зеркало для ванной комнаты недорого распродажа
– Да, конечно, – сказал он без особой радости. И подумал, что ему нравятся руки Нелиды.– Он работает в мастерской по ремонту автомашин, но у него есть музыкальные способности, и он участвует в народном трио «Лос Портеньитос» – по вечерам они играют в ресторанах в центре, главным образом в «Пласа Италия».– Собираетесь пожениться? – спросил он.– Да, только вот накопим денег на квартиру и на обстановку. Любит он меня до невозможности. Прямо не надышится.И Нелида продолжала хвалиться. Послушать ее красочные описания, так ее жизнь представляла собой череду побед на вечеринках с танцами и на всяческих празднествах, где она была бесспорной героиней. Видаль слушал ее с чувством недоверия и нежности.Отворилась дверь. Исидорито удивленно посмотрел на них:– Извините, я вам помешал.– Вашему отцу нездоровилось, – объяснила девушка. – Вот я и побыла с ним, пока вы не вернетесь.Видалю показалось, что Нелида слегка покраснела. 6 Пятница, 27 июня
На следующее утро он почувствовал себя лучше, но все же не вполне здоровым. Будь у него деньги, подумал Видаль, он пошел бы в аптеку, попросил бы, чтобы ему сделали укол, и все бы прошло (пусть не в тот же день, а после того, как проведут полный курс). Но пока не получил пенсию, все расходы, кроме остро необходимых, исключались. Если бы в аптеке его принял сеньор Гаравента, затруднений не было бы, но если примет сеньора Ракель, неприятностей не оберешься. Все осложнялось тем обстоятельством, что как раз у доньи Ракели была рука легкая, а уколы самого аптекаря отличались болезненностью.По дороге в санузел Видаль встретил Фабера и Больоло, который, сильно жестикулируя в горячась, что-то многословно рассказывал.– А вы-то где прятались ночью? – спросил Фа-бер, слегка отстраняя своего собеседника.– Да я, ээээ… – в сильном смущении пролепетал Видаль. Но объяснения не понадобилось.– Что до меня, – перебил его Больоло, – то меня не так легко застать врасплох…Видаль глянул на него с некоторым любопытством: Больоло говорил как-то странно, даже выражение лица было необычным.Но тут вмешался Фабер, стараясь говорить погромче, чтобы заставить себя слушать.– Мне удалось спрятаться в уборной, – объяснил он, – но поверьте, ночку я провел не дай Бог! Вдруг стали стучать в дверь. Я уже подумал, мне конец, но они ушли.– Что до меня, – продолжал гнуть свое Больоло, – то меня не так легко застать врасплох. Как только я увидел, что эти ребята меня обступили – а я, знаете, голову не теряю, – я сразу понял, им лучше не перечить.– На рассвете, когда уже можно было выйти, – продолжал Фабер, – я с места не мог подняться. От этого сидения обострилось люмбаго, болью свело поясницу. – Точно как у меня, – в порыве братского чувства сказал Видаль.– Нет, нет, – запротестовал Фабер. – Я, когда вышел из уборной, еще долго не мог разогнуться.Больоло, хотя и не очень-то блистал красноречием, сумел завладеть вниманием собеседников.– Ребята засели за карты, так мы и развлекались – беседовали, планировали вылазки, до поздней ночи. Не думайте, что мое положение было таким уж легким. Они собирались идти в центр, и я, хотя виду не подавал, сильно нервничал. Когда стали расходиться, я попытался остаться, но они потребовали, чтобы я шел с ними. Я хотел присоединиться к группе вашего сына, он-то хотя бы знакомый, но двое из них подхватили меня под руки, и так, знаете, дружески беседуя, мы пошли Бог знает как далеко по направлению к станции Пасифико. Возле винного склада один из них, звали его Нене, все таким же любезным тоном сказал, что я должен забыть все, что слышал в этот вечер. Второй похвалил мою вставную челюсть и под предлогом, будто хочет ее рассмотреть поближе, выдернул ее у меня изо рта. Вы не поверите: когда я попросил ее отдать, самый щуплый из них сказал, что если, мол, я хочу возвратиться домой целым и невредимым, то лучше мне не терять времени.– В любом случае мы отделались намного дешевле, чем Губерман, – заметил Фабер.– Ваш сын, дон Исидро, – обратился к нему Больоло с нарочитой любезностью, к которой он прибегал в щекотливых обстоятельствах, – произвел на меня впечатление серьезного молодого человека. Не попробуете ли вы его расспросить?– Расспросить? – удивился Видаль.– Может, он согласится разведать, есть ли у меня надежда получить мою челюсть обратно. Вы же знаете, как дорого она стоит.– Еще бы не знать.– Можно на вас рассчитывать?– Конечно, можно. А что случилось с Губерманом?Больоло недоверчиво поднял брови, но все же начал объяснять:– Бедняга ехал в своем автомобильчике по Лас-Эрас…Фабер, слегка его отстраняя, перебил:– Можно мне сказать? Я вырезал в «Ультима ора» показания убийцы.Он достал из кармана вырезку и осторожно ее развернул.– Тут все напечатано, слово в слово. Слушайте: «Когда я увидел впереди в машине эту лысину, я понял, что попал не в свой ряд. Признаюсь, я, вероятно, был уже на взводе, был сильно раздражен. Но поверьте мне, сеньоры, все произошло так, как я предвидел: когда другие машины тронулись, эта, что была передо мной, ни с места – водитель, этот старичок с плешью, видимо, медленно соображал, долго раскачивался, прежде чем снова тронуться. Старик стал жертвой накопившегося во мне раздражения из-за прежних подобных ситуаций, которые возникали по вине таких же стариков. Я не мог сдержать себя, искушение пальнуть в эту лысину между парой торчащих ушей оказалось неодолимым».– Что же сделали с этим сумасшедшим? – спросил Видаль.– Бросьте, че, не говорите таких слов, – возразил Больоло.– Он тут же был отпущен на свободу, – сообщил Фабер.Больоло открутил кран над одной из раковин и, набрав воду в пригоршню, попил.– Не забудьте, пожалуйста, – напомнил он Видалю, – если будет удобно, расспросите вашего сына.И он пошел прочь из санузла. Остальные двое медленно последовали за ним.– Мне его жаль, – сказал Фабер.– А мне – нисколько, – ответил Видаль. – Вид У него наглый, а на самом-то деле он жалкий подхалим при нашем управляющем. Сам не знает, к какой стороне пристать.Им встретились Нелида и Антония. Видаль заметил, что с Фабером девушки не поздоровались. Впрочем, тот сразу ушел к себе домой.– Поздравляю вас, дон Исидро, с такими друзьями, – иронически заметила Антония.– Вы имеете в виду Буяна?– Буян еще куда ни шло. Но этого старого бесстыдника я не перевариваю.– Антония права, – подтвердила Нелида.Видаль взглянул на Нелиду, полюбовался изящным изгибом ее шеи, подумав, что его можно сравнить с лебединым и что он, Видаль, каждый раз открывает в этой девушке что-то новое.– А что он сделал? – торопливо спросил Видаль.– Чего только он не сделал! – вспылила Антония. – Гнусный старикашка! Вот я говорю с вами, а злость прямо меня душит. Да он вечерами пристает к девушкам с самыми подлыми намерениями – околачивается тут, возле уборных! Спросите у Нелиды, если мне не верите.– Верно, – подтвердила Нелида. – С десяти вечера он уже здесь, с засаде.– Не может быть! – воскликнул Видаль.– Уверяю вас. Мы-то знаем.– Что вы говорите! Неужто он не понимает, как это мерзко? Наверно, он отчаялся, потому и стыд потерял.Видаль прибавил, что в такое поведение Фабера трудно поверить, и искренне его осудил.– Такого старикашку, – заявила Антония, – я бы выдала без всяких угрызений совести.Видаль, внутренне соглашаясь с нею, попытался все же заступиться:– Он несчастный человек.Он это повторил несколько раз и пробовал найти еще какие-то оправдания, но встретил беспощадный отпор.– Таких стариков надо бы всех изничтожить, – вынесла свой приговор Антония.– Ну ладно. Я признаю, что вы обе правы. Старики, которые пристают к молодым женщинам, – это жалкое зрелище. Отвратительное. Вы обе правы. Совершенно правы. Но если их сравнить с каким-нибудь доносчиком, предателем, убийцей…– Вас-то Фабер не оскорбил. Вы станьте на мое место.– Ну конечно, вы оскорблены, – согласился Видаль. – Фаберу нет прощения. Но, может быть, этот несчастный не понимает, насколько смехотворно его поведение, потому что понять это – означало бы признать, что ты стар и смерть уже совсем близко.– А мне какое до этого дело? – спросила Антония.Видаль счел ее реплику вполне законной, но все же, полагая, что должен сделать последнюю попытку в пользу приятеля, подытожил свои аргументы следующими словами:– Ладно, я согласен, что вы обе правы. Он старый, некрасивый, но мы за это не можем его винить. Никто не бывает старым и некрасивым по своей воле.Антония посмотрела на него, покачав головой, словно услышала нечто из ряда вон выходящее и прощает его лишь потому, что принимает его таким, каков он есть.– Нет, дона Исидро не переспоришь. Пойду лучше постираю.Нелида, отправляясь вслед за ней, успела шепнуть:– Вы при Антонии так не говорите. 7 Ему явно стало лучше. Долгий день, праздно проведенный дома, пошел на пользу. А не выходил он по совету Нелиды. В полдень, когда собрался пойти в ресторан, он столкнулся с ней в прихожей.– Не выходите, – сказала девушка. – По-моему, вам сейчас выходить на улицу не следует. Сегодня отдыхайте и завтра совсем поправитесь.– Ну, знаете, одним воздухом не прокормишься. А у меня нет сил даже вермишель сварить.– Моя тетя Паула принесла мне коробочку пирожных. Могу я вас угостить?– Если придете есть их вместе со мной.– Нет, нет, только не это. Пожалуйста, не обижайтесь. Вы же знаете, люди-то какие.Вот он и съел – сперва одно, потом второе и так все полдюжины, вкус дивный, и запил несколькими мате. Однако еда, видимо, оказалась тяжелой для желудка, он долго спал днем, спал, как бывало раньше. когда после сиесты просыпаешься и не знаешь, День сейчас или середина ночи. Вставши, снова выпил мате, тщетно ожидая, что Исидорито принесет приемник, который наконец был отдан в починку. Потом, собравшись с силами, сварил вермишель и поел ее с тертым сыром и вчерашним хлебом, запивая красным вином. Когда остались одни крошки, явился Джими.– Я опоздал? – спросил Джими.– Трудно поверить, но это так. Уже ничего не осталось.– Ну не будешь же ты меня уверять, что у тебя не припрятано кое-что в буфете на десерт? Какая-нибудь запеканка? А может, плитка шоколада?– Да уж ладно, есть шоколад Исидорито. Тебе это, правда, будет вредно.– Не волнуйся, желудок у меня еще работает, – заявил Джими, быстро откусывая от плитки. – Надеюсь, вы из-за этого не поссоритесь? Кстати, сегодня вечером мы идем играть к Нестору, у него с сыном прекрасные отношения. Так будет безопаснее. Ты пойдешь?Видаль подумал, что можно бы и пойти – ведь Нелида не узнает, к тому же неплохо будет пообщаться с мальчиками, немного проветриться, рассеяться, а то после целого дня безделья да еще от чувства тяжести в желудке стали возникать мрачные мысли.– На улице все так же холодно? – спросил он.– Оденься потеплей, а то похоронные венки нынче дороги.Видаль накинул на плечи старенькое пончо, и они вышли в темноту.– Что с тобой? – спросил Джими. – Идешь весь согнутый.– Да ничего. Боль в пояснице.– Годы, старина, годы. Кто поумней, заранее смекает, как бороться со старостью. Коли думать о ней, тоска берет, духом падаешь, люди это замечают, говорят тебе, что сдаешься прежде времени. Коли забываешь о ней, тебе напоминают, что каждому овощу свое время, и называют тебя смешным старикашкой. Нет, против старости нет лекарства. Смотри, там на углу толпится народ, небось какая-нибудь уличная компания, или, как их называют, карательный пикет… Давай-ка лучше повернем в обход, чтоб с ними не встречаться.– Да, со всем можно смириться. Как ты думаешь, два старых, почтенных аргентинца времен нашей молодости стали бы унижаться до таких предосторожностей?– Ну, знаешь, в то время все были задиристые, а впрочем, когда их никто не видел, может, и они смирялись. 8 Нестор жил с женой и сыном, которого тоже звали Нестор, на улице Хуана Франсиско Cem, в домике, где в сторону улицы выходила столовая и еще одна комната, а третья комната и подсобные помещения были обращены не то к саду, не то к пустырю. Когда два друга вошли в дом, остальные уже были в сборе, в столовой. На стене там висели часы, остановившиеся на двенадцати. Хозяйка дома, сеньора Ре-хина, как обычно, перед друзьями мужа не появлялась; вместо ответа на вопрос о ней он неопределенно указал рукой на задние комнаты.Сын Нестора, извиняясь, сказал:– Меня ждут в кафе на другой стороне авениды.– Авениды Альвеара, – уточнил Данте.Все рассмеялись. Джими на полном серьезе объяснил:– У нашего старикана доисторические представления.– Сеньор Данте хотел сказать «авенида Освободителя», – вежливо поправил сын Нестора.– Данте прав, – заметил Аревало. – Надо сопротивляться смене названий. Каждые двадцать лет меняются номера домов, меняются названия улиц…– Меняются люди, – заключил Джими и стал напевать «Где он, мой Буэнос-Айрес?».– Да, все изменилось, это уже совсем не тот город, что прежде, – констатировал Аревало.Нестор-младший стал прощаться с гостями.– Вот нагрянули к вам, – оправдывался Видаль.– Теперь вам приходится уйти, – прибавил Аревало.– Главное, чтобы вам было удобно, – уверил их паренек. – Обо мне не беспокойтесь.– Но это же безобразие, что вам из-за нас приходится уходить, – сказал Аревало.– Какое это имеет значение? – возразил парень.– Я к папиным друзьям отношусь хорошо. – И вполголоса прибавил: – Что бы ни случилось.Он ласково похлопал отца по плечу, улыбнулся и, приветственно приподняв руку, вышел.– Славный мальчик, – сказал Видаль.– Болтунишка, – проворчал Джими.Нестор поставил на стол бутылку фернета, жареный арахис, маслины. Рей жадно протянул руку. Кинули карты, кому с кем играть. Видалю выпало играть с Джими и Аревало, так что в этот вечер он мог заранее считать выигранными все партии.– Что вы скажете про обойщика? – с полным ртом спросил Рей.– Вы его знали? – спросил Видаль у Нестора.– Да я его тысячу раз видел напротив твоего дома.Хотя Нестор произносил «р» на французский манер, никто не улыбнулся, кроме Джими – тот шутливо подмигнул одним глазом.– О ком это вы? – поинтересовался Данте.– Я с тревогой замечаю большие перемены, – вставил Аревало.– О дедушке Рея, – давясь от смеха, сказал Джими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
На следующее утро он почувствовал себя лучше, но все же не вполне здоровым. Будь у него деньги, подумал Видаль, он пошел бы в аптеку, попросил бы, чтобы ему сделали укол, и все бы прошло (пусть не в тот же день, а после того, как проведут полный курс). Но пока не получил пенсию, все расходы, кроме остро необходимых, исключались. Если бы в аптеке его принял сеньор Гаравента, затруднений не было бы, но если примет сеньора Ракель, неприятностей не оберешься. Все осложнялось тем обстоятельством, что как раз у доньи Ракели была рука легкая, а уколы самого аптекаря отличались болезненностью.По дороге в санузел Видаль встретил Фабера и Больоло, который, сильно жестикулируя в горячась, что-то многословно рассказывал.– А вы-то где прятались ночью? – спросил Фа-бер, слегка отстраняя своего собеседника.– Да я, ээээ… – в сильном смущении пролепетал Видаль. Но объяснения не понадобилось.– Что до меня, – перебил его Больоло, – то меня не так легко застать врасплох…Видаль глянул на него с некоторым любопытством: Больоло говорил как-то странно, даже выражение лица было необычным.Но тут вмешался Фабер, стараясь говорить погромче, чтобы заставить себя слушать.– Мне удалось спрятаться в уборной, – объяснил он, – но поверьте, ночку я провел не дай Бог! Вдруг стали стучать в дверь. Я уже подумал, мне конец, но они ушли.– Что до меня, – продолжал гнуть свое Больоло, – то меня не так легко застать врасплох. Как только я увидел, что эти ребята меня обступили – а я, знаете, голову не теряю, – я сразу понял, им лучше не перечить.– На рассвете, когда уже можно было выйти, – продолжал Фабер, – я с места не мог подняться. От этого сидения обострилось люмбаго, болью свело поясницу. – Точно как у меня, – в порыве братского чувства сказал Видаль.– Нет, нет, – запротестовал Фабер. – Я, когда вышел из уборной, еще долго не мог разогнуться.Больоло, хотя и не очень-то блистал красноречием, сумел завладеть вниманием собеседников.– Ребята засели за карты, так мы и развлекались – беседовали, планировали вылазки, до поздней ночи. Не думайте, что мое положение было таким уж легким. Они собирались идти в центр, и я, хотя виду не подавал, сильно нервничал. Когда стали расходиться, я попытался остаться, но они потребовали, чтобы я шел с ними. Я хотел присоединиться к группе вашего сына, он-то хотя бы знакомый, но двое из них подхватили меня под руки, и так, знаете, дружески беседуя, мы пошли Бог знает как далеко по направлению к станции Пасифико. Возле винного склада один из них, звали его Нене, все таким же любезным тоном сказал, что я должен забыть все, что слышал в этот вечер. Второй похвалил мою вставную челюсть и под предлогом, будто хочет ее рассмотреть поближе, выдернул ее у меня изо рта. Вы не поверите: когда я попросил ее отдать, самый щуплый из них сказал, что если, мол, я хочу возвратиться домой целым и невредимым, то лучше мне не терять времени.– В любом случае мы отделались намного дешевле, чем Губерман, – заметил Фабер.– Ваш сын, дон Исидро, – обратился к нему Больоло с нарочитой любезностью, к которой он прибегал в щекотливых обстоятельствах, – произвел на меня впечатление серьезного молодого человека. Не попробуете ли вы его расспросить?– Расспросить? – удивился Видаль.– Может, он согласится разведать, есть ли у меня надежда получить мою челюсть обратно. Вы же знаете, как дорого она стоит.– Еще бы не знать.– Можно на вас рассчитывать?– Конечно, можно. А что случилось с Губерманом?Больоло недоверчиво поднял брови, но все же начал объяснять:– Бедняга ехал в своем автомобильчике по Лас-Эрас…Фабер, слегка его отстраняя, перебил:– Можно мне сказать? Я вырезал в «Ультима ора» показания убийцы.Он достал из кармана вырезку и осторожно ее развернул.– Тут все напечатано, слово в слово. Слушайте: «Когда я увидел впереди в машине эту лысину, я понял, что попал не в свой ряд. Признаюсь, я, вероятно, был уже на взводе, был сильно раздражен. Но поверьте мне, сеньоры, все произошло так, как я предвидел: когда другие машины тронулись, эта, что была передо мной, ни с места – водитель, этот старичок с плешью, видимо, медленно соображал, долго раскачивался, прежде чем снова тронуться. Старик стал жертвой накопившегося во мне раздражения из-за прежних подобных ситуаций, которые возникали по вине таких же стариков. Я не мог сдержать себя, искушение пальнуть в эту лысину между парой торчащих ушей оказалось неодолимым».– Что же сделали с этим сумасшедшим? – спросил Видаль.– Бросьте, че, не говорите таких слов, – возразил Больоло.– Он тут же был отпущен на свободу, – сообщил Фабер.Больоло открутил кран над одной из раковин и, набрав воду в пригоршню, попил.– Не забудьте, пожалуйста, – напомнил он Видалю, – если будет удобно, расспросите вашего сына.И он пошел прочь из санузла. Остальные двое медленно последовали за ним.– Мне его жаль, – сказал Фабер.– А мне – нисколько, – ответил Видаль. – Вид У него наглый, а на самом-то деле он жалкий подхалим при нашем управляющем. Сам не знает, к какой стороне пристать.Им встретились Нелида и Антония. Видаль заметил, что с Фабером девушки не поздоровались. Впрочем, тот сразу ушел к себе домой.– Поздравляю вас, дон Исидро, с такими друзьями, – иронически заметила Антония.– Вы имеете в виду Буяна?– Буян еще куда ни шло. Но этого старого бесстыдника я не перевариваю.– Антония права, – подтвердила Нелида.Видаль взглянул на Нелиду, полюбовался изящным изгибом ее шеи, подумав, что его можно сравнить с лебединым и что он, Видаль, каждый раз открывает в этой девушке что-то новое.– А что он сделал? – торопливо спросил Видаль.– Чего только он не сделал! – вспылила Антония. – Гнусный старикашка! Вот я говорю с вами, а злость прямо меня душит. Да он вечерами пристает к девушкам с самыми подлыми намерениями – околачивается тут, возле уборных! Спросите у Нелиды, если мне не верите.– Верно, – подтвердила Нелида. – С десяти вечера он уже здесь, с засаде.– Не может быть! – воскликнул Видаль.– Уверяю вас. Мы-то знаем.– Что вы говорите! Неужто он не понимает, как это мерзко? Наверно, он отчаялся, потому и стыд потерял.Видаль прибавил, что в такое поведение Фабера трудно поверить, и искренне его осудил.– Такого старикашку, – заявила Антония, – я бы выдала без всяких угрызений совести.Видаль, внутренне соглашаясь с нею, попытался все же заступиться:– Он несчастный человек.Он это повторил несколько раз и пробовал найти еще какие-то оправдания, но встретил беспощадный отпор.– Таких стариков надо бы всех изничтожить, – вынесла свой приговор Антония.– Ну ладно. Я признаю, что вы обе правы. Старики, которые пристают к молодым женщинам, – это жалкое зрелище. Отвратительное. Вы обе правы. Совершенно правы. Но если их сравнить с каким-нибудь доносчиком, предателем, убийцей…– Вас-то Фабер не оскорбил. Вы станьте на мое место.– Ну конечно, вы оскорблены, – согласился Видаль. – Фаберу нет прощения. Но, может быть, этот несчастный не понимает, насколько смехотворно его поведение, потому что понять это – означало бы признать, что ты стар и смерть уже совсем близко.– А мне какое до этого дело? – спросила Антония.Видаль счел ее реплику вполне законной, но все же, полагая, что должен сделать последнюю попытку в пользу приятеля, подытожил свои аргументы следующими словами:– Ладно, я согласен, что вы обе правы. Он старый, некрасивый, но мы за это не можем его винить. Никто не бывает старым и некрасивым по своей воле.Антония посмотрела на него, покачав головой, словно услышала нечто из ряда вон выходящее и прощает его лишь потому, что принимает его таким, каков он есть.– Нет, дона Исидро не переспоришь. Пойду лучше постираю.Нелида, отправляясь вслед за ней, успела шепнуть:– Вы при Антонии так не говорите. 7 Ему явно стало лучше. Долгий день, праздно проведенный дома, пошел на пользу. А не выходил он по совету Нелиды. В полдень, когда собрался пойти в ресторан, он столкнулся с ней в прихожей.– Не выходите, – сказала девушка. – По-моему, вам сейчас выходить на улицу не следует. Сегодня отдыхайте и завтра совсем поправитесь.– Ну, знаете, одним воздухом не прокормишься. А у меня нет сил даже вермишель сварить.– Моя тетя Паула принесла мне коробочку пирожных. Могу я вас угостить?– Если придете есть их вместе со мной.– Нет, нет, только не это. Пожалуйста, не обижайтесь. Вы же знаете, люди-то какие.Вот он и съел – сперва одно, потом второе и так все полдюжины, вкус дивный, и запил несколькими мате. Однако еда, видимо, оказалась тяжелой для желудка, он долго спал днем, спал, как бывало раньше. когда после сиесты просыпаешься и не знаешь, День сейчас или середина ночи. Вставши, снова выпил мате, тщетно ожидая, что Исидорито принесет приемник, который наконец был отдан в починку. Потом, собравшись с силами, сварил вермишель и поел ее с тертым сыром и вчерашним хлебом, запивая красным вином. Когда остались одни крошки, явился Джими.– Я опоздал? – спросил Джими.– Трудно поверить, но это так. Уже ничего не осталось.– Ну не будешь же ты меня уверять, что у тебя не припрятано кое-что в буфете на десерт? Какая-нибудь запеканка? А может, плитка шоколада?– Да уж ладно, есть шоколад Исидорито. Тебе это, правда, будет вредно.– Не волнуйся, желудок у меня еще работает, – заявил Джими, быстро откусывая от плитки. – Надеюсь, вы из-за этого не поссоритесь? Кстати, сегодня вечером мы идем играть к Нестору, у него с сыном прекрасные отношения. Так будет безопаснее. Ты пойдешь?Видаль подумал, что можно бы и пойти – ведь Нелида не узнает, к тому же неплохо будет пообщаться с мальчиками, немного проветриться, рассеяться, а то после целого дня безделья да еще от чувства тяжести в желудке стали возникать мрачные мысли.– На улице все так же холодно? – спросил он.– Оденься потеплей, а то похоронные венки нынче дороги.Видаль накинул на плечи старенькое пончо, и они вышли в темноту.– Что с тобой? – спросил Джими. – Идешь весь согнутый.– Да ничего. Боль в пояснице.– Годы, старина, годы. Кто поумней, заранее смекает, как бороться со старостью. Коли думать о ней, тоска берет, духом падаешь, люди это замечают, говорят тебе, что сдаешься прежде времени. Коли забываешь о ней, тебе напоминают, что каждому овощу свое время, и называют тебя смешным старикашкой. Нет, против старости нет лекарства. Смотри, там на углу толпится народ, небось какая-нибудь уличная компания, или, как их называют, карательный пикет… Давай-ка лучше повернем в обход, чтоб с ними не встречаться.– Да, со всем можно смириться. Как ты думаешь, два старых, почтенных аргентинца времен нашей молодости стали бы унижаться до таких предосторожностей?– Ну, знаешь, в то время все были задиристые, а впрочем, когда их никто не видел, может, и они смирялись. 8 Нестор жил с женой и сыном, которого тоже звали Нестор, на улице Хуана Франсиско Cem, в домике, где в сторону улицы выходила столовая и еще одна комната, а третья комната и подсобные помещения были обращены не то к саду, не то к пустырю. Когда два друга вошли в дом, остальные уже были в сборе, в столовой. На стене там висели часы, остановившиеся на двенадцати. Хозяйка дома, сеньора Ре-хина, как обычно, перед друзьями мужа не появлялась; вместо ответа на вопрос о ней он неопределенно указал рукой на задние комнаты.Сын Нестора, извиняясь, сказал:– Меня ждут в кафе на другой стороне авениды.– Авениды Альвеара, – уточнил Данте.Все рассмеялись. Джими на полном серьезе объяснил:– У нашего старикана доисторические представления.– Сеньор Данте хотел сказать «авенида Освободителя», – вежливо поправил сын Нестора.– Данте прав, – заметил Аревало. – Надо сопротивляться смене названий. Каждые двадцать лет меняются номера домов, меняются названия улиц…– Меняются люди, – заключил Джими и стал напевать «Где он, мой Буэнос-Айрес?».– Да, все изменилось, это уже совсем не тот город, что прежде, – констатировал Аревало.Нестор-младший стал прощаться с гостями.– Вот нагрянули к вам, – оправдывался Видаль.– Теперь вам приходится уйти, – прибавил Аревало.– Главное, чтобы вам было удобно, – уверил их паренек. – Обо мне не беспокойтесь.– Но это же безобразие, что вам из-за нас приходится уходить, – сказал Аревало.– Какое это имеет значение? – возразил парень.– Я к папиным друзьям отношусь хорошо. – И вполголоса прибавил: – Что бы ни случилось.Он ласково похлопал отца по плечу, улыбнулся и, приветственно приподняв руку, вышел.– Славный мальчик, – сказал Видаль.– Болтунишка, – проворчал Джими.Нестор поставил на стол бутылку фернета, жареный арахис, маслины. Рей жадно протянул руку. Кинули карты, кому с кем играть. Видалю выпало играть с Джими и Аревало, так что в этот вечер он мог заранее считать выигранными все партии.– Что вы скажете про обойщика? – с полным ртом спросил Рей.– Вы его знали? – спросил Видаль у Нестора.– Да я его тысячу раз видел напротив твоего дома.Хотя Нестор произносил «р» на французский манер, никто не улыбнулся, кроме Джими – тот шутливо подмигнул одним глазом.– О ком это вы? – поинтересовался Данте.– Я с тревогой замечаю большие перемены, – вставил Аревало.– О дедушке Рея, – давясь от смеха, сказал Джими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21