10.44 – обнаружение трупа (сообщение Петра Мартина).
10.20 – приезд Ганны Дроздовой и Петра Мартина на место происшествия (по сообщению обоих).
И в самом низу, как сумма известных чисел, подчеркнуто:
10.25 – Алоис Эзехиаш заводит будильник.
– А это означает, – тихо сказал я, – что…
– Да. Он умер в то время, когда вы находились здесь. А точнее, когда вы остались здесь один. Потому что пани Дроздова через несколько минут ушла за ключами. Во всяком случае, оба вы это утверждаете.
– Какая пани? – Я наморщил лоб, пытаясь понять, о ком он говорит.
– Да, – печально подтвердила красавица Ганка, она же пани Дроздова. И уголком платка промокнула глаза.
Поручик захлопнул блокнотик перед моим носом.
– Все укладывается один к одному. А ведь я вас на слове не ловил, – дружелюбно добавил он.
Протестовать не было смысла. Я воскрешал в памяти каждую секунду из тех приблизительно двадцати минут, которые, по подсчетам поручика, я пробыл здесь в одиночестве, а вернее, с покойником, то есть с будущим покойником… Нет, ничего подозрительного не вспомнилось. Ни малейшего намека на то, что кроме меня тут находился еще кто-то. А ведь, если поручик не ошибается, кто-то тут был.
– А если это самоубийство? – безнадежно спросил я. Поручик покачал головой:
– Оружия мы не нашли. Вы ведь его не взяли?
– Нет. – Я открыто посмотрел ему в глаза. – Понятно, чего вы от меня хотите услышать. Но я и вправду выстрела не слышал. Давайте отвлечемся от этих минут. Ведь смотреть на часы я стал только тогда, когда понял, что следствию понадобится точное время. Уже после того, как мы его нашли.
Пани Дроздова приняла оскорбленный вид. Поручик кивнул в знак согласия.
– Ну ладно, пусть я один его нашел. Хотя вы пришли в ту же минуту.
Она дернулась, обиженно скривив рот. Поручик взглядом заставил ее молчать.
– Время до этого я могу назвать только приблизительно. Если его и впрямь застрелили, когда я был здесь, то выстрел мог прозвучать в тот момент, когда я стоял у противоположной стороны дома. Там, где собака. Она почти непрерывно лаяла, как осатанелая. Вы это тоже подтверждаете. – Я вопросительно взглянул на пани Дроздову. И тут вдруг до меня дошли кое-какие неувязки в ее рассказе, на которые поручик почему-то не обратил внимания.
– Мы проверим, слышен ли выстрел в помещении при таких условиях, – снисходительно кивнул поручик. – Здесь ведь проезжают грузовики. Припомните, не слышали ли вы чего-нибудь вроде выхлопа? – великодушно подсказал он.
– Нет, – стоял я на своем. – Выстрел я бы ни с чем не спутал. Не слышал ничего похожего.
Поручик задумчиво глядел на меня. Он был похож на умного, повидавшего виды бычка, который привык преграды пробивать лбом. И не напоминал человека, которого легко сбить с толку, но все же…
– А вы где были так долго? – не долго думая накинулся я на пани Дроздову. – Пять минут туда, три минуты накинем на то, чтобы взять ключи… Остается еще самое малое семь минут.
В серых глазах поручика промелькнул огонек удовлетворения. А на белом лице пани Дроздовой запылали два уголька.
– У Маласковых никого не было дома, – холодно ответила она.
– И вам понадобилось десять минут, чтобы в этом удостовериться?
– Да, – отрезала она. – Не знаю, десять или сколько… Я там задержалась, соображала, как мне быть. Вернуться за вами и поехать в деревню, ведь пани Маласкова могла пойти в магазин, или наведаться туда самой.
– А где этот магазин? Что, лай вашего пса и там слышен?
– Нет, я решила туда не ходить. Пани Маласкова так и не появилась, а…
– А ключи висели у них на заборе? – с интересом спросил я.
Она покраснела, брызнувшие слезы угасили полыхание ее глаз. Поручик взял в руки связку ключей, лежавших на столе.
– Эти самые ключи были в кармане у Алоиса Эзехиаша, – примирительно сказал он. – Пани Дроздова об этом не знала. И у нас есть свидетель, что она действительно ходила к Маласковым. Внук пани Маласковой, – предупредил поручик очередное мое подозрение.
Мне стало стыдно. Но тут в голову пришла еще одна провокационная мысль.
– Как так получилось, что старик – а он, по вашим предположениям, был еще жив, – не вышел взглянуть, отчего собака беснуется? Ясно же было, что кто-то пришел.
– Конечно, – снисходительно согласилась пани Дроздова. – Случайный прохожий. Кто-нибудь время от времени идет мимо. И некоторые развлекаются тем, что дразнят бедного старого Амиго.
Мне это не показалось убедительным. Но поручик ей поверил.
– Пан Эзехиаш ведь работал над моделью, – напомнил он мне. – Понятно, не хотел отрываться.
Но я не собирался так легко сдаваться.
– А когда подъехала машина? Это его тоже не заинтересовало?
– Но вы же подъехали с выключенным мотором, – укоризненно напомнила мне пани Дроздова. – Забыли? Зачем сбивать с толку следствие?
Я ждал, как отреагирует поручик Павровский, но тот никак не откликнулся на ее слова. Он встал, а вслед за ним пани Дроздова.
– Подождите на улице, – равнодушно кивнул он мне уже на лестнице. – И пока не уезжайте.
Как будто его бдительный страж у калитки мог меня так запросто выпустить.
* * *
В четыре часа дня стройка была пустынна, как кладбище в полночь. Гигантская площадка размером в шесть гектаров, пыльная, разрытая бульдозерами, с похожими на драконьи шеи подъемными кранами и арматурой возводящегося объекта, выглядела под солнцем как руины космической станции на Венере, спешно покинутой людьми. На выложенной панельными плитами дороге, покрытой слоем засохшей и растрескавшейся грязи, стоял экскаватор фирмы «Брайт». Чертыхнувшись, я съехал с дороги. Правые колеса забуксовали в загустевшем, как бетон, болоте, машина накренилась, я переключил скорость, и моя «шкода», издавая жуткие звуки, вернулась обратно на дорогу. Я уже не в состоянии был потеть, а не то меня бы непременно прошиб пот.
Справа на косогоре, поросшем поседевшими от пыли кустами, стоял зеленый домик – жалкие остатки некогда процветающего садоводства. В домике было всего две комнаты. В одной эпизодически появляющийся на стройке экспедитор устроил нечто вроде конторы. Во второй – из милости начальника стройки – поселился неудачник, потерпевший крах на всех жизненных фронтах. Я припарковал машину на свободном пятачке, образующем островок среди котлованов, и по узкой тропочке направился к домику.
В помещении, вся обстановка которого состояла из металлической кровати, старого конторского стола, единственного стула и шкафа цвета гнилого яблока, почти нечем было дышать. Я распахнул окошко. Оно было низко над землей, и на день приходилось его закрывать, чтобы какой-нибудь изнуренный работой труженик не впал в соблазн залезть сюда подремать.
Я сбросил туфли, затвердевшие после вынужденного купания, снял пахнущие болотом носки, пропотевшую рубаху и растянулся на постели. У домика был свой собственный аромат, вызывающий приятные воспоминания о деревянных кабинах в купальнях. Мало-помалу я вернулся в свой спокойный, простенький мир, который с таким трудом создал за последние несколько недель.
Минут через двадцать отпустила боль во все еще незажившей спине. Врач был прав, предостерегая меня от езды в машине. Но провести остаток жизни инвалидом я не собирался. Еще минута – и во мне проснулся хороший здоровый голод.
Поднявшись, я открыл ящик письменного стола, служивший мне кладовкой. Вынул оттуда несколько раскрошившихся сухарей. Желудок громко заявлял о себе. Заглушив его призывы вздохом, я взял полотенце и отправился смыть дорожную пыль и следы уголовного преступления, которое не имело ко мне никакого отношения.
Вагончик стоял в конце тропинки, петлявшей между запущенными грядками и разбитыми парниками. Тут я вспомнил, что в одном из этих парников собирался выращивать салат. Остатки сухарей я высыпал в траву для дикого кролика, который иногда шуршал тут по ночам. Ясное дело, этот кролик будет пастись в моем салате! На доносившуюся сюда едва уловимую музыку я обратил внимание, когда понял, что она льется из открытого окна вагончика.
Я приоткрыл дверь с табличкой «Инженер Йозеф Каминек – главный прораб строительства», и оглушительный голос едва не вырвал из моих пальцев дверную ручку.
«Эй-эй, беби, я уже все знаю! – громко стенал Карел Готт, будто ему наступили на мозоль. – Я с собой не совладаю».
– Привет, – сказал я, подходя к столу, и, нажав на клавишу кассетного магнитофона, выключил его.
Пан Готт умолк на полуслове. Мой друг Йозеф поднял голову от документации и запел так же громко, только намного фальшивее: «Я продолжаю жить, я дураков король, эй-эй…»
– Кончай! – Я плюхнулся в креслице, предназначенное для посетителей.
Йозеф расплылся в улыбке. Он был младше меня всего лишь на четыре года, но выглядел так, будто и до тридцати не добрался. Когда двенадцать лет назад он пытался внушить мне, что из школьной математики я не забыл даже того, чего вообще никогда не изучал, моя жена решила, что я привел в дом какого-то салажонка, а не двадцатичетырехлетнего инженера-строителя и младшего сержанта.
– Здорово! – ответил Йозеф на мое приветствие. – Как время провели? – Он игриво подмигнул мне.
– Ты имеешь в виду пани Дроздову? – холодно спросил я, сделав ударение на титуле этой прекрасной дамы.
Он ухмыльнулся.
– А ты думал, она девица? Для тебя это имеет значение?
– Нет, – ответил я. – Но меня не устраивает иное. Кое-какие события…
– Давай по порядку, – оживился Йозеф. Отодвинув бумаги, он оперся локтями о стол, готовый насладиться пикантностями, которые я перед ним сей момент выложу.
Я молча смотрел на Йозефа. Тот улыбался во весь рот, и в глазах играло лукавство.
– Ты ведь хотел меня развлечь и утешить, – начал я наконец. – В моем одиночестве и заброшенности.
– Ну да, – горячо подтвердил он. – А что, я маху дал? Ничего из этого не вышло?
Я покачал головой.
На лице Йозефа мелькнула тень разочарования.
– Тогда ты сам все испортил! – заявил он недовольно. – Ганичка – это же бомба с заведенным механизмом. Стоит лишь нажать одну маленькую кнопочку… – И он вздохнул, словно сожалея, что я этой кнопочки не нашел.
– Там оказался ее дядюшка.
– Кто?
– Пан Эзехиаш.
– Дядя Луис? – Йозеф воззрился на меня с неподдельным изумлением. – Так он, выходит, вернулся?
– Ага, – сказал я. – И снова ушел. Навеки.
– Что-о-о? Что ты мелешь?
– Преставился. Мы нашли его там мертвым.
Йозеф резким движением убрал локти со стола.
– Ну и ну! Слушай, вот кошмар-то! Как Ганка?
– Это я его нашел. В той каморке с отдельным входом, где собраны модели.
Йозеф глядел на меня, словно не понимая, о чем я говорю.
– Долго он там лежал? – мрачно спросил он.
– Нет. То-то и оно.
Мой друг непонимающе наморщил лоб.
– А все-таки что с ним случилось?
– Кто-то его застрелил. Поручик, который приехал расследовать это дело, уверяет, что именно тогда, когда мы там были. Вернее, был я один. Пани Дроздова уходила за ключами от дома.
Если б выражение «окаменел от ужаса» употреблялось в буквальном смысле, я лишился бы единственного в своей жизни друга. А теперь у меня была возможность злорадно любоваться безграничным смятением, которое его охватило. Видеть Йозефа в таком состоянии был случай столь же редкий, как обнаружить золотой самородок в котловане нашей стройки. Однако он быстро пришел в себя.
– Что там произошло? Черт тебя побери, рассказывай все по порядку!
И я рассказал. Не забыв упомянуть о павшем на меня подозрении.
– Да это же чушь! – мгновенно отреагировал Йозеф. – Ты ведь его вообще не знал!
– А ты его знал?
– Немного. Видел однажды. Лет десять назад, а то и больше. Приезжал на спартакиаду. Говорил, что когда-нибудь вернется домой умирать, – с горечью продолжал Йозеф. – Он тогда еще был хоть куда, и мы посмеялись. И видишь – сбылось. Бедный старик! Вот уж небось не представлял себе такого конца после всего, что пережил!
Теперь, настал мой черед. Я озадаченно вытаращил глаза на Йозефа.
– Он жил в Америке. За границу эмигрировал во время войны. Тогда, в шестьдесят пятом, рассказывал нам, сколько ему довелось хлебнуть. После войны он служил врачом на каком-то французском корабле. Потом поселился в Мексике.
– Он был врач?
– Зубной. В Мексике открыл практику. Рассказывал нам, как иногда пациенты расплачивались с ним грудой коровьих шкур. – Йозеф грустно улыбнулся. – Отличный был старик. Совсем не такой, как его брат – Ганкин папаша.
– Тот еще жив?
– Нет. Умер в шестьдесят пятом, через пару месяцев после отъезда Луиса. У него сердце разорвалось от зависти и злобы, – усмехнулся Йозеф.
– К кому? К брату?
– Да нет. К коммунистам. А визит преуспевающего брата подлил масла в огонь. Он был прирожденный предприниматель, налоги платил как миллионер, а ведь перед войной начинал с небольшой мастерской. Ганичку и ее болвана братца ожидало будущее, можно сказать, наследных принцев. Только потом все пошло псу под хвост. У них, правда, осталась вилла на Баррандове, и Ганкина мать совершала буквально чудеса, чтобы сохранить весь этот светский лоск. Господин Антонин Эзехиаш, заправлявший большой отопительной фирмой, каждый вечер должен был снимать комбинезон и целый час мыться душистым мылом, чтобы отмыть запах автогена. Деньги-то он продолжал делать все время, я думаю, он тогда припрятывал массу дефицитных материалов. Дядюшка из Америки всем им дал по мозгам, заявившись перед ними в широкополой шляпе, с рассказами о гасиендах и яхтах миллионеров.
– Луис был богачом?
– Нет, вряд ли. – Йозеф усмехнулся, но усмешка тут же слетела с его лица. – По крайней мере не по масштабам той части света, откуда он прибыл. Я думаю, он был просто состоятельный человек. Им-то, конечно, мерещилось, что их родственник – миллионер. Хотели пристроить под его крылышко Ольду – Ганкиного брата. Рассчитывали, что он уедет с ним да там и останется. А дядя сразу раскусил Ольдржишка – да и не захотел связываться с племянничком, хотя и был человек одинокий. Вот Ганку он бы взял. Но ей тогда всего семнадцать исполнилось, и она за его мексиканским наследством не гналась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21