Мескалин был «самым удивительным и значительным переживанием, доступным людям, плывущим по эту сторону Блаженного Видения», — как телеграфировал он своему нью-йоркскому издателю Хэролду Раймонду, добавляя, что он сейчас работает над большим эссе, в котором затрагиваются «всевозможные вопросы эстетики, религии и теории познания». Он планировал назвать эссе «Двери восприятия», отсылая читателя к словам Блейка:
Если двери восприятия очистятся,
Все явится человеку как оно есть, бесконечным
Хаксли написал «Двери восприятия», которым было суждено стать самой известной книгой среди психоделической прозы буквально за месяц. И когда он закончил книгу, перед ним оказалось методичное описание того дня с Осмондом — события, подобного, говоря языком дхармы, моменту, когда тело Будды проявляется в ограниченной реальности, — с щедрым добавлением предположений относительно того, что все это могло бы означать в терминах человеческой психологии.
Это значило, полагал Хаксли, что Бергсон и английский философ К.Д. Броуд были правы, когда рассматривали мозг как обширный редукционный клапан, «о существовании которого большинство из нас помнит или даже постоянно чувствует это, но тем не менее в действительности пользуется лишь небольшим ограниченным количеством выборов, предназначенных для практического использования». Подобно эго Фрейда, этот редукционный клапан постоянно окружен бушующими потоками «свободного сознания», в котором, согласно Хаксли, располагались юнговское архетипичное бессознательное, фрейдовское патологическое подсознательное, «сокровищница» Майера и все остальные бессознательные состояния.
И подобно эго Фрейда, этот редукционный клапан не был водонепроницаем: его изоляция была восприимчива к давлению.
«Как только свободное сознание просачивается сквозь клапан, — писал Хаксли, — начинают происходить всевозможные биологически бессмысленные вещи. В некоторых случаях у человека возникают экстрасенсорные способности. Другим являются прекраснейшие видения. Третьи обнаруживают Славу Божью, бесконечную ценность бытия и содержательность настоящей жизни… В заключительной стадии растворения эго проявляется «смутное понимание», что Все во Всем, и в то же время этим Всем является каждый. Вот почему книжные обложки мерцали, наполненные божественным, а безвредный обитый тканью стул в саду напоминал о Страшном Суде.
В идее «свободного сознания» не содержалось ничего принципиально нового: сообразительная обезьяна случайно натыкалась на него в течение тысячелетий — об удачах, промахах и их методах можно было бы написать небольшую книжку. Но вот человечеству повезло — оно обнаружило мескалин. И впервые стало возможно познание Иного Мира. По крайней мере, так казалось.
Когда двери восприятия открыты
Восхищенный открывающимися возможностями — касалось ли это образования, мистики или философии, — Хаксли вскользь упоминал и о некоторых больших проблемах… Например, одной из причин, по которым ему нравился мескалин, было то, что он уничтожает вербальные концепции. Слова становятся лишними. Вам не нужно объяснять словами любовь, печаль или смерть, потому что вы чувствуете это каждой клеткой тела. И это важно для культуры, которая все больше подпадает под власть вербальных конструкций. «Мы легко можем стать как жертвами, так и властелинами вербального, — писал Хаксли в «Дверях восприятия». — Нам необходимо как можно эффективнее использовать слова. И в то же время нам нужно сохранить и, при необходимости, тренировать способность смотреть на мир непосредственно, а не через замутненные стекла концепций, искажающих факты посредством определенных ярлыков абстрактных объяснений».
Но если мескалин мог перенести вас в ту область, которая была предвербальной или даже антивербальной, то это было как плюсом, так и минусом. При попытках описать ее слова ускользают, словно самых тонких инструментов самосознания недостаточно для покорения космического сознания, описанного Бёком. Конечно, определенные трудности были связаны с тем, что Хаксли писал на английском языке, а в нем сильно ощущается недостаток слов для оценки данных вопросов. Санскрит, как любил указывать Джеральд, в этой области превосходит английский — в нем более сорока различных слов для обозначения состояний измененного сознания. Как можно заниматься познанием того, о чем вы не можете Даже говорить? Хаксли не стал исследовать этот центральный парадокс, хотя, при чтении эссе, становится понятно, что он задумывался над этим. Позже, используя правило Фрейда и Юнга, что внутренняя динамика лучше всего выражается через метафоры и притчи, Хаксли стал более смело описывать жизнь, скрывающуюся за «дверью в стене». На одном из первых публичных обсуждений он уподобил личностное эго Старому Свету. «Используя мескалин, — сказал он, — становится возможным уплыть за горизонт, пересечь разделяющий вас океан и оказаться в мире собственного подсознательного:
…с его флорой и фауной репрессий, конфликтов, травмирующих воспоминаний и т. п. Путешествуя дальше, мы достигаем своего рода Дикого Запада, населенного юнговскими архетипическими образами, — сырьевой базой человеческой мифологии. За ним лежит безбрежный Тихий океан. Перенесясь через него на крыльях мескалина, мы достигаем страны, яв-ляющейся психологическим аналогом Австралии. И здесь, среди антиподов, мы обнаруживаем аналоги кенгуру, валлаби и утконоса — целый зверинец абсолютно невероятных животных, которые, однако, существуют и которых можно увидеть.
Вы могли заметить, что здесь у Хаксли в центре описания — причудливые образы путешествия. Описания — на что это похоже, путешествие в ту область, которую спиритуалисты называли Иным Миром, лежащим вне привычных границ обычного сознания.
«Двери Восприятия» вышли весной 1954 года, и критики были озадачены. Если бы кто-нибудь другой написал книгу, рекомендующую мескалин как «ценное переживание для любого человека, а особенно для интеллектуалов», — писал в «Репортер» Марвин Барретт, — это было бы воспринято как «мечты и заблуждения… Но поскольку они исходят от одного из современных мастеров англоязычной прозы, человека огромной эрудиции и интеллекта, который обычно демонстрирует высокую нравственность, они заслуживают более внимательного изучения». После недолгих поисков Барретт нашел некоторых исследователей «лабораторного сумасшествия», использовавших мескалин в качестве психомиметика. Они относились к мескалину с «меньшим восторгом, чем доктор Хаксли и индейцы, — сообщал он. — После экспериментов они обнаружили, что мескалин очень часто вызывает симптомы, неприятно напоминающие признаки шизофрении».
Критические отзывы на «Двери восприятия» сильно напоминали осуждение в «Британском медицинском журнале» хвалебной оды пейотлю Хэвлока Эллиса. В итоге книга добавила еще один параграф в черный список того, «что случилось с Олдосом». «Как странно, что писатели, как Беллок и Честертон например, могут петь хвалу алкоголю (из-за которого происходят две трети автомобильных катастроф и три четверти преступлений) и в то же время считаться добрыми христианами и благородными людьми, — жаловался Хаксли, — но с любым, кто рискнет предложить другие, возможно менее вредные методы самопреобразования, обращаются как с опасным злодеем — наркоманом и безнравственным слабоумным ренегатом».
Однако «Двери восприятия» продавались — медленно, но верно. Их читали.
Осмонд тоже прочитал книгу и был восхищен. С того майского дня они с Хаксли постоянно обменивались письмами («учитесь печатать! — умолял Хаксли. — Мне потребовалось два дня интенсивной работы, чтобы расшифровать ваше последнее письмо»), обсуждая будущие эксперименты над мескалином, но время и дела мешали им встретиться во второй раз. Олдос искренне любил молодого друга и горячо надеялся, что Хамфри, занимаясь «работой фундаментальной важности», получит адекватный источник финансирования и сможет продолжать исследования мескалина научным путем. «Возможно, мы могли бы написать вместе пьесу, — шутил в письме Хаксли. — Этого хватит, чтобы финансировать и ваши исследования, и мое второе детство».
Наконец, в декабре 1954 года, они встретились снова. Хаксли хотел попробовать мескалин в пустыне, к востоку от Лос-Анджелеса, вдали от смога и вызывающих смех автомобилей. Но когда Осмонд приехал, он обнаружил, что Олдос слишком болен для путешествия. Так что ему пришлось удовлетвориться тем, что он дал наркотик Джеральду и еще одному другу Олдоса, фотографу Джорджу Хьюину. Реакции были более чем различны. У Хью-ина, похожего по характеру на Олдоса, принятие мескалина обострило эстетическое восприятие — он все-таки был фотографом.
Джеральд Хёд с Олдосом Хаксли в 1937 на крыльце Университета Дькжа
Но Джеральд… с Джеральдом все было полностью по-другому. Он слышал странные голоса и утверждал, что увидел «Ясный свет пустоты» — это была тибетская фраза для обозначения момента полного понимания, когда человек полностью постигает картину мира. Спустя годы Джеральд описывал случившееся с ним в Ином Мире своим студентам так: сначала, сказал он, начался гул, вибрация, распространяющаяся от мебели и охватившая все в комнате. Хёд, казалось, был полностью захвачен ее ритмом, его пульс бился в такт вибрации, пока эго не начало «таять, подобно айсбергу, попавшему в тропические моря». И затем произошла вспышка и «дверь в стене» мягко отворилась. И везде, где бы вы ни были в этот момент — сидите в комнате, лежите на траве или идете по пляжу, — все волшебно меняется. «Вам, вероятно, придется остановиться и задержаться там на некоторое время, как ребенку, попавшему в сад,» — объяснял Джеральд. Остановившись, вы начнете замечать тени, и после этого придет понимание, что мир — безграничен. Но это вовсе не значит, что он лишен смысла. В средоточии всего находится Чистая Пустота, которую Хёд описывал как «сверкающее солнце в центре океана темноты, который пересекаешь с трепетом, даже со страхом. «Маленький человек, встретивший Пана, чувствует панику», — любил говорить Джеральд
Но о чем Хёд в тот день не говорил, это о том, что боязнь темноты была ничто по сравнению с ужасом Пустоты. Согласно «Бардо Тодоль», «Тибетской книге мертвых», — вероятно, лучшему из когда-либо написанных путеводителей по этой области — душа встречалась здесь с неприкрашенной Действительностью во всей ее опасности: сталкиваясь с Пустотой, она уходила обратно, к колесу жизни, предпочитая лучше уж приковать себя к следующему воплощению.
Вызывал беспокойство факт, что ни разу двое людей не оказывались в одной и той же области Иного Мира. Почему Джеральд быстро нашел мистический путь, в то время как Олдос и Хьюин не смогли этого сделать, независимо от того, старались они или нет? И почему некоторые люди испытывали абсолютно адские переживания? Во втором эссе, посвященном мескалину, «Рай и Ад», Хаксли обдумывал эти вопросы, но не нашел решения. Он предположил, что основное различие — между опытом видений и истинным мистическим опытом. В первом случае, прежде всего, необходимо было осознавать не только контраст между Небесами и Адом, но и тот факт, что лишь тончайшая граница отделяет эти состояния друг от друга. В некоторых людях, писал он, эго не тает, подобно айсбергу в тропических водах, но расширяется, начиная душить человека: «Отрицательные эмоции, страх, порожденный недоверием, ненависть, гнев или злоба, все, что исключает любовь, — все это гарантирует, что опыт видений, когда вы его испытаете, будет ужасен».
С мистическим опытом такие различия не имеют смысла.
В какой-то момент, во время декабрьского приезда Осмонда, Мария отвела его в сторону и сказала, что скоро умрет от рака. «Олдос отказывается принимать всерьез реальность моей болезни, — сказала она Хамфри, — пожалуйста, позаботьтесь о нем, когда я умру». Осмонд был так потрясен ее спокойствием относительно собственной смерти, что удалился и полчаса плакал. Что будет с Олдосом? Тридцать лет Мария была его правой рукой. Она была поваром, машинисткой, секретарем, шофером — в Санари она водила их красный «бугатти» с таким энтузиазмом, что Олдос написал эссе, в котором утверждалось: скорость — лучшее ощущение двадцатого столетия.
Мария умерла в феврале 1955 года. В течение ее последних часов Олдос «со слезами, струящимися по лицу, но твердым, спокойным голосом» читал ей отрывки из «Бардо тодоль», иногда перемежая их лирическими воспоминаниями их совместного прошлого. Он вспоминал Лоуренса и Италию. Лето в Санари. Уикенды в Гэрсингтоне, где они впервые встретились, в то время как весь мир переживал поражение на Сомме. Их путешествия по калифорнийской пустыне. Белые шапки гор Сьерры. «Иди к свету», — тихо говорил Олдос.
«Ее последние три часа были самыми мучительными и трогательными из того, что я видел в жизни», — писал жене Мэттью Хаксли; в то время как для Джеральда это было подтверждением, что Олдос, пройдя сквозь Дверь, стал другим человеком; то, что он с таким спокойствием принимал смерть Марии, для Хёда было свидетельством мудрости, обретенной Олдосом после экспериментов с мескалином.
Мескалин помог Хаксли и в другом. Помог заполнить период тяжелой утраты новыми людьми и захватывающими планами. Из-за «Дверей восприятия» и «Рая и ада», которые вышли в 1956 году, он оказался в центре специфического движения, полурелигиозного, полунаучного. Впервые, после восьмидесятых годов девятнадцатого века, наука обратилась к «свободному сознанию». «Все так неожиданно, — писал он Хэролду Раймонду. — Работа в Бостоне, работа в Чикаго, работа в Буэнос-Айресе. В Буэнос-Айресе день или два назад узнал об одном очень интересном человеке — итальянце, живущем в Аргентине. Оказалось, он самый авторитетный человек в химии алкалоидов кактусов, включая, конечно, мескалин».
Хаксли пригласили на ежегодное собрание Американской психологической ассоциации (АПА), где он был единственным человеком, не являющимся медиком в группе, обсуждавшей психотомиметики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72