Но он не пошевельнулся. Она повторила попытку. Это, должно быть, камень,
отколовшийся от той тверди, в которой все это было высечено.
Поэтому она должна пройти в?.. Ее сердце застучало. Она сжала плечи и
оттолкнулась. От усилия на лице выступил пот. Тяжело. Тяжело и очень
жестко - нет пути. Ее плечи и спина болели. Она уперлась ногами в стену
туннеля. Что-то сдвинулось. Она вздохнула, перевела дыхание и оттолкнулась
вновь. Послышался шум камня, скребущего скалу. И когда она уже проложила
дорогу, внезапно, как если бы кто-то с другой стороны неожиданно отбросил
камни прочь, она упала вперед, не сумев удержать равновесие. Камни,
большие и малые, со страшным шумом устремились вниз вместе с ней. Завеса
из каменной пыли оседала на ней желтоватым туманом. Она уронила фонарь,
открыла рот для крика, но камень ударил ее по локтю, и рука онемела.
Подбородком она задела скалу, и зубы клацнули, поранив верхнюю губу. Она
упала на ровную поверхность и в течение некоторого времени лежала
неподвижно. Эхо падающих камней гремело вокруг нее, как марширующая армия.
Пыль побелила ее волосы и тело, и сама она пахла потом и кровью. Прямо
перед ней на каменном полу светился луч фонаря. Придя в себя, она
подползла к фонарю, схватила его белой костлявой рукой и осветила ноги.
Медленно посветила во всех направлениях. Ее глаза засверкали. Длинный зал
с гладкими стенами. Паутина и пыль вокруг затемненных фигур. Она покинула
тот мир. Мир автомобилей, небоскребов и огромных океанских лайнеров. И
вступила в мир древностей - такой непохожий и ошеломляющий, что кровь
стыла в жилах. И такая тишина. Такая полная, полная тишина. Она пошла
вдоль зала, вздымая волнами пыль. На противоположной от нее стороне
выступали какие-то фигуры. Статуи в рост человека, изображающие борьбу,
бросания копья и удары мечом. Безразличные лица с пустыми глазницами
смотрели на свет. "Прекрасно", - услышала она свой собственный голос. И
голос эха: "прекрасно, прекрасно, прекрасно", и еще сотню раз и каждый раз
слабее и слабее. Эти статуи были сделаны из светлого мрамора. И как только
она подошла поближе к одной из них, играя светом по поверхности ее боевой
одежды, она увидела, что они были...
Кровь закипела в ее жилах. Да. Да. Они. Они.
Фонарь задрожал в ее руке, заставляя танцевать сумрачные тени.
Через несколько шагов она увидела на стенах остатки фресок,
изображавших батальные сцены, потрескавшиеся от времени, но все еще
сохраняющие кое-что от оригинала, в том числе и цвета, красные, зеленые и
синие. Воины поднимали свои мечи над павшими, огромные боевые кони
растаптывали ряды закованных в броню врагов, лучники выпускали стрелы по
направлению к солнцу. Свидетельствами кровавой резни были сломанные
конечности; головы, снесенные с плеч; шеи, разодранные в клочья; рабы,
закованные в цепи, увлекаемые следом за золотистыми конями. Удары ее
сердца тяжело отдавались в голове, воздух был насыщен древними, тайными и
страшными вещами, но она не могла себя заставить покинуть этот зал с его
необычайной красотой и ужасом.
Ей показалось, что она слышит, как доктор Водантис снова и снова
зовет ее по имени, снова и снова, но скоро его голос растворился в стенах,
и она осталась одна. Она ступила вперед, в темноту, звук ее шагов
отдавался эхом, словно кто-то следовал за ней совсем рядом, по пятам.
Кто-то или что-то, избегающее света.
В дальнем конце зала свет фонаря упал на что-то тускло блестящее. Это
была огромная, грубо отесанная каменная плита высотой до пояса. Женщина
двинулась вперед, поднимая подошвами густо лежащую пыль, затем
остановилась и направила свет вниз на пол. Вокруг нее были разбросаны
груды металлических предметов, грубо обработанных, усеянных хлопьями
ржавчины и распадающихся на куски, узнаваемые только наметанным глазом:
рукоятка меча; что-то вроде наконечника копья; несколько поврежденных
шлемов, один почти полностью сплющенный; остатки брони, покрытые рубцами,
ржавчиной, валяющиеся горой в белой пыли. Луч фонаря выхватил зазубренные
остатки лезвий боевых топоров, тускло отражающие свет. Затем луч упал на
что-то, лежащее на полу. Это была кость. Далее среди оружия и пыли она
увидела и другие кости - россыпь костей. Проломленный череп ощерился на
нее. Она осветила фонарем пространство над костями и увидела, что стены и
потолок густо покрыты черной копотью. Спотыкаясь, она отступила на шаг
назад, вдыхая воздух с тяжелым и громким сопением.
Там, над черным камнем, выступал пьедестал, и на нем стояла фигура,
руки которой были простерты к ней. Застывшая, чтобы вечно наблюдать за
мертвыми. Глаза идола уставились на нее. Статуя была такая жизненная и
такой тонкой работы, что женщина подумала на мгновение, что эти незрячие
глазницы шевельнулись. Тени убежали от счета. И она теперь была уверена,
что слышит, как ее окликают по имени. Доктор Водантис зовет ее из другого
места и другого времени. Нет. Не доктор Водантис.
Совсем другой.
Шелест теней, обретающих форму, набирающих силу. Она набрала полные
легкие воздуха, почувствовав его сладостную незнакомую горечь.
Повернувшись, направила свет на почетного стража статуй. Они
передвинулись? Они подвинулись ближе к ней? Не повернулись ли слегка эти
головы на своих мраморных шеях? Одна из них - фигура, вооруженная луком,
казалось, наблюдала за ней. Слепой белый взгляд прожег ее душу и опалил
огнем.
Шепот. Ее имя, произнесенное где-то вдалеке.
Установленный над черным камнем - алтарем? - идол-хранитель,
казалось, выжидал, и вокруг него пыль вращалась и кружилась, словно нечто
живое. Голос теперь донесся до нее яснее, с холодным ветром, который
выложил пыль в узоры. Эти узоры возникали, исчезали и снова возникали, как
в калейдоскопе, создавая странные тени на пути распространения света
фонаря. Язык был незнакомый, хотя нет, это был какой-то вариант
искаженного греческого. Древний греческий диалект, наполненный нарастающей
необходимостью и дикой грубой силой. Она не осмеливалась позволить лучу
света попасть на пол, но удерживать его так, казалось, стоило огромных
усилий. Она могла разобрать только отдельные фрагменты послания за этим
оглушающим шумом в ее голове, подобным грохоту войсковых барабанов.
Отступив назад от черного камня, от идола, установленного наверху, она
покачала фонарем из стороны в сторону. Звук голоса усиливался, разделялся
на множество голосов, мощных, беспощадных, раздававшихся эхом со всех
сторон. Она направила свет на эти заколдованные лица, и тогда голос
вернулся к ней снова, он нес в себе силу, которая заставила ее
пошатнуться, упасть на колени, умоляя идола о помиловании. В этот момент
ей показалось, что голова идола чуть-чуть повернулась, совсем чуть-чуть, и
над его мраморными глазницами замерцало синеватое пламя и тут же исчезло.
В густых дымчатых складках пыли что-то двигалось, медленно выбираясь
из огня. Силуэт, созданный из света и тени, пыли и камня, приблизился к
женщине туманной походкой и остановился перед ней, расплываясь. На месте
лица у него просматривались лишь темные очертания. Глазницы существа,
ослепительно сияющие синим светом, словно горящие бриллианты, вспыхнули с
такой силой, что голова женщины качнулась назад. Она почувствовала, как та
же самая ужасная, устрашающая сила сжимает ее сердце, оставляя
незащищенными кровяные сосуды, мускулы и кости. В сознании ее промелькнули
века, и когда она попыталась крикнуть, то не узнала свой собственный
голос. Фигура колыхалась, и призрачные очертания подобия руки скользнули
по ее лицу, оставляя запахи пыли и сухой хрупкой древности. Затем пыль
снова поднялась столбом, целый океан пыли, скрывшей от взгляда ужасные
картины. У нее еще нашлись силы подняться на ноги и начать отступать
прочь. Все ее чувства обнажились до предела. Голос - нет, много голосов,
слившихся в один, - сейчас отступал, постепенно удаляясь за стену, через
которую он проникал, и наконец совсем исчез.
Достигнув туннеля, она вползла в него и жадно пила свежий воздух до
тех пор, пока ее легкие не были наполнены. Она ощущала какую-то странность
в своем теле: ее нервы вибрировали, а мускулы сокращались, словно она
потеряла контроль над ними. Ей захотелось заглянуть назад в пещеру, чтобы
еще на одно мгновение увидеть внушительные фрески, черный камень и
идола-хранителя, но проход был таким узким, что не позволил повернуть
голову, и она начала отползать назад - туда, где доктор Водантис дожидался
ее, по направлению к миру безумия и загрязнения, преступления и
жестокости.
Голоса исчезли, но в глубине души еще отдавалось эхо, снова и снова,
снова и снова.
Электрическое пламя синего цвета мелькнуло на короткий момент перед
глазами женщины, и она начала возвращаться по туннелю обратно, туда, где
ее ждали мужчины.

2. ВЬЕТНАМ, 1970
Он был привязан за запястья и лодыжки грубой проволокой к койке.
Обнаженный и распростертый, он лежал на жестком покрывале и ждал.
Пот сочился каплями и стекал струйками по всему его телу, и от этого
койка под ним была такой же сырой, как та нора, заполненная дождевой
водой, в которой он укрывался, пока мортиры не разорвали все джунгли
вокруг него в черные клочья. Но это было хуже, потому что не было способа
узнать, когда упадет следующий снаряд и какую цель он поразит. Одного за
другим их извлекали из бамбуковых клеток: Эндикотта, Литтла, безымянного
капрала, у которого была дизентерия и который все время плакал, Винзанта,
Дикерсона и теперь его. Он не хотел быть последним. Он хотел бы, чтобы с
этим было покончено, потому что он слушал их крики, когда их кидали
обратно в клетки, словно кули, заставляя их стонать и плакать или
содрогаться всем телом, словно зародыши, чтобы избежать невыносимой
реальности пытки.
Он молился Богу, чтобы он не был последним. Но услышав его молитвы,
Господь, должно быть, рассмеялся и отвернулся от него.
Потому что настало время одиночества и ожидания.
Он попытался привести в порядок свои воспоминания, снова пережить их,
чтобы увести свое сознание прочь из этой темной хижины, построенной из
досок, окрашенных в черный цвет, и замаскированной зеленой сетью так, что
она сливалась с джунглями. Он увидел лица матери и отца, сидящих в
передней комнате их маленького домика в Огайо; снег, медленно падающий за
окнами, рождественскую елку, только что срубленную и блистающую в углу
украшениями. Его брат... нет, Эрик был мертв в том году, но все равно
введи его в воспоминание, сделай все правильно, так, как это должно было
быть. Как они пытают тебя? Побои? Введи Эрика в комнату, пусть он сядет у
огня, он любил это делать, пусть хлопья снега, приставшие к его волосам и
свитеру, медленно стаивают. Пусть огонь бросает свой отсвет на его лицо и
на лица отца и матери. Нет, не побои. Других ведь не били, не так ли? По
крайней мере не там, где проступали раны и шрамы. Воспоминание о
рождественской елке расшевелило более свежие воспоминания. В том году его
мать вязала зеленый свитер ему в подарок. Хотя он и знал, каким будет
подарок, она завернула его в коробку с золотыми трубами на оберточной
бумаге. Теперь пересчитай все трубы. Один. Два. Три. Но если они не били
тебя, тогда как это было сделано? Он не видел пальцы у других; загоняли ли
бамбуковые колючки под ногти или это было только в черно-белых военных
кинофильмах? Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь труб. Отсвет огня лижет
стены. В то утро далеко в лесу он и Эрик помогали своему отцу рубить
дрова. Отец опустился на колени в снегу и показал ему тропу, которую
выбрал олень, она вела под защиту холмов. "Прогресс заставляет их бежать",
- сказал отец. - "Они знают, что города пожирают землю лесов и что это
неправильно". Как же они тогда делают это? Зачем же они забрали его
одежду? Почему они заставляют его ждать?
В свете огня Эрик - мертвый Эрик - очень медленно поворачивает
голову. Его глаза белые и наполненные жидкостью, как светлые глаза той
оленихи, которую отец однажды застрелил по ошибке в золотые дни осени. Его
глаза невидящие, но они все же просверливают души как шрапнель и открывают
секреты, таящиеся там.
"Ты сделал это", - говорит Эрик шепотом. Огонь потрескивает сзади
него, словно звук, который издается при захлопывании стальной ловушки или
колючая проволока, когда она лопается и вы понимаете: Пресвятой Боже, я
попался. "Вы убили меня, потому что вы знали. Вы убили меня, и я не
позволяю вам когда-либо забыть это". Это мертвое, знакомое и в то же время
ужасное лицо ухмыляется. Зубы испачканы могильной землей.
"Хватит, Эрик, - тихо говорит мать, поглощенная своим вязанием. -
Прекрати этот разговор. Давай хорошо встретим Рождество".
Человек на койке задрожал, плотно закрыв глаза, потому что его усилия
избежать пытки превратились в более глубокую, более ужасающую пытку,
которую они могли когда-либо выдумать. Он потряс головой из стороны в
сторону, пытаясь избавиться от заслонивших реальность образов. И они,
словно картины, нарисованные исчезающими чернилами, начали растворятся в
тумане.
- Лейтенант Рейд?
Эван сразу узнал этот мужской голос, принадлежавший вьетконговскому
офицеру, высокому и гибкому, носившему всегда чистую форму, у которого
вызывало отвращение даже подходить близко к пленникам, покрытым грязью. Он
улыбался колючей улыбкой и глазами мог просверливать сталь: Улыбающийся
Джентльмен, прозвал его Дикерсон.
1 2 3 4 5 6 7 8