https://wodolei.ru/catalog/mebel/cvetnaya/zheltaya/
Колыванова с радостью тут же улизнула, а пионерская организация в полном составе осталась на свое первое собрание.
Главный вопрос был ясен и сам собой как-то решен: выборы председателя совета отряда. Соня с наслаждением написала на тетрадном листе: «Протокол». Проголосовали. «Все — за», — написала Соня, а ниже приписала: «Алена Пшеничникова».
И Алена, молниеносно облеченная полнотой власти, тут же взяла быка за рога:
— Я думаю, мы должны пригласить на сбор отряда безрукую девочку, ну, эту тетеньку, Тамару Колыванову, пусть она нам расскажет, как она вышивала подарок товарищу Сталину.
— А мне больше понравился… там стоял столик золотенький, вокруг стульчики, а на столике самовар и чашечки, а самовар с краником, и все маленькое-маленькое, малюсенькое… — мечтательно сказала Светлана Багатурия.
— Ты не понимаешь, — печально сказала Алена, — столик, самоварчик — это каждый может сделать. А ты вот ногами, ногами…
Светлане стало стыдно. Действительно, она обольстилась самоварчиком, когда рядом живут герои. Она свела свои раскидистые брови и покраснела. Вообще-то, в классе ее уважали: она была отличница, она была приблизительно грузинка, жила в общежитии Высшей партийной школы, где учился ее отец, а Светланой ее назвали не просто так, а в честь дочки товарища Сталина.
— Значит, — подвела итог Алена, — дадим Колывановой пионерское поручение, пусть приведет свою тетю Тамару к нам на сбор.
Соня пошарила пухлой ручкой в портфеле и вытянула оттуда яблоко. Откусила и отдала Маше. Маша тоже откусила. Яблоко было невкусное. Смутное недовольство было на душе у Маши. Хотя красный галстук так ярко и свежо свешивал свои длинные уголки на грудь, чего-то не хватало. Чего?
— Может, моего дедушку позвать на сбор? — скромно предложила она. Дедушка ее был настоящий адмирал, и все это знали.
— Отлично, Маша! — обрадовалась Алена. — А ты пиши, Сонь: адмирала Челышева тоже пригласить на сбор отряда.
Словечко это «тоже» показалось Маше обидным. Тут открылась дверь, пришли дежурные с тряпкой и щеткой, и заседание решили считать закрытым.
Кроткая Колыванова уперлась, как коза. Нет и нет — и даже толком не могла объяснить, почему же она не хочет привести свою безрукую тетю на сбор отряда. И упорствовала она до тех пор, пока Сонька не сказала ей:
— Тань, а ты Лидке своей скажи, пусть она попросит тетю.
Танька страшно удивилась: откуда Сонька Преображенская могла знать, что Лидка вечно таскается к тетке? Но поговорить с Лидкой согласилась.
Лидка долго не могла взять в толк, чего это понадобилось третъеклашкам от калеки-тетки, а когда сообразила, захохотала:
— Ой, умру!
В следующее воскресенье она взяла с собой пятилетнего братишку Кольку и поехала к тетке в Марьину рощу.
Все колывановское семейство жило кое-как, по баракам и обшежитиям, одна только Томка жила как человек, имела комнату в кирпичном доме с водопроводом.
Когда к ней пришла Лидка-племянница, она обрадовалась: Лидка попусту к ней не ходила. Как придет, то и постирает, и еду сварит. Хотя ходила она и не совсем за так: Томка ей всегда подбрасывала то трешничек, то пятерочку. Деньги у нее водились, особенно летом.
Разница в годах у тетки и племянницы была не так велика, не более десяти лет, и отношения были у них скорее приятельские.
— Томка, тебя пионерки хотят на сбор позвать, из Танькиного класса, — сообщила ей Лида
— На что это мне? Еще ходить куда-то. Надо им, сами придут. Да и на что им нужно-то? — удивилась Томка.
— Да хотят, чтобы ты им рассказала, как ты подушечку-то вышивала… — объяснила Лида.
— Ишь хитрые какие, расскажи да покажи… Пусть приходят, я им и не такое покажу. — Она сидела на тюфяке, почесывая коленом нос. — Только не за так. Бутылочку красного принесут — и покажу, и расскажу.
— Да ты что, Том, откуда у них? — Лидка уже раздела Кольку и копошилась в углу, разбирая грязные тряпки.
— Тогда пусть хоть десяточку принесут. Нет, пятнадцать рублей! Нам, Лид, пригодится! — и она засмеялась, показывая мелкие белые зубы.
Личико у нее было миловидное, курносенькое, только подбородок длинноват, а волосы густые, тяжелые, в крупную волну, как будто от другой женщины.
— Ох и дуры, чего не видели, — крутила она головой, но была в ней гордость, что целая делегация направляется к ней посмотреть, как она ногами управляется. Была у нее такая слабость — хвастлива. Любила людей удивлять. Летом сидела она на своем подоконнике на первом этаже, лицом на улицу, и, зажав иголку между большим пальцем и вторым, вышивала. А народ, проходивший мимо, дивился. А кто подобрее, тот клал на белое блюдечко и денежку.
Томка кивала и говорила:
— Спасибочки, тетенька. — Обычно давали тетеньки.
— А ты, Лидух, сама-то придешь? Ты приходи за компанию, — пригласила она родственницу.
— Приду, — пообещала Лидка.
Решили идти к Колывановой Тамаре на дом. Девять рублей было у Маши, остальные скопили за два дня на завтраках. Почти целую неделю пионерки ходили надутые тайным заговором, как воздушные шарики легким паром. Почему-то они были совершенно уверены, что не состоящая во Всесоюзной пионерской организации имени Ленина молодежь ничего не должна знать об их серьезной и таинственной жизни.
Гайка Оганесян от любопытства едва не заболела, а Лиля Жижморская была мрачнее тучи, потому что была уверена, что затевается что-то лично против нее.
Тане Колывановой было строго-настрого сказано, что, если она проболтается, ее будут судить. Насчет суда придумала, между прочим, не строгая Алена, а болтушка Сонька Преображенская. Маша, в значительной степени финансировавшая все мероприятие и укрепившая тем самым свои было пошатнувшиеся позиции, приободрилась.
Поход, назначенный на среду, через неделю после торжественного приема, едва не сорвался. Во вторник в класс пришла старшая пионервожатая и сказала, чтобы они не беспокоились: им назначили очень хорошую классную вожатую из шестого "А", Лизу Цыпкину, но она болеет и придет к ним сразу, как только выздоровеет, может, завтра, и сразу поможет наладить им пионерскую работу.
— Так что вы не раскисайте пока, — посоветовала она.
— Мы и не раскисаем, мы уже председателя выбрали, — бодро сообщила Светлана Багатурия.
— Ну и молодцы, — похвалила их Нина Хохлова, сделала пометку в книжечке и ушла.
Девочки переглянулись и без слов поняли друг друга: никакая вожатая Цыпкина им не нужна.
Утром следующего дня они предупредили дома, что вовремя из школы не придут по причине пионерского мероприятия. Все переменки они прятались в уборной на случай, если вдруг Лиза Цыпкина выздоровела и захочет с сегодняшнего дня ими руководить.
После занятия в полном пионерском составе, да еще прихватив с собой беспартийную Колыванову, они скрылись позади школы за угольным сараем в ожидании Лиды, у которой было пять уроков.
Дождавшись Лиду, они пошли кучей на трамвайную остановку. Маша Челышева зорко поглядывала по сторонам: казалось, что за ними кто-то следит.
За последнюю неделю сильно похолодало, выпал жидкий снежок. Но замерзнуть они не успели, нужный трамвай пришел очень скоро. Народу в нем было немного, так что можно было даже посидеть на желтых деревянных лавочках.
Сестры Колывановы не ощущали ни прелести, ни волнения от этой поездки. Светлана Багатурия, хоть и из другого города, тоже обладала свободой передвижения и даже сама ездила в Пассаж за мелкими покупками. А вот Алена, Маша и Соня впервые ехали в трамвае одни, без взрослых, сами купили себе билеты и расстегнули воротники шуб, чтобы все могли видеть их красные галстуки, знак несомненной самостоятельности.
Марьина роща оказалась далеким, совершенно безлесным местом, заросшим, если не считать почернелого бурьяна, исключительно сараями, голубятнями и бараками и густо опутанным толстыми веревками с фанерно качающимся бельем.
Уверенность вдруг покинула Алену. Никогда еще не видела она таких безвидных мест, и ей захотелось домой, в нарядный дом в Оружейном переулке, так близко от того дворца, где львы с подмороженными гривами и тощими задами сидят на воротах…
— Выходить, — сказала Лида, и притихшие девочки сгрудились у выхода. Трамвай с долгим звоном остановился, и, делать нечего, все попрыгали с высокой подножки.
Рядом с трамвайной остановкой стояли два двухэтажных кирпичных дома, остальное жилье было деревянным, рассыпающимся, в глубине были видны несколько настоящих деревенских изб с колодцем в придачу. Народу видно не было, только одна согнутая бабка в валенках и большом платке перебежала из дома в дом. Вдруг закричал петух, и тут же откликнулся другой.
— А нам сюда, — с некоторой гордостью Лидка указала на кирпичный дом.
Она открыла парадную дверь, и все вошли в темный коридор. Лампочка горела только на втором этаже, и почти ничего не было видно.
— Туда, туда, — указала Лидка, и все приостановились у второй двери, за которой следовал еще один коридор с поворотом.
— Вот, — сказала Лида, стукнула кулаком в дверь и отворила, не дожидаясь ответа.
Комната была небольшая, длинная, темноватая. Возле окна стоял топчан, на нем лежала как будто большая девочка, покрытая до пояса толстым одеялом. Она села, спустила на пол большие ноги. Платье у нее было как бы с крылышками на плечах, но рук под этими пустыми крылышками не наблюдалось. Когда же она пошла по комнате, оказалось, что она маленькая, тощенькая и напоминает утенка, потому что походка у нее немного валкая, ноги вставлены чуть по бокам, ступни необыкновенно широкие, а пальцы на ногах большие, толстые и широко расставлены.
— Ай! — сказала Светлана Багатурия.
— Ой! — сказала Соня Преображенская. Остальные молчали. А безрукая женщина сказала:
— Ну, заходите, коли пришли. Чего в дверях топчетесь?
Алена же, вместо того чтобы сказать длинную приготовленную фразу об открытии сбора, сказала скромненько:
— Здравствуйте, тетя Тома.
И в этот момент ей почему-то стало так стыдно, как потом никогда в жизни.
— Иди, Лидка, чайку поставь, — приказала Тома старшей племяннице и с гордостью заметила:
— Кран у нас прям на кухне, на колонку не ходим.
— У нас тоже раньше колонка была, — со своим чудесным грузинским акцентом сказала Светлана.
— А ты откудова, черная? Армян, цыган? — добродушно спросила безрукая.
— Грузинка она, — со значением ответила Алена.
— Дело другое, — одобрила Тома. — Ну, чего, — рьяно и весело продолжила она, как будто не желая по этой красивой грузинской ниточке подойти к тому важному и интересному, ради чего они пришли, — к подарку. — А гостинец мне принесли? Давайте сюда, — и она прижала свой длинноватый подбородок к груди, и тут все заметили, что у нее на груди висит мешочек, сшитый из того же зеленого ситца, что и платье.
Испытывая жгучее чувство не правильности жизни, Алена расстегнула замок портфеля, вытащила кучу мятых рублевок и сунула их в шейный мешочек, покраснев так, что даже пот на носу выступил.
— Вот, — бормотнула она. — Пожалуйста, спасибо.
— А вы глядите, глядите, раз пришли, — мотнула Томка подбородком в сторону стены. На стене висели вышивки и картинки. На картинках были нарисованы кошки, собаки и петухи.
— А картинки тоже вы? — изумленно спросила Маша.
Тома кивнула.
— Ногами? — глупо поинтересовалась Багатурия.
— А как захочу, — засмеялась Томка, показывая сквозь мелкие зубы длинный, острый на кончике язык. — Захочу — ногами, захочу — ртом.
Она нагнула голову низко к столу, резко мотнула подбородком и подняла лицо от стола. В середине ее улыбающегося рта торчала кисточка. Она быстро перекатила ее во рту из угла в угол, потом села на кровать, подняла, странно вывернув коленный сустав, стопу, и кисточка оказалась зажатой между пальцев ног.
— Могу правой, могу левой, мне все равно. — И она ловко переложила кисточку из одной ноги в другую, высунула язык и совершила им какое-то замысловатое гимнастическое движение.
Девочки переглянулись.
— А вот портрет товарища Сталина вы тоже нарисовать ногой можете? — все пыталась Алена свернуть в нужном направлении.
— Могу, конечно. Но мне больше нравится кошек да петухов рисовать, — увильнула Томка.
— О, кошечка вон та серая прелесть какая, точно как наша, — восхищенно указала Светлана Багатурия на портрет кошки в не правильно-горизонтальную полоску. — Наша Маркиза у бабушки в Сухуми осталась. Я так скучаю без нее!
— А мне петухи… вон тот, пестрый, — сказала младшая Колыванова, от которой никто не ожидал.
— Ишь ты, а раньше не говорила, Танька, — удивилась художница.
— А вы расскажите про подарок, — гребла целеустремленно в свою сторону Алена Пшеничникова.
— Дался тебе этот подарок, — почти рассердилась вдруг Томка.
Но тут вошла Лидка и объявила:
— Том, керосин-то выгорел, нету керосина.
— А и нету, и не надо, — махнула кисточкой, зажатой в пальцах ног, Томка. — Поди-ка сюда. Поближе.
И Томка зашептала что-то секретное Лидке в ухо. Лидка кивнула, сняла с Томкиной шеи мешочек и пошла к двери одеваться.
Усевшись поудобнее, вроде как бы по-турецки, пошевеливая кисточкой, Томка стала рассказывать:
— Значит, так. Про подарок… — Она засмеялась рассыпчатым ехидным смехом. — Труд мой был не напрасный. Вышивала я долго, месяца два, а может, четыре. Василиска-соседка по почте отправила, а я ей наказала, чтоб с возвратным ответом. — И она снова засмеялась, а потом посерьезнела. — Но, честно сказать, не очень-то я рассчитывала, что ответ получу… Но пришел. Бумага большая, печать сверху, печать снизу, благодарственная, из самой канцелярии. Так и написано: Москва, Кремль… Ну, думаю, дорогой товарищ Сталин, не подведи..
Девочки переглянулись. Алена тревожным взглядом смотрела на Машу.
— А жили мы в Нахаловских бараках. Одна стена — чистый лед, а протопят как следует — вода течет, и нас шестеро вот в такой каморе. Мать наша — деревня деревней, сестра Маруся — пьянь, рвань, в жопе ветер, да выблядки ее сопливые… — Томка строго посмотрела на обмерших чистеньких девочек. — Ума ни у кого нет, об себе позаботиться не могут, не то что обо мне, безрученькой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Главный вопрос был ясен и сам собой как-то решен: выборы председателя совета отряда. Соня с наслаждением написала на тетрадном листе: «Протокол». Проголосовали. «Все — за», — написала Соня, а ниже приписала: «Алена Пшеничникова».
И Алена, молниеносно облеченная полнотой власти, тут же взяла быка за рога:
— Я думаю, мы должны пригласить на сбор отряда безрукую девочку, ну, эту тетеньку, Тамару Колыванову, пусть она нам расскажет, как она вышивала подарок товарищу Сталину.
— А мне больше понравился… там стоял столик золотенький, вокруг стульчики, а на столике самовар и чашечки, а самовар с краником, и все маленькое-маленькое, малюсенькое… — мечтательно сказала Светлана Багатурия.
— Ты не понимаешь, — печально сказала Алена, — столик, самоварчик — это каждый может сделать. А ты вот ногами, ногами…
Светлане стало стыдно. Действительно, она обольстилась самоварчиком, когда рядом живут герои. Она свела свои раскидистые брови и покраснела. Вообще-то, в классе ее уважали: она была отличница, она была приблизительно грузинка, жила в общежитии Высшей партийной школы, где учился ее отец, а Светланой ее назвали не просто так, а в честь дочки товарища Сталина.
— Значит, — подвела итог Алена, — дадим Колывановой пионерское поручение, пусть приведет свою тетю Тамару к нам на сбор.
Соня пошарила пухлой ручкой в портфеле и вытянула оттуда яблоко. Откусила и отдала Маше. Маша тоже откусила. Яблоко было невкусное. Смутное недовольство было на душе у Маши. Хотя красный галстук так ярко и свежо свешивал свои длинные уголки на грудь, чего-то не хватало. Чего?
— Может, моего дедушку позвать на сбор? — скромно предложила она. Дедушка ее был настоящий адмирал, и все это знали.
— Отлично, Маша! — обрадовалась Алена. — А ты пиши, Сонь: адмирала Челышева тоже пригласить на сбор отряда.
Словечко это «тоже» показалось Маше обидным. Тут открылась дверь, пришли дежурные с тряпкой и щеткой, и заседание решили считать закрытым.
Кроткая Колыванова уперлась, как коза. Нет и нет — и даже толком не могла объяснить, почему же она не хочет привести свою безрукую тетю на сбор отряда. И упорствовала она до тех пор, пока Сонька не сказала ей:
— Тань, а ты Лидке своей скажи, пусть она попросит тетю.
Танька страшно удивилась: откуда Сонька Преображенская могла знать, что Лидка вечно таскается к тетке? Но поговорить с Лидкой согласилась.
Лидка долго не могла взять в толк, чего это понадобилось третъеклашкам от калеки-тетки, а когда сообразила, захохотала:
— Ой, умру!
В следующее воскресенье она взяла с собой пятилетнего братишку Кольку и поехала к тетке в Марьину рощу.
Все колывановское семейство жило кое-как, по баракам и обшежитиям, одна только Томка жила как человек, имела комнату в кирпичном доме с водопроводом.
Когда к ней пришла Лидка-племянница, она обрадовалась: Лидка попусту к ней не ходила. Как придет, то и постирает, и еду сварит. Хотя ходила она и не совсем за так: Томка ей всегда подбрасывала то трешничек, то пятерочку. Деньги у нее водились, особенно летом.
Разница в годах у тетки и племянницы была не так велика, не более десяти лет, и отношения были у них скорее приятельские.
— Томка, тебя пионерки хотят на сбор позвать, из Танькиного класса, — сообщила ей Лида
— На что это мне? Еще ходить куда-то. Надо им, сами придут. Да и на что им нужно-то? — удивилась Томка.
— Да хотят, чтобы ты им рассказала, как ты подушечку-то вышивала… — объяснила Лида.
— Ишь хитрые какие, расскажи да покажи… Пусть приходят, я им и не такое покажу. — Она сидела на тюфяке, почесывая коленом нос. — Только не за так. Бутылочку красного принесут — и покажу, и расскажу.
— Да ты что, Том, откуда у них? — Лидка уже раздела Кольку и копошилась в углу, разбирая грязные тряпки.
— Тогда пусть хоть десяточку принесут. Нет, пятнадцать рублей! Нам, Лид, пригодится! — и она засмеялась, показывая мелкие белые зубы.
Личико у нее было миловидное, курносенькое, только подбородок длинноват, а волосы густые, тяжелые, в крупную волну, как будто от другой женщины.
— Ох и дуры, чего не видели, — крутила она головой, но была в ней гордость, что целая делегация направляется к ней посмотреть, как она ногами управляется. Была у нее такая слабость — хвастлива. Любила людей удивлять. Летом сидела она на своем подоконнике на первом этаже, лицом на улицу, и, зажав иголку между большим пальцем и вторым, вышивала. А народ, проходивший мимо, дивился. А кто подобрее, тот клал на белое блюдечко и денежку.
Томка кивала и говорила:
— Спасибочки, тетенька. — Обычно давали тетеньки.
— А ты, Лидух, сама-то придешь? Ты приходи за компанию, — пригласила она родственницу.
— Приду, — пообещала Лидка.
Решили идти к Колывановой Тамаре на дом. Девять рублей было у Маши, остальные скопили за два дня на завтраках. Почти целую неделю пионерки ходили надутые тайным заговором, как воздушные шарики легким паром. Почему-то они были совершенно уверены, что не состоящая во Всесоюзной пионерской организации имени Ленина молодежь ничего не должна знать об их серьезной и таинственной жизни.
Гайка Оганесян от любопытства едва не заболела, а Лиля Жижморская была мрачнее тучи, потому что была уверена, что затевается что-то лично против нее.
Тане Колывановой было строго-настрого сказано, что, если она проболтается, ее будут судить. Насчет суда придумала, между прочим, не строгая Алена, а болтушка Сонька Преображенская. Маша, в значительной степени финансировавшая все мероприятие и укрепившая тем самым свои было пошатнувшиеся позиции, приободрилась.
Поход, назначенный на среду, через неделю после торжественного приема, едва не сорвался. Во вторник в класс пришла старшая пионервожатая и сказала, чтобы они не беспокоились: им назначили очень хорошую классную вожатую из шестого "А", Лизу Цыпкину, но она болеет и придет к ним сразу, как только выздоровеет, может, завтра, и сразу поможет наладить им пионерскую работу.
— Так что вы не раскисайте пока, — посоветовала она.
— Мы и не раскисаем, мы уже председателя выбрали, — бодро сообщила Светлана Багатурия.
— Ну и молодцы, — похвалила их Нина Хохлова, сделала пометку в книжечке и ушла.
Девочки переглянулись и без слов поняли друг друга: никакая вожатая Цыпкина им не нужна.
Утром следующего дня они предупредили дома, что вовремя из школы не придут по причине пионерского мероприятия. Все переменки они прятались в уборной на случай, если вдруг Лиза Цыпкина выздоровела и захочет с сегодняшнего дня ими руководить.
После занятия в полном пионерском составе, да еще прихватив с собой беспартийную Колыванову, они скрылись позади школы за угольным сараем в ожидании Лиды, у которой было пять уроков.
Дождавшись Лиду, они пошли кучей на трамвайную остановку. Маша Челышева зорко поглядывала по сторонам: казалось, что за ними кто-то следит.
За последнюю неделю сильно похолодало, выпал жидкий снежок. Но замерзнуть они не успели, нужный трамвай пришел очень скоро. Народу в нем было немного, так что можно было даже посидеть на желтых деревянных лавочках.
Сестры Колывановы не ощущали ни прелести, ни волнения от этой поездки. Светлана Багатурия, хоть и из другого города, тоже обладала свободой передвижения и даже сама ездила в Пассаж за мелкими покупками. А вот Алена, Маша и Соня впервые ехали в трамвае одни, без взрослых, сами купили себе билеты и расстегнули воротники шуб, чтобы все могли видеть их красные галстуки, знак несомненной самостоятельности.
Марьина роща оказалась далеким, совершенно безлесным местом, заросшим, если не считать почернелого бурьяна, исключительно сараями, голубятнями и бараками и густо опутанным толстыми веревками с фанерно качающимся бельем.
Уверенность вдруг покинула Алену. Никогда еще не видела она таких безвидных мест, и ей захотелось домой, в нарядный дом в Оружейном переулке, так близко от того дворца, где львы с подмороженными гривами и тощими задами сидят на воротах…
— Выходить, — сказала Лида, и притихшие девочки сгрудились у выхода. Трамвай с долгим звоном остановился, и, делать нечего, все попрыгали с высокой подножки.
Рядом с трамвайной остановкой стояли два двухэтажных кирпичных дома, остальное жилье было деревянным, рассыпающимся, в глубине были видны несколько настоящих деревенских изб с колодцем в придачу. Народу видно не было, только одна согнутая бабка в валенках и большом платке перебежала из дома в дом. Вдруг закричал петух, и тут же откликнулся другой.
— А нам сюда, — с некоторой гордостью Лидка указала на кирпичный дом.
Она открыла парадную дверь, и все вошли в темный коридор. Лампочка горела только на втором этаже, и почти ничего не было видно.
— Туда, туда, — указала Лидка, и все приостановились у второй двери, за которой следовал еще один коридор с поворотом.
— Вот, — сказала Лида, стукнула кулаком в дверь и отворила, не дожидаясь ответа.
Комната была небольшая, длинная, темноватая. Возле окна стоял топчан, на нем лежала как будто большая девочка, покрытая до пояса толстым одеялом. Она села, спустила на пол большие ноги. Платье у нее было как бы с крылышками на плечах, но рук под этими пустыми крылышками не наблюдалось. Когда же она пошла по комнате, оказалось, что она маленькая, тощенькая и напоминает утенка, потому что походка у нее немного валкая, ноги вставлены чуть по бокам, ступни необыкновенно широкие, а пальцы на ногах большие, толстые и широко расставлены.
— Ай! — сказала Светлана Багатурия.
— Ой! — сказала Соня Преображенская. Остальные молчали. А безрукая женщина сказала:
— Ну, заходите, коли пришли. Чего в дверях топчетесь?
Алена же, вместо того чтобы сказать длинную приготовленную фразу об открытии сбора, сказала скромненько:
— Здравствуйте, тетя Тома.
И в этот момент ей почему-то стало так стыдно, как потом никогда в жизни.
— Иди, Лидка, чайку поставь, — приказала Тома старшей племяннице и с гордостью заметила:
— Кран у нас прям на кухне, на колонку не ходим.
— У нас тоже раньше колонка была, — со своим чудесным грузинским акцентом сказала Светлана.
— А ты откудова, черная? Армян, цыган? — добродушно спросила безрукая.
— Грузинка она, — со значением ответила Алена.
— Дело другое, — одобрила Тома. — Ну, чего, — рьяно и весело продолжила она, как будто не желая по этой красивой грузинской ниточке подойти к тому важному и интересному, ради чего они пришли, — к подарку. — А гостинец мне принесли? Давайте сюда, — и она прижала свой длинноватый подбородок к груди, и тут все заметили, что у нее на груди висит мешочек, сшитый из того же зеленого ситца, что и платье.
Испытывая жгучее чувство не правильности жизни, Алена расстегнула замок портфеля, вытащила кучу мятых рублевок и сунула их в шейный мешочек, покраснев так, что даже пот на носу выступил.
— Вот, — бормотнула она. — Пожалуйста, спасибо.
— А вы глядите, глядите, раз пришли, — мотнула Томка подбородком в сторону стены. На стене висели вышивки и картинки. На картинках были нарисованы кошки, собаки и петухи.
— А картинки тоже вы? — изумленно спросила Маша.
Тома кивнула.
— Ногами? — глупо поинтересовалась Багатурия.
— А как захочу, — засмеялась Томка, показывая сквозь мелкие зубы длинный, острый на кончике язык. — Захочу — ногами, захочу — ртом.
Она нагнула голову низко к столу, резко мотнула подбородком и подняла лицо от стола. В середине ее улыбающегося рта торчала кисточка. Она быстро перекатила ее во рту из угла в угол, потом села на кровать, подняла, странно вывернув коленный сустав, стопу, и кисточка оказалась зажатой между пальцев ног.
— Могу правой, могу левой, мне все равно. — И она ловко переложила кисточку из одной ноги в другую, высунула язык и совершила им какое-то замысловатое гимнастическое движение.
Девочки переглянулись.
— А вот портрет товарища Сталина вы тоже нарисовать ногой можете? — все пыталась Алена свернуть в нужном направлении.
— Могу, конечно. Но мне больше нравится кошек да петухов рисовать, — увильнула Томка.
— О, кошечка вон та серая прелесть какая, точно как наша, — восхищенно указала Светлана Багатурия на портрет кошки в не правильно-горизонтальную полоску. — Наша Маркиза у бабушки в Сухуми осталась. Я так скучаю без нее!
— А мне петухи… вон тот, пестрый, — сказала младшая Колыванова, от которой никто не ожидал.
— Ишь ты, а раньше не говорила, Танька, — удивилась художница.
— А вы расскажите про подарок, — гребла целеустремленно в свою сторону Алена Пшеничникова.
— Дался тебе этот подарок, — почти рассердилась вдруг Томка.
Но тут вошла Лидка и объявила:
— Том, керосин-то выгорел, нету керосина.
— А и нету, и не надо, — махнула кисточкой, зажатой в пальцах ног, Томка. — Поди-ка сюда. Поближе.
И Томка зашептала что-то секретное Лидке в ухо. Лидка кивнула, сняла с Томкиной шеи мешочек и пошла к двери одеваться.
Усевшись поудобнее, вроде как бы по-турецки, пошевеливая кисточкой, Томка стала рассказывать:
— Значит, так. Про подарок… — Она засмеялась рассыпчатым ехидным смехом. — Труд мой был не напрасный. Вышивала я долго, месяца два, а может, четыре. Василиска-соседка по почте отправила, а я ей наказала, чтоб с возвратным ответом. — И она снова засмеялась, а потом посерьезнела. — Но, честно сказать, не очень-то я рассчитывала, что ответ получу… Но пришел. Бумага большая, печать сверху, печать снизу, благодарственная, из самой канцелярии. Так и написано: Москва, Кремль… Ну, думаю, дорогой товарищ Сталин, не подведи..
Девочки переглянулись. Алена тревожным взглядом смотрела на Машу.
— А жили мы в Нахаловских бараках. Одна стена — чистый лед, а протопят как следует — вода течет, и нас шестеро вот в такой каморе. Мать наша — деревня деревней, сестра Маруся — пьянь, рвань, в жопе ветер, да выблядки ее сопливые… — Томка строго посмотрела на обмерших чистеньких девочек. — Ума ни у кого нет, об себе позаботиться не могут, не то что обо мне, безрученькой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33