в два локтя высотой, но длинный, с огромной зубастой пастью, с длинным хвостом, на конце которого также торчала оскаленная пасть, только маленькая, на сильных толстых лапах когти – еще побольше, чем у церапторов… Боги, это же охи-охи! А клыки!.. Ой… А в пасти-то, в пасти…
В зубах у охи-охи болталась добыча: мертвый цераптор, чуть поменьше, быть может, только что убитого, но – тоже весь такой страшный… А вокруг могучей шеи у охи-охи свободно обернута ленточка, по виду шелковая, в знак того, что эта кошмарная тварюга – ручная, вроде домашнего песика.
– Гвоздик, спасибо, дорогой. Выпусти его, он несъедобный. Вот так… Ляг или сядь, но не балуйся, ладно? Нет, ты все хорошо понял!?
Охи-охи зарычал обиженно, испустил тяжелый вздох и, отойдя на несколько локтей от выплюнутой добычи, брякнулся на примятую траву. Хозяин недвусмысленно дал понять, что не расположен шутить и играть, поэтому пропади все остальное пропадом, съедобное и несъедобное, а он, Гвоздик, хорошенько поспит среди этого дурацкого гвалта. Еще вспомните, еще сами играть позовете, да поздно будет, он нарочно не проснется, раз так!
– По следам судя, эта парочка давно за вами следовала, неужто вы не видели?
Воительницы переглянулись.
– Нет.
– Тем не менее. Сейчас мы взболтаем отварчик и на рану польем. Это даже хорошо, что она без сознания, жидкость довольно едкая… Но зато – действенная… И сразу же повязку.
Кто-то тронул юношу за локоть. Он обернулся – это была Нож, с виноватой улыбкой на обычно свирепом лице, а чуть сзади, за ее плечом, стояла Гадюка.
– Сударь… Гадюка… наша старшая, говорит… и я с нею полностью согласная, и прошу меня извинить… До сегодняшнего утра я не видывала такого удара. Вот.
По мнению Гадюки, извинительная речь могла бы звучать и более связно, но с другой стороны – что еще ждать от простой воительницы.
– Сударыня, моей заслуги в этом немного, просто сталь хороша. А вот ваш клинок был чуточку перекален… Однако, сударыни, – юноша перевел взгляд на Гадюку, понимая, что она здесь старшая воительница, – раненой лучше всего было бы поспать, но я настоятельно советую свернуть бивак и поспешить. Солнце почти в зените, до заката далеко, но и до безопасных мест путь не близкий.
Он перевел взгляд на тихо подошедшего Бирама:
– Велите собираться сударь, это будет хорошее решение. Не стоит мешкать.
Купец немедля подал рукой сигнал своим племянникам, однако решился спросить:
– Но, сударь, если вы следуете тою же дорогой и в том же направлении – быть может, нам следует объединить силы на этом отрезке, и дорога перестанет быть опасной? И мы сможем тогда, не торопясь, отдохнуть, подкрепиться… Раненая поспит, опять же…
– Во-первых, я очень и очень спешу. А во-вторых, ночью, которая непременно воспоследует за днем, объединение наших сил не намного уменьшит риск. Повторяю, днем здесь вполне нормально, как и всюду в Империи, а ночью Плоские Пригорья – опасные края.
Вдруг, не дожидаясь ответа, юноша поднял голову: вдали по дороге, навстречу им клубилась густая пыль…
– Трое, всадники. Но это не тревожно, не бойтесь, просто встречные путники.
Всадники – действительно, их было трое – мчались по дороги бешеным галопом, но внезапно они сбавили ход, потом развернулись, поперек дороге, и рысцой направились к стоянке.
Все лошади были вороной масти, как и лошадь юноши, но у каждой белое пятно во лбу, и размерами они ее превосходили: так, по сравнению с конем главного из троих воинов, рослая Черника (кобылу звали Черника) выглядела щупленьким тонконогим жеребенком.
Да и всадники были под стать: когда главный из них спрыгнул с коня и подошел поближе, стало видно, что это человек богатырского роста и сложения: четыре локтя с пядью, так прикинул на взгляд купец Бирам. Крупная голова сидела на крутых плечищах, из-под шлема выбивались во все стороны жесткие прямые волосы, еще более светлые, чем у юноши, пришедшего на помощь раненой воительнице. Подошедший был очень молод, немногим старше юноши, но держался куда более сурово и резко. И гораздо более громогласно.
– С ума вы тут, что ли, посходили, стоянки устраивать? До ночи ведь, если головой подумать, а не задницей, не так уж и далеко!..
Тут взор его упал на юношу, на его меч, переместился на лошадиную сбрую, на небольшой щит с гербом у седла, на лениво подошедшего охи-охи… И, по-прежнему громогласный, слегка сбавил тон:
– Прошу прощения, сударь. Кстати, я вас узнал, хотя и не видел до этого.
Юноша улыбнулся в ответ:
– И я вас до этого не видел и, конечно же, тоже узнал. Вы…
Незнакомец сделал предостерегающий жест рукой и следом же еще один, приглашающий отойти в сторонку и побеседовать наедине. Юноша тотчас же последовал за ним, а любознательный охи-охи за юношей.
– Лучше бы вам, сударь, для вас же лучше, не называть имен. Сегодня это крайне было бы неуместным. Кстати, насколько я понял, вас ждут во Дворце, ибо на днях государь венчает вас в рыцари? Я прав?
Юноша счастливо улыбнулся и кивнул:
– Совершенно верно, и я волнуюсь, но надеюсь вовремя успеть.
– Да уж постарайтесь, государь ждать не будет. Милости прошу в наш круг. – Незнакомец весело звякнул золотой шпорой. А я еду и думаю – боги, что ли, расположились тут, костер, понимаешь, разожгли? Свихнулись, не иначе! Ладно – они, чужестранцы, если я правильно их увидел, но вы-то должны понимать?
– Чужестранцы. Я то как раз понимаю, и точно такими же словами объяснял им сущее, вот только что. Я ведь и сам недавно их нагнал, помог раненую перевязать. Но вы, сударь… мне показалось… и сами чем-то обеспокоены?
– Обеспокоен??? Горбатые боги, кривые ноги! Я в большой тревоге, сударь, вот так будет сказать вернее всего! Государь на меня гневается. Ну и зверь у вас! Мне бы такого.
– Да вы что? На вас гневается???
– Да. И главное – полумесяца в столице не пробыл… Но это бы четверть беды, а вся-то беда в том, что он гневается по делу! Таким образом, вовремя узнав об этом, я драпаю со всех ног, чтобы имперский курьер меня не догнал, не сунул указ под нос и не вернул под пресветлые очи. Через Пригорья-то он не рискнет, а я напрямик… Хоть бы дождя какого осенние боги прислали, не то я вскорости лопну от проглоченной пыли!.. Но могут перехватить через птеровую почту в Бая, вот и спешу. Предпочитаю пересидеть его гнев у себя дома, оттуда уж не выковырнут. А там поход до весны и все такое прочее… Государь милостив.
– Удачи вам. Тогда я понял, зачем вы предупредили меня не называть имен. Вы уберегли меня от возможной лжи при возможных вопросах, но ради вас, сударь, мне кажется, я бы солгал без зазрения совести.
Рыцарь захохотал в ответ, и смех его был похож на рев молодого дракона.
– Недаром мой дед был дружен с вашим батюшкой! Короче, я помчался дальше, а вы предупреждены. Там, впереди, я слегка подчистил путь, но это случайность. Счастливо, сударь. – Незнакомец стянул перчатку и как равному протянул руку юноше.
Тот с готовностью пожал ладонь, размерами более похожую на медвежью лапу, и они расстались.
Юноша терпеливо подождал, пока купцы и воительницы свернут бивак, впрочем, и они, встревоженные услышанным, старались действовать как можно быстрее, и небольшой караван, умноженный тремя присоединившимися путниками, одним человеком и двумя животными, резво пустился вперед. Долго ли, коротко, но наткнулись они и на кусочек «расчищенного» встреченным рыцарем пути и даже остановились на осмотр и короткую передышку.
На обочине дороги валялось разрубленное на две отдельные части тело страховидного чудовища, очертаниями слегка напоминающего человека: две толстенные короткие ноги, длинные ручищи с загнутыми когтями, вытянутая зубастая морда с маленькими глазками и небольшими острыми ушами по бокам черепа, бугристая по всему телу безволосая кожа, объемистое брюхо, необъятной ширины спина. Росту в разрубленном наискось чудовище, пока он еще существовал единым целым, было не менее пяти локтей, и чем-то неуловимым напомнил он купцу Бираму пьяного, встреченного караваном посольства на дороге.
Это был цуцырь, демон юго-западных холмов и предгорий. Цуцырь – естественный враг горного, или, как еще его называют, пещерного, медведя, единственный его соперник за право владычества на плоскогорьях, ибо еще более грозные существа – огнедышащие драконы и тургуны – не любят холодной осени и дождей, не терпят трескучих морозов и снегов. Цуцырю же все нипочем, голод может выгнать его из пещеры даже днем, как это и случилось ныне, хотя цуцырь – ночной демон. Размерами он весьма уступает горному медведю, но уравновешивает силы лютостью в схватках и невероятной крепостью безволосой шкуры и плоти под нею, недаром легенды считают, что цуцыри рождены из камня.
Попадись он живым на дороге маленькому отряду – Гадюке даже страшно стало представить себе итог столкновения, цуцыри ведь не редкость в окрестностях Суруги и Лофу, пусть и не такие огромные… Секи его саблей во весь замах – он и не заметит царапины, но сам ударом передней лапы… или руки?.. легко убьет и лошадь, и ящерную корову… Это тебе не цераптор, и даже не два цераптора, и даже не охи-охи. Но вот он лежит мертвый на дороге, вывалив наружу требуху и содержимое кишок, и ни малейший лоскуток кожи не соединяет одну его часть с другой.
– Да-а… За что я всегда люблю цуцырей, так это за то, что они не брезгуют питаться нафами.
– Что? Что? – Бирам и Гадюка хором переспросили юношу, ибо он сказал непонятное.
– Я говорю, немножко исказив слова одной из ваших воительниц, что до сегодняшнего дня никогда не видывал такого удара. По правде говоря, я был совершенно уверен, что на всей земле только два воина могут делать столь изящные надрезы…
– Один из них – вы?
Юноше польстили вытаращенные глаза Гадюки, но он вздохнул и ответил честно:
– Куда мне. Я, конечно, не мальчик, мне довелось участвовать в двух битвах… и в двух дуэлях… но этот удар не по моему плечу. Я бы не знаю, что отдал, чтобы научиться такому же! А ведь мне было у кого учиться. Ах… Увы, Гвоздик, увы тебе, и эта падаль несъедобна… По коням, судари и сударыни, у нас с вами очень и очень мало времени. Чем быстрее вы воссоединитесь с основным отрядом, тем будет спокойнее. В Марубо я оставлю вас и во всю возможную прыть поспешу вперед, ибо в Океании меня ждут неотложные и чрезвычайно важные дела… Вперед, вперед!
– Вперед, вперед, клячи!
Кони мчались как бешеные и без понуканий громкоголосого рыцаря, ибо им очень не нравились полные жути пространства, которые им приходилось преодолевать. Вдобавок молодой рыцарь, видимо опасаясь императорских посланий, передумал следовать через города Баю и двинулся напрямик, сквозь Пригорья.
– Ваша светлость не там боится, где следовало бы.. – пробурчал один из его спутников, воин с проседью в бороде.
Другой, помладше, попытался поддакнуть, но рыцарь гаркнул, в зародыше пресекая их попытки спорить:
– Оба молчать! Вперед!
И они мчались дальше, оставляя под копытами один долгий шаг за другим. Им очень и очень везло весь путь, и не было почти никаких неприятностей, если не считать, что ближе к ночи, возле урочища Безымянное, увязалась за ними стая гигантских оборотней в дюжину морд. Однако после того как воины прервали скачку и встретили атаку оборотней в мечи, стая уполовинилась и погоня прекратилась.
Над всем миром воцарилась ночь, мрачная и затаенная, освещаемая только луною, да звездами, собранными в середине неба в Белое веретено… Но звезды ничего не освещают, это всем известно, хорошо хоть – сами светятся в безоблачную ночь, сбиться с пути не дают…
– Похоже, заканчиваются Пригорья… Чего молчите? Я разрешаю говорить.
– Похоже. – Это младший поторопился откликнуться первым. Как-то так ощущалось, что между двумя спутниками рыцаря, которые также отнюдь не выглядели простыми ратниками, существует некое соперничество, никакими заметными словами и поступками не проявляемое… – Да только четкой границы нет у Пригорий, а так бы все хорошо. Проехали – и с души долой.
– Ан есть.
Рыцарь и младший спутник обернулись к седобородому, чтобы слушать его речь лицом к лицу, как это и положено в спокойное время среди воинов.
– Есть такая граница. Видите… вон там… впереди… Словно волк-великан глазами лупает? Это же трактир «Ручеек», я эти места знаю. У него как раз два окна выходят на дорогу, чтобы издалека было видно. А мы как раз на тракт выбрались. Ваша светлость как по карте путь прокладывали: куда нам надобно, туда и выскочили. Хорошо бы коням чуток передохнуть? Но пусть будет как вы скажете, а не как я скажу.
– Годится. Трапезничать не будем на ночь глядя, спать не будем, лучше мы ночным ходом по безопасным местам еще расстояние до дому сократим. А вот пыль с лица стереть, да задницу размять, да горло промочить… В самый раз и кони чуть отдохнут. Рокари… ну-ка, щелкни стрелою вон туда… тихо… тихо… во-он в тот кустик, на уровне груди, как если пешим стоишь… стальную накладывай, простую каленую…
Младший воин выслушал указание и мгновенно выхватил из седельного мешка короткий лук. Д-зиннь!
В ответ раздался душераздирающий вой, очень высокий, даже пронзительный, как у рога, сигналящего атаку. Воины дружно покатились со смеху.
– Вот же дурак, а? Ваша светлость, ну почему горули такие тупые! А как вы узнали, что он на задних лапах стоял, а не пригнулся?
– Случайно. Глаза и клыки у него блеснули. Ты ему как надо влепил, в брюхо. Если он один караулил – значит старый был, одиночка. Все, брат, теперь тебя самого съедят, к утру и стрелы от тебя не останется… Да, судари мои, вот вам граница обозначена, вернее всякого трактира: уж коли старые горули не боятся ночью в одиночку охотиться – кончились Пригорья.
Оба спутника дружно кивнули, соглашаясь с бесспорным доводом.
– Но все равно – уши востро держать. Не то один такой рыцарь ехал-ехал среди бела дня по ровной безопасной дороге, да и чихни вдруг!
1 2 3 4