ПАНТЕРА С ИЗУМРУДНЫМИ ГЛАЗАМИ


Д.Мак-Грегор


Жигу... ты здесь? Жигу...
В ночной тишине собственный шепот казался испуганному
человеку криком. Он присел на корточки, вытирая рукавом
взмокший лоб, облизнул пересохшие губы, прислушался. Ни
шороха, ни шелеста листьев, ни стрекотанья цикад... Словно
вымерло все в предместьях Шадизара. Душная, теплая, но
беспросветно черная ночь окутала землю, опустилась на
городские стены, на сам город... и на небе ни луны, ни
звезд.
- Жигу... - теперь уже не прошептал, а, скорее,
прохрипел человек, чувствуя, как в животе его что-то
начинает бурлить и постанывать. Непослушными пальцами он
расстегнул пояс, содрал штаны и, нащупав небольшое
углубление в мягкой прохладной земле, уселся над ним,
выпучив глаза.
О, Митра... Ну куда же подевался Жигу... Может, он
просто решил подшутить над трусливым напарником и спрятался
где-то здесь, в кустах?
- Жигу...
"Зачем, зачем надо было идти наемником? Мало было дел в
Султанапуре? Нет, потянуло сюда, в Шадизар... А все жена!
Деньги, деньги, деньги... Монеты! Сам я их чеканю, что ли?"
- Он жалобно сморщился, вспоминая большое и жаркое тело
жены, свой уютный одноэтажный домик, маленькую сапожную
мастерскую, где совсем еще недавно просиживал от зари до
темноты, встречая заказчиков, которых у него всегда было
вдоволь. Правда, платили они мало, да и откуда деньги у
ремесленников и крестьян...
Он снова прислушался. Тишина... О, Митра! Этот дурной,
отчаянный Жигу, где он сейчас? Шел рядом, смеялся над его
страхами, фонарь, глупец, погасил... Мол, грязная уродина
заметит свет и скроется. Да пусть бы она к Нергалу и
скрылась! Кому она нужна! Зато теперь ни фонаря, ни Жигу...
Что же делать? Вернуться в город, в Шадизар? Нельзя...
Десятник попался - зверь, повесит без разговоров! Чтоб
его... самого сюда...
Человек встал, с трудом поместил колыхающийся живот
обратно в штаны и отошел подальше от этого места: запах
стоял одуряющий. Хоть и свое, а все равно противно. Он
зачем-то закрыл глаза и, нащупывая дорогу руками, двинулся
вперед, осторожно ставя ноги и прислушиваясь. Его
громоздкая фигура то и дело натыкалась на ветки деревьев,
кусты, камни, и всякий раз он вздрагивал, отчаянно пугаясь
и потея. Через два десятка шагов он был уже весь мокрый,
словно только что вылез из здешнего вонючего озера.
"Жигу... Жигу..." - беззвучно шептал он и плакал, но вокруг
стояла все та же плотная тишина, все та же беспросветная
темнота, и больше ничего.
Вдруг вдалеке что-то мелькнуло, и человек едва сдержал
радостный вздох. Жигу? Он сделал несколько торопливых шагов
навстречу и остановился. Два огромных изумрудных кошачьих
глаза с явственно различимой насмешкой плотоядно уставились
на него из тьмы. Он пошатнулся, колени его ослабли и
подкосились, а в животе снова застонало, засосало,
забулькало... Глаза словно нехотя приблизились, на миг
замерли прямо перед ним, а потом взметнулись вверх, и на
человека обрушилось тяжелое, теплое, черное, как ночь,
облако; он всхлипнул, ощущая последний свой вздох, и замер.
Жизнь его оборвалась.

* * *

Наутро десятник городской стражи с двумя дозорными
обходил предместья Шадизара. Сначала воины нашли труп Жигу
- молодого, худощавого, черноволосого парня. Душа его уже
отлетела на Серые Равнины, а шея его была перекушена
острыми клыками, да так, что голова болталась на одной лишь
жилке. Спустя недолгое время десятник наткнулся и на
другой труп.
- А вот и Ахир... - растерянно пробормотал он, опасливо
отходя подальше. Хмурясь, десятник велел унести погибших.
Ему вовсе не было жаль ни молодого Жигу, ни пожилого,
жирного и трусливого султанапурца. Гораздо больше десятника
волновала собственная судьба. Светлейший нобиль Эдарт, под
рукой коего ходила вся городская стража, только вчера вызвал
его вместе с остальными старшими и приказал увеличить число
ночных дозоров за стенами Шадизара. Не раз он повторил, что
весьма обеспокоен пропажей людей, что крестьяне снимаются с
мест уже не просто семьями, а целыми деревнями, что в самом
городе с наступлением темноты жители запираются в домах и
боятся высунуть нос на улицу, что...
Нет, всего десятник не запомнил. Он заскучал уже в
середине длинной взволнованной речи светлейшего; сдерживая
зевки, украдкой рассматривал великолепный зал, считал
бронзовые светильники с нефритовыми подвесками, любовался
прекрасными клинками, развешанными на коврах, и с ревностью
наблюдал за двумя охранниками светлейшего. Вот у кого не
жизнь, а сладкий сон! Ешь, пей, гуляй и смотри на
благородного нобиля с любовью - вся работа! И живут они
наверняка здесь же, во дворце... Эх!.. Десятник обиженно
выпятил губу и отвернулся, сцепив руки за спиной. В этот-то
момент светлейший и сказал: "...и потому, клянусь богами,
вам придется слать больше людей за городские стены. О тех
же, кто погиб и кто еще погибнет, будут молится жрецы в
храмах Митры, Бела и луноликой Иштар. И это все о них!"
Затем светлейший Эдарт смахнул слезу сожаления, хотя
десятник, стоявший к нему довольно близко, мог бы
поклясться, что глаза его были совершенно сухие; и поднял
руку, отпуская своих верных слуг.
В казарму десятник шел, посвистывая. Он был очень
доволен тем, что увидел светлейшего Эдарта, а светлейший
увидел его, что впереди еще целый свободный день и можно
наведаться в таверну Абулетеса, что из его людей ни один не
пропал в ночном дозоре, короче говоря, старому волку,
поседевшему в хищной стае шадизарских стражников, жизнь
казалась прекрасной. Вчера! Сегодня все изменилось, и
изменилось по его же собственной вине. Он и не подумал
увеличить дозор, как желал того светлейший Эдарт. Напротив,
вместо четырех человек послал всего двух, один из которых
труслив, словно коза на сносях. "Был труслив", - поправил
себя сам десятник и невольно поежился. Воистину, страшная
смерть! Какое-то чудище разодрало двух здоровых мужчин,
будто тряпичных кукол! Ладно бы тела были сожраны, так нет!
Тварь просто убила и скрылась опять... И где ее теперь
найти?
Многое бы отдал сейчас десятник, чтоб чудище это
оказалось здесь, перед его глазами. Он бы не растерялся!
Его верный меч разрубил бы гадину на сотню кусков!
Десятник поднял левую трехпалую руку... Даже с таким
обрубком он был отличным бойцом, что не раз уже доказывал в
схватках с шадизарским разбойничьим сбродом. Неужели он не
совладал бы с какой-то клыкастой тварью? Совладал бы,
справился! Вот только врожденная осторожность подвела его,
ведь слышал, что в окрестностях Шадизара пропадают люди!
Эх, да что теперь говорить...
...Трупы унесли, а старый воин все еще сидел на земле,
покусывая травинку, и думал о том, как соизволит наказать
его светлейший Эдарт. Велит закопать живьем? Или повесить?
Или отрубить голову? Все равно... Он давно уже не боялся
смерти. Но той твари, из-за которой он должен до срока
уйти на Серые Равнины, тоже не жить! Десятник оскалил в
злобной усмешке желтые неровные зубы, сжал кулаки и с
видимым безразличием поднялся. Меч при нем, веревка тоже,
что еще надо храброму воину? Он оглянулся на Шадизар,
освещенный ярким солнцем, и решительно зашагал в другую
сторону. Светлейший накажет его, но раньше он найдет
мерзкую тварь и вырвет ей глаза. А там будь что будет!

* * *

Длинная череда Карпашских гор, неприветливых и хмурых,
с запада отрезала Замору от Коринфии. Голые острые вершины
и крутые скалы, почти сплошь отвесные, служили отличным
препятствием для врага. Редкие и совсем небольшие селенья
карпашских горцев дикого, невероятно злобного народца
лежали посреди гор, где волей провидения располагались
чудные оазисы с узкими ледяными речушками, буйной
растительностью и мягкой жирной землей. Тем не менее горцы
жили бедно и скудно: клочки земли не могли прокормить всех.
Время от времени они спускались вниз, к равнинам предгорий,
и совершали набеги на ближние деревеньки, безжалостно
вырезая жителей. Но иногда те объединялись, и тогда уже
горцам приходилось туго - заморанские крестьяне резали их
не менее безжалостно.
Кроме горцев, в скалах обитали змеи и орлы. Этим здесь
жилось привольно; люди их не трогали, а пищи было вдоволь:
мыши, глупые и толстые куропатки, насекомые, - так что змей
и орлов наконец расплодилось тут без числа. И они, подобно
карпашским горцам, разбойничали на равнине: нападали на
мелкий скот, наведывались в птичники, а порой и просто
вредили, то ли из-за дурного характера, то ли со скуки.
Так и жили Карпашские горы своей собственной жизнью,
совершенно отличной от прочего света; и казалось, будто не
Митра-Творец создал их, а чародейство злобного Нергала.
Быть может, лишь землетрясение или вселенский потоп, вроде
того, в котором погибла некогда Атлантида, смогли бы
нарушить привычную тишину гор...
У подножия одной из них Конан спешился и повел своего
низкорослого, но крепкого и широкогрудого конька в знакомую
расщелину. Там он привязал лошадь, подтащил поближе
огромную охапку травы и отправился по тропинке вверх.
Сначала идти было нетрудно - тропка вилась по горе,
незаметно поднимаясь все выше и выше. Но потом она исчезала
среди скал, то обрывалась, то появлялась вновь, резко
взмывая к вершине так, что путнику приходилось карабкаться
по острым камням, проклиная все на свете и беспрестанно
поминая Сета и Нергала, прародителей всякого зла. Он и
карабкался, упорно и быстро, как подобает киммерийцу, с
детства привычному к горам. Правда, поясницу у него ломило:
вчера, улепетывая от шадизарских стражников, решивших
проверить, чем занимается Ши Шелам, его приятель и скупщик
краденого, Конан весь вечер и всю ночь просидел по горло в
грязном вонючем озере близ города. Теперь ему казалось,
будто тысячи пауков вьют паутину из его жил, а в спину,
повыше копчика, вдобавок воткнули раскаленное копье.
Раздраженный болью, киммериец любое препятствие
воспринимал как вызов. Временами он еле сдерживался, чтобы
не пнуть камень, попавшийся на пути, однако, жалея сапоги,
просто плевал на него. Грива черных спутанных волос то и
дело лезла ему в глаза; он откидывал густые пряди, шипел
сквозь зубы ругательства и упорно лез наверх.
Наконец тропинка выровнялась. Теперь она, почти не
извиваясь, бежала вдоль череды отвесных скал, исчезая за
поворотом, и вновь появлялась под ногами молодого
киммерийца, когда он одолевал очередное препятствие.
За плечами Конана висел большой мешок, и был он пуст,
как торба последнего шадизарского нищего. Он болтался за
его спиной, и всякий раз, когда Киммерией вспоминал о нем,
настроение его слегка повышалось. Скоро мешок наполнится
чудесными самоцветами и золотом, которые с превеликим
наслаждением Ловкач Ши Шелам, скупщик краденого, сбудет
какому-нибудь заезжему купцу... Пусть по самой
грабительской цене, пусть! Но и этих денег хватит, чтобы
всласть поесть и попить... Хватит на две, а то и три
луны... Впрочем, Конан полагал, что скорей прокутит все до
последней монеты в кабаке Абулетеса за пять или шесть дней.
Зато повеселиться! И девушки - а они в Шадизаре ох как
хороши! - будут любить его каждую ночь. Правда, девушки
дорого берут... Но он никогда не жалел денег на свои
прихоти.
По молодости лет Конан не замечал, что женщины и без
денег готовы подарить ему свою любовь. Его могучие плечи,
огромный рост и синие, в пушистых ресницах глаза неизменно
привлекали к нему внимание юных, да и не слишком юных дев.
А его щедрость, само собой, покоряла их окончательно. Так
что в любви он не знал отказа; правда, любовь за плату
временами его утомляла.
Но сейчас уютный кабачок Абулетеса, столы, заморанные
кислым, но крепким шадизарским вином, заморанские красотки
с влекущими томными взорами так ясно всплыли перед глазами
молодого киммерийца, что он замер на миг и невольно
облизнулся. Но в этот момент валун величиной с голову
буйвола с грохотом рухнул рядом с ним, едва не задев плеча.
Конан вздрогнул, посмотрел отстраненно на камень-убийцу, и
скорым шагом двинулся дальше.
Там, в глубине Карпашских гор, он открыл недавно
источник великих богатств. Древний полуразвалившийся храм
Митры, почти не охраняемый, привлек его внимание по случаю.
Как-то возвращаясь из неудачного набега на караван
коринфийских торговцев, он остановился на ночлег между двух
приметных утесов, у старой смоковницы, а утром обнаружил,
что спал лишь в шести локтях от глубокой норы или, быть
может, шахты, пробитой в скале. Осторожный варвар не сразу
полез туда; сначала швырнул камень, потом, встав на
колени, пошуровал мечом, и лишь после этого, нащупывая
ногами зарубки в каменных стенах, спустился вниз.
1 2 3 4