Потом Говард возвращался домой, мыл посуду и в два был готов к возвращению в центр торговли подержанными автомобилями. Вечером мы пили чай – с пирогом, с кексом, с джемом, – а позже, как вы уже видели, ели что-нибудь жареное, вроде яичницы с беконом, сосисок или тостов с готовыми бобами. Вы, по крайней мере, видели, что ужин у меня был готов, а именно готовые бобы. В конце дня оба наши заведения закрывались в шесть. Говарду приходилось довольно проворно шагать к супермаркету, а у меня было время подкраситься и накинуть пальто, и мы шли домой, если вечер хороший, или садились в автобус. Не очень-то далеко, Оук-Кресит за Ю-Три-роуд, та за Уитгифт-роуд, а по другую сторону от Уитгифт-роуд шли все улицы с названиями в честь исторических битв, в том числе Гастингс-роуд. Потом переходишь Ватерлоо-стрит, оттуда идет Нейсби-роуд, а там пошли епископы, мы на третьем епископе. Так или иначе, я говорю:
– Ладно, неси вещи в обеденный перерыв.
– Благослови тебя Бог, малышка, – сказала она. – Всего несколько дней. И к тому же я плохо сплю.
Не пойму, почему она думала, будто в нашем доме ей удастся хоть чуточку лучше поспать, чем у себя в квартире на другом конце города, так как Говард порой мог поднять по ночам сильный шум, точно уж на весь дом; он не столько храпел, сколько во сне стонал и выкрикивал всякие вещи. А иногда и ходил во сне, я не смела будить его, это опасно. Так или иначе, пусть сам о себе позаботится, правда? Меня Говард на самом деле не слишком-то беспокоил, я уже к нему привыкла.
Ну, в любом случае, Миртл явилась с вещами, я приготовила ей свободную комнату (которую мы – ради шутки, конечно, – называли детской), мы накрыли на стол, Миртл к приходу Говарда хорошенечко приукрасилась с помощью этой самой помады «Голден Фрост». Он увидел Миртл с некоторым изумлением, но она одарила его глуповатой улыбкой, чуть-чуть похлопала ресницами, так что он только хмыкнул. Миртл нисколько бы не возражала немножко приклеиться к моему Говарду, но Говард был по-прежнему очень серьезным; я, хоть сама это говорю, оставалась единственной для него женщиной. Миртл очень старалась втолковать нам обоим, особенно Говарду, что, если Майкл, ее муж, пойдет ее разыскивать, мы должны объявить, будто ее тут нет, а где она, понятия не имеем. И Говард сказал:
– Ясно, вранье. Нынче вся жизнь – сплошное вранье. Все обманщики, незнакомые с правдой. А те самые лошади у декана Свифта говорят: у вас язык во рту для того, чтоб сообщать людям полезные вещи, не вводить их в заблуждение. Для этого и существует язык – для общения. – И еще потолковал про говорящих лошадей, так что Миртл смотрела на него, как на чокнутого. Я сама видела, Говард думает про какую-то ковбойскую или другую программу для детей, и, наверно, декан Свифт оттуда. Он любил с таким мрачным видом смотреть детские фильмы по четвергам в конце дня, когда я готовила наш особый чай в наполовину выходной день; в четверг в Брадкастере все рано закрывалось.
Миртл говорит:
– Я бы это не назвала настоящим враньем, сказать, что меня нет, когда Майкл спросит. То есть, если спросит, хотя, думаю, обязательно спросит. Если даже вранье, то оно во спасение, как говорится.
– Слушайте, – сказал Говард (и при этом он сногсшибательно выглядел в ярости), положив нож и вилку, потому что мы ели пирог с сыром и с луком, полным-полно на троих. – Мне не нравится ложь, и мошенничество не нравится, даже самое мелкое. Вот я нынче утром сцепился со своим боссом, со стариком Уаттсом, насчет мошенничества. Теперь пришел домой обедать и слышу в собственном доме от собственной свояченицы предложение смошенничать.
– Ох, – сказала Миртл, и видно было, что она готова разыграть старый спектакль – швырнуть салфетку, вскочить и с рыданиями побежать наверх.
Поэтому я говорю Говарду:
– А в чем дело-то было, Говард?
И Говард сказал:
– Ох, надо было залить в картер одной машины янки смесь масла с опилками, чтобы не было слышно по звуку изношенный двигатель. Кто-то где-то сказал ему: вот увидите. – И потом Говард продолжал рассказывать о грязных трюках, которые выкидывают в бизнесе с подержанными машинами.
Старик Уаттс, его босс, поговаривал о покраске шип, чтоб протекторы выглядели гораздо лучше, чем на самом деле, и Говард тогда стал настаивать, чтобы тот или другой клиент проверял подержанную машину, которую задумал купить, на добром отрезке дороги, – меньше десяти миль, по Говарду, ничего хорошего не дадут. Больше того, Говард требовал ездить также и по плохой дороге для проверки рулевого управления, когда лучше слышно все стуки и скрипы. И говорил клиенту, ваше дело – проверить давление масла, так как если давление масла падает при нормальном нагреве машины, значит, надо что-то делать с кольцами, с клапанами или еще с чем-нибудь, а если дым идет, значит, машина жрет масло. А если снаружи слишком много масла, значит, треснул блок цилиндра, а еще треснул блок, если мерный щуп выходит оттуда в очень жидком масле, потому что внутри вода, И дело клиента проверить трансмиссию и задний привод на протечку смазки, на трещины, и Говард говорил, говорил, так что Миртл просто вылупила на него глаза. А потом Миртл сказала:
– Но я думала, ты продаешь машины, а не покупаешь.
– Покупаю и продаю, – сказал Говард, – и стараюсь быть честным с покупателями и с продавцами. Терпеть не могу мошенничества, как я уже говорил, и не стану мошенничать ради старика Уаттса и любого ему подобного, а если старику Уаттсу плевать на подобное отношение к этой самой распроклятой работе, что ж, он знает, что может сделать со своей работой.
В любом случае, больше он ничего не сказал насчет вранья Майклу про его остановившуюся в нашем доме жену, поэтому дальше обед шел вполне мирно. Миртл сказала, что помоет посуду и, если мы хотим, приготовит чай к нашему возвращению. Тогда я сказала, идея потрясающая, и предоставила ей это дело. Я ей в самом деле завидовала – получить в свое полное распоряжение на всю оставшуюся половину дня такой милый уютный дом, с удовольствием почитать у камина мою женскую газету, потом в 3.45 программа «Работаем под Музыку», потом, в 4.30, миссис Дейл. Приятная жизнь для любой женщины, которая вряд ли когда-нибудь выпадала Миртл после замужества и которой она по-настоящему не ценила. Ничто не сравнится с зимним послеобеденным временем, когда тебя всю клонит в сон, делать нечего, просто сиди у огня в легкой дреме, мечтай, за кого можно было бы выйти вместо того, за кого выскочила, воображай себя в темных очках и в спортивном костюме на Бермудах или еще где-нибудь, и к тебе наклоняется с зажигалкой волокита-красавец с белыми зубами и с бронзовым торсом Тарзана, ты, прикуривая, ему даришь загадочный взгляд, хотя на тебе, разумеется, солнечные очки, так что он этого взгляда не видит. Впрочем, мечты лучше реальности. Можете мне поверить.
Глава 3
Говард отметил переселение ненадолго к нам Миртл, устроив за полночь типа по-настоящему крупного утреннего концерта, напрочь лишив Миртл сна и заставив ее принимать снотворные таблетки. Говард разбудил меня приблизительно в пять минут первого по светящимся стрелкам будильника, очень громко смеясь и сильно толкаясь, как бывало, когда мы смотрели какое-нибудь кино, которое ему казалось уж очень забавным. Потом набормотал кучу бессмысленных слов, потом вроде снова собрался поспать, и я говорю про себя: «Слава богу». Но я это слишком рано сказала, так как Говард почти сразу же снова принялся за свое, только на этот раз не смеялся, а прямо наоборот, громко рыдал, хотя по-настоящему и не плакал. Миртл из комнаты рядом испуганно прокричала:
– Что это с ним?
Я ответила как бы успокоительно:
– Все в порядке, не обращай внимания, с ним это часто бывает. Спи.
– Ох, – сказала она, немножечко беспокоясь.
Потом Говард очень четко выкрикнул:
– Если не можете вымыть окно, то разбейте его.
Потом как-то зловеще расхохотался, как в фильме ужасов. Я призадумалась, что он имеет в виду, потому что казалось, есть какой-то смысл, и, конечно, довольно скоро обнаружила, что это значило. Потом он застонал, потом проревел еще какую-то белиберду, потом начал вставать. Я уже знала – не надо его останавливать, знала, что пробовать снова его уложить действительно опасно, потому что он может проснуться и умереть от шока, но боялась, что Говард войдет в соседнюю комнату и уляжется в постель к Миртл, разумеется, сам того не желая; в любом случае, будет целая куча проблем. Так или иначе, Говард, как бы мыча про себя, протопал в темноте по всей комнате, но особенно ни на что не наткнулся, вроде летучей мыши на самом деле, а потом включил свет. Странно, что при этом он шарил по стенке гораздо меньше, чем если б не спал. Когда свет загорелся, я увидела, как он в пижаме стоит у дверей. Тут Миртл опять прокричала:
– У вас точно там все в порядке?
– Да, – крикнула я в ответ. А потом подумала. И снова крикнула: – Твоя дверь не запирается, только лучше загороди ее стулом или еще чем-нибудь, просто на случай, вдруг ему взбредет в голову нанести тебе визит.
Потом послышалось, как она соскочила с кровати, приговаривая:
– Ох, ох, ох, – и зашлепала босиком по полу, выполняя мое указание.
К тому времени Говард был на лестничной площадке, включая свет везде, где он под руку попадался, как бы готовясь к приему гостей. Потом пошел вниз, распевая на этот раз типа длинной песни без слов и без настоящей мелодии, которая даже близко к первой десятке не подошла бы, но это замечание на самом деле немножечко глупое и жестокое. Бедный старичок Говард. Я пошла за ним вниз по лестнице, накинув халат, и он по дороге везде включал свет, да так ловко, что можно было б поклясться, будто он не спит. Повключав везде свет, решил зайти в гостиную, то есть в комнату, где мы чаще всего сидели, ели, смотрели ТВ и так далее, пользуясь лучшей комнатой в особых случаях наподобие Рождества или какого-то гостя. Я пошла за ним в гостиную, там он прошел к буфету, открыл дверцу, вытащил бутылку портвейна, что у нас там стояла, и два бокала. Потом – верьте, не верьте, воля ваша, это в любом случае никакой разницы для происходившего на самом деле не составляет – выдвинул верхний ящик, взял колоду игральных карт, распечатал, уселся за стол, все еще напевая как бы про себя, и с улыбкой сдал карты на четверых, – верьте, не верьте. Одну сдачу взял сам, и как бы уткнулся в нее каким-то остекленевшим взглядом. Потом вроде бы посмотрел на других людей, с которыми якобы должен был в карты играть, и стал ждать. Когда, похоже, никто больше в карты играть не стал, Говард бросил свои на стол и заплакал, как малый ребенок. Потом пошел к креслу у камина, где обычно сидел, прихватил «Дейли уиндоу», якобы начал читать, хотя совсем зажмурил от плача глаза. Однако никаких слез видно не было. Он держал газету в обеих руках, как бы растягивая ее, так, что последняя страница была в левой руке, а первая в правой и видно было одновременно и первую, и последнюю. На последней странице видно было сообщение о гибели в авиакатастрофе восьмидесяти девяти человек – какой-то воздушный лайнер рухнул где-то в Америке, – а на первой виден был снимок той самой кинозвезды Рейн Уотерс, она выставляла огромную грудь и держала своего только что родившегося младенца (второго, весь мир должен был это знать, очень важное дело), а в заголовке написано: «Мой пусенька-лапусенька». А Говард сидел и плакал. Казалось как-то странно, что он будто бы плачет над первой и над последней страницей «Дейли уиндоу», ведь, по-моему, на самом деле плакать там было нечего, обе страницы как бы говорили, что, хоть восемьдесят девять человек и погибли, рождение маленького ребенка все приводит в порядок и правильно сообщать о рождении ребенка на первой странице, а о смерти людей на последней. Я ничего тут плохого не видела. Говард тоже, конечно, ничего плохого не видел, он спал и вообще ничего не мог видеть, но плакал по-настоящему громко, с ревом у-у-у, бу-у-у, держа перед собой газету.
Потом Говард совсем неожиданно как-то вздохнул, положил газету, поднялся, вздыхая, и пошел прямой дорогой из комнаты, ничего не задевая и не выключая свет. Я последовала за ним, посмотрела, как он поднимается прямой дорогой по лестнице, не трогая ни одного выключателя, наплевательски оставляя свет гореть хоть всю ночь, впрочем, я выключала, идя за ним следом. Он смирно, как ягненок, вошел в нашу спальню, лег в постель и вскоре тихо засопел, предоставив мне выключать везде свет. Больше хлопот он той ночью не доставлял, но Миртл, видно, глупо перепугало все, что он уже натворил, или, скорее, поднятый им шум. Так или иначе, Миртл, должно быть, выпила таблетку или еще что-нибудь, потому что теперь вполне мирно дышала, не спала только я, что было как бы несправедливо, ведь мне завтра идти на работу, а Миртл, если бы захотела, могла валяться в постели, как леди.
Но утром Миртл поднялась вместе с нами, спустилась к завтраку в очень шикарном домашнем халате, стеганом бирюзовом, с перехваченными вверху лентой вишневыми волосами, тогда как мы с Говардом были полностью одеты, чтоб идти на работу. Говард, конечно, ничего не помнил о прошедшей ночи и казался вполне ясноглазым и отдохнувшим. Мы обычно вставали в семь, чтобы было в запасе полным-полно времени. Я всегда заранее вечером готовила обед, чтоб поставить в духовку, и на этот раз он был типа тушенки в горшке, куски мяса, лук и нарезанная картошка слоями, и, прежде чем подавать завтрак, я, чтобы не позабыть, сунула его в духовку, соответственно включив Таймср. Говард всегда верил в так называемый здоровый завтрак – яичница с беконом или с сосисками, точно так, как на ужин; на завтрак и на ужин надо есть то же самое; если подумать, довольно странно, так что стоит еще как следует поразмыслить. Я подала Говарду яичницу и два куска окорока, а мне вполне достаточно кукурузных хлопьев. У Миртл свои собственные идеи, она принесла с собой бутылку сока, выпила стакан, потом сделала себе какой-то очень тоненький тост и снизошла до чаю, приготовленного мной для нас с Говардом, но без молока и без сахара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24