земле – сидел бы уже на колу, раз не умеешь своих постояльцев обезопасить от нечисти. Но я тебя и своей властью на ломти нарежу, ежели еще раз увижу или услышу про подобные безобразия. И ничего мне за тебя не будет, кроме дойки от имперского сыска, и то навряд ли.
Дверь захлопнулась, а хозяин – в поту, хоть выжми! – все еще кланялся в нее, не в силах поверить, что так дешево отделался. Тем временем ратник уже сидел за столом у поэта и, похоже, пытался уговорить его распить с ним новый кувшин вина, в обмен на рифму…
Как ни понукал рыцарь коней и спутников, но приходилось им еще не раз и не два останавливаться и отдыхать, ибо сказано мудро кем-то и когда-то: лучше десять раз расседлывать живую лошадь, чем один раз павшую.
И однажды, на закате, все трое остановились у огромного плоского камня на перекрестке трех дорог. Одна дорога вела еще ниже на юг, в дикие хладные земли, другая, по которой они прибыли, на шумный и обжитой восток, в имперские провинции, а третья, берущая свое начало от камня на перепутье, гордо лежала между ними, открывая путь на юго-восток, и была она широка, вдвое шире необходимого для имперских дорог, ибо принадлежала местным владетелям и строилась по их, а не имперской надобности, и на собственный счет.
– На. – Рыцарь спешился и передал поводья молодому спутнику, затем не спеша снял с себя шлем, кольчугу, отстегнул секиру вместе со скрипучим поясом, из основного вооружения оставив только двуручный меч на перевязи за спиной. Посопел недовольно, однако наклонился и отстегнул большие золоченые шпоры. И счел нужным оправдаться за это перед спутниками: – А иначе поскользнусь и всю задницу ими порежу, как это однажды и случилось. Ну, ты помнишь. Причем сам виноват, отец меня предупреждал… Эх…
Молодой рыцарь горестно вздохнул и начал взбираться на камень по влажному мшистому боку. Подошвы сапог то и дело срывались на скользкой крутизне, но рыцарь был очень упрям и очень силен: на одних пальцах подтягивался, если только удавалось ими зацепиться за ямку или трещинку в гранитном боку. Наконец он выпрямился на плоской вершине и, наскоро отряхнувшись от грязи и зеленой прикаменной слизи, обратил раскрасневшееся лицо на темный, в багровых осенних всполохах юго-восток, туда, где всего в полудне пути – к раннему утру должны добраться – ждал его родной дом, ждали родные и близкие, ждала жена и крохотный сын-наследник.
– Э-э-эй!!! – Рыцарь в этот миг был очень похож на мальчишку, стоящего на крыше и круговыми взмахами тряпки нагоняющего кутерьму в порхающих над домом почтовых птеров, только вместо белой тряпки у него в руке грозно гудел сверкающий двуручный меч, а мглистое небо было пустынно, если не считать уставших от осени облаков, совершенно равнодушных к выходкам смертных.
Вот это получился крик так крик! Все три лошади попытались было испуганно взбунтоваться против всадников, но те – двое на трое – довольно скоро одержали победу и сумели успокоить бедных животных. Несмотря на всю его густоту и силу, крик очень быстро и без следа испарился на бескрайнем просторе, но вослед ему летели, так же легко растворяясь в холодном сумраке, ликующие слова:
– Э-гей! Слушайте меня, леса и долы, дороги и горы, пастбища и реки! Слушайте меня, олени лесные, карпы речные, ящеры луговые и озерные, птеры небесные! Слышите меня??? Это мои земли и луга, мои пещеры и реки, мои поля, пашни и запруды. Испокон веку принадлежат они мне, благородным предкам моим, из коих ближе всего я почитаю покойного отца моего, Ведди Малого, и вовеки будут принадлежать потомкам моим, а из них я знаю лишь сынишку моего, которому я имя привез! Это я, по древнему обычаю, в конце пути оповещаю вас о своем прибытии и здороваюсь с вами!
1 2 3 4