Я пока не выяснил, какова судьба их взрослых детенышей, после того как они в конце концов расстаются с родителями, и не знаю, отправляются ли они за мигрирующими стадами гну, зебр и газелей.
Но нам удалось узнать кое-что о повадках чепрачных шакалов. Когда мигрирующие стада скапливались возле нашего лагеря у озера Лгарья, везде, куда бы мы ни поехали, мы встречали чепрачных шакалов группами по шесть и более особей. Но когда мигрирующие стада тронулись дальше, большинство этих шакалов двинулось за ними следом, а возле озера осталось лишь несколько оседлых пар, которые охотились в прибрежных зарослях.
Ясно было, что какая-то часть чепрачных шакалов на несколько месяцев переходила к бродячему образу жизни, сопровождая мигрирующие стада по крайней мере на небольшом отрезке их ежегодного маршрута. Как правило, этими кочевниками оказывались одинокие взрослые шакалы или молодые особи обоего пола.
Возможно, здесь имеет место то же, что и среди львов: чепрачные шакалы, у которых уже есть свои владения, никогда их не покидают, а те, кто слишком молод или слаб, чтобы отвоевать себе собственную территорию, странствуют за мигрирующими стадами.
Нас с Джейн особенно заинтересовали некоторые черты группового поведения у этих кочевников. Надо полагать, что на своем пути такой шакал время от времени встречает бродячих сородичей — с одними он никогда не сталкивался прежде, с другими у него было, так сказать, шапочное знакомство. Вдобавок он еще вынужден то и дело проходить через охотничьи угодья оседлых чепрачных шакалов. Постарается ли он избежать встреч с себе подобными, и если он поневоле столкнется с ними возле добычи, то насколько серьезные драки возникнут при попытке каждого установить свое иерархическое положение?
Наблюдения за чепрачными шакалами только раздразнили наш аппетит — до чего же это интересные животные! Я отлично помню, как мы с Джейн впервые встретили двух таких бродячих шакалов. Довольно бледно окрашенный серебристо-серый самец, за которым мы следили, вдруг поднялся и сел, прижав уши и широко разинув пасть. Оглянувшись, мы увидели, что к нему бодрой рысью приближается другой самец, с гораздо более ярким мехом — хвост вытянут горизонтально, уши насторожены. Вся осанка и поведение выдавали зверя, который привык побеждать. Не исключено, что наш шакал уже встречался с ним, а если нет, то достаточно было этой самоуверенной манеры, чтобы убедить его в превосходстве противника. Когда явно доминирующий самец подбежал, подчиненный высоко поднял переднюю лапу и легонько тронул его за плечо, словно отстраняя. На мгновение пришелец застыл на месте, а потом, молниеносно развернувшись, ударил противника крупом. Два раза, один за другим, он повторил «удар задом», а напоследок еще и лягнул припавшего к земле задней лапой в плечо.
Затем он побежал рысцой и скрылся в кустах неподалеку, но через несколько секунд вернулся с комочком сухого навоза в зубах. Этот комочек он положил на землю перед поверженным самцом. Мы сразу вспомнили о ритуальных подношениях, встречающихся у некоторых птиц и пауков при ухаживании, и происходящее, по правде сказать, заинтриговало нас. Немного спустя — лежавший шакал так и не посмел принять дар — доминирующий шакал снова взял комочек в зубы и подбросил высоко в воздух. Когда тот упал, шакал подскочил и отпасовал его носом в сторону. Потом опять подбросил игрушку и на этот раз поймал ее на лету. Наконец подчиненный шакал вскочил на ноги, и мы с полчаса смотрели, как они играют: носятся в кустах, вырывают друг у друга ветку, прыгают один на другого с упавшего дерева. Подношение навоза оказалось приглашением поиграть.
В последующие дни мы видели, как эти два шакала встречались снова: почти всегда их приветствия начинались с «удара задом», а потом переходили в игру. Мы часто наблюдали встречи двух групп чепрачных шакалов, и почти всегда после разнообразных «приветствий», которыми обменивались шакалы, они весело играли все вместе.
Обряд приветствия, сопровождающийся неопасной формой агрессивности, легко понять и объяснить: несомненно, он позволяет двум незнакомым шакалам определить, кто из них сильнее или смелее, для этого достаточно вместо кровопролития «пустить пыль в глаза». А если им уже приходилось встречаться, приветствие напомнит подчиненному его место. И в любом случае этот обряд уменьшает риск настоящей драки, в которой один или оба противника могли бы серьезно пострадать.
Но нас гораздо больше озадачивали слишком частые и энергичные игры чепрачных шакалов. Раньше нам довольно редко случалось видеть, как играют шакалы — иногда родители (и у чепрачных, и у обыкновенных шакалов) возились с щенками, несколько чаще молодые шакалы затевали довольно буйные игры. А игры, которые мы наблюдали у странствующих чепрачных шакалов, включали подчас до шести участников и продолжались до получаса. Вдруг ни с того, ни с сего обычно не очень расположенные к играм взрослые звери начинали развиться, как маленькие щенята. Почему? Может быть, окружавшее изобилие пищи возвращало их к беззаботной поре детства? Возможно, и так. Но только отчасти. Скорее всего игры, которые начинались после обряда приветствия, помогали закрепить у каждого шакала сознание собственного общественного положения в группе незнакомых или почти незнакомых сородичей. И чем лучше он это запомнит, тем легче ему будет потом, когда он повстречает товарищей по игре у добычи: тогда уж он постарается не перечить тем, кто сильнее, и, таким образом, у него будет намного меньше шансов получить взбучку.
В кратере Нгоронгоро мы никогда не видели у чепрачных шакалов массовых игр и очень редко наблюдали обряд приветствия с использованием приема «удар задом». В кратере, как и на равнине, — у добычи собирались пятнадцать и больше шакалов, но, насколько нам известно, эти взрослые шакалы никогда не бродяжничали и, очевидно, были хорошо знакомы. Каждый прекрасно знал свое положение среди других, и потому не возникало необходимости ни в обряде приветствия, ни в играх.
Мне кажется, что одно из самых интересных наблюдений за обыкновенными шакалами на открытых равнинах — это их охотничьи приемы, которые нам впервые удалось увидеть после того, как мигрирующие стада гну и зебр покинули окрестности и на смену им пришли газели Гранта и Томсона. Я колесил по равнине, когда внезапно мое внимание привлекла группа животных, мчавшихся по степи. Они были примерно в километре от меня. Причудливое знойное марево превратило эту четверку в привидения, плывущие сквозь мираж, но я был уверен, что бинокль меня не обманывает и я вижу трех шакалов, преследующих взрослую газель Томсона.
Кажется, газель обернулась и пригрозила рожками шакалу, — который ее нагонял. Через несколько секунд она опять обернулась и бросилась навстречу ближайшему шакалу, но тот отскочил в сторону. Вот с ними поравнялись остальные трое, и на мгновение мне показалось, что все как сквозь землю провалились. Расстояние было слишком велико, да и струящийся жар так все искажал, что я не очень ясно видел, что там произошло. Включив мотор, я еще минуты две выискивал какую-нибудь примету среди этих безбрежных равнин, чтобы с некоторой долей уверенности вывести машину к нужному месту.
Когда я подъехал, все вокруг было совершенно так же, как и в момент нашего отъезда. Повсюду паслись газели, а под вечер некоторые из них разыгрались и гонялись друг за другом кругами. Немного присмотревшись, я решил, что мне померещилось, но все-таки поездил кругом, чтобы окончательно в этом убедиться. Через каких-нибудь двадцать метров словно из-под земли вынырнула измазанная кровью мордочка и снова скрылась. Я поспешно тронулся в ту сторону — и верно: за небольшим холмиком три шакала рвали тушу взрослой самки газели Томсона. Газель слабо дернулась, но это было ее последнее движение.
До сих пор, насколько нам было известно, ни один ученый не мог с уверенностью сказать, что шакалы в состоянии затравить взрослую газель Томсона, хотя этот вопрос часто обсуждался. А тут — шутка ли, увидеть все своими глазами! — я даже прервал на несколько дней наблюдения за гиеновыми собаками, чтобы как можно больше узнать об охотничьих приемах шакалов.
Мы нередко видели, как на такой охоте жертве удается уйти, и в двух случаях подоспели тогда, когда взрослая газель принимала последний бой, но нам никак не удавалось увидеть момент, когда шакалы хватают жертву. Однако, принимая во внимание то, что на морде и на шее жертвы никогда не было ни одной ранки, можно с уверенностью сказать, что шакалы, подобно гиеновым собакам, гиенам и волкам, убивают добычу, выпуская ей внутренности. Я с интересом узнал, что койот, во многом очень похожий на шакала, нападая на больных белохвостых оленей, всегда бросается к горлу.
Вскоре я заметил, что шакалы, охотясь за взрослыми газелями, почти всегда объединяются в группы от трех до семи особей. Но однажды я видел, что шакал отважился на такую охоту в одиночку. Он гнался за самкой газели больше трех километров, а потом оба, и охотник, и дичь, запыхавшись, снизили скорость примерно до резвой рыси. Газель в конце концов замешалась в стадо своих сородичей, а шакал — то ли потеряв намеченную жертву из виду, то ли просто от усталости — прекратил преследование.
В общем обыкновенные шакалы охотились «стаями», как гиеновые собаки или волки. Я далеко не сразу заметил, что эти сравнительно большие группы шакалов в отличие от тех, которые я наблюдал в кратере, состоят не только из взрослых особей; кроме самца и самки, в них обычно входили шакалы, казавшиеся немного меньше — почти наверняка детеныши этой пары. Но только длительное изучение равнинных шакалов покажет, правильно ли это заключение.
Лишь через четыре месяца после того, как мы расстались с семейством Ясона, нам с Джейн удалось ненадолго возвратиться в кратер Нгоронгоро, чтобы посмотреть, как там идут дела. Пока мы спускались с гребня по крутой дороге, дно кратера выглядело высохшим и лишенным жизни, но, как это бывало и раньше, на побуревшей траве паслись более многочисленные, чем мы ожидали, стада гну, зебр и газелей. Во второй половине дня мы подъехали к хижине на реке Мунге и быстро разгрузили машину. На этот раз мы устроились гораздо проще и, прихватив Лакомку, вскоре выехали на поиски шакалов.
Было очень приятно ехать по старому накатанному следу, но местность вокруг была столь же иссушена и бесплодна, как и только что покинутые равнины Серенгети. Перед нами расстилалась полупустыня, где жалкие остатки пересохшей травы вели явно безнадежную войну с пылью: она взлетала вверх, курилась в воздухе при малейшем ветерке и снова опускалась, толстым ковром покрывая все вокруг. Когда мы наконец подъехали к логову, где прежде жили шакалы с щенками, все было заброшено и безжизненно. Пыльная паутина клочьями болталась у входа в пятую нору. Поблизости валялся скелет гну, на его высохших костях кое-где еще держалась сухая шкура. Развевавшаяся на ветру борода как будто хотела отпугнуть от этих мест все живое, чтобы никто не вытаптывал землю, которая в один прекрасный день покроется травой и привлечет сюда сородичей погибшего гну.
На поиски оставалось часа два — не удивительно, что мы не нашли ни Ясона, ни его семейства, но я все-таки огорчился. На следующее утро я выехал один. Подъехав к месту, где родились когда-то щенки Ясона, я с величайшим облегчением увидел, что там бродят четверо взрослых шакалов. Ни один из них и ухом не повел, завидев машину, — ясно, что это кто-то из семейства Ясона. Собственно говоря, самого Ясона я узнал с первого взгляда, а остальная тройка была помоложе. Но не успел я разобраться, кто тут кто, как подбежал пятый шакал и сунул голову в нору.
Я глазам своим не поверил, когда из норы выкатились пятеро щенят, такие же маленькие, как Руфус и компания, когда я увидел их в первый раз. Малыши начали сосать; я понял, что это Яшма с щенками, и немало удивился, что она снова родила всего через шесть месяцев после того, как перестала кормить предыдущий помет.
Постепенно я определил всех шакалов, проверяя себя по крупным фотографиям, которые сделал перед отъездом из кратера: у каждого шакала усы образуют индивидуальный рисунок. Возле норы были трое взрослых детей — Эмба, Синда и Слиток. Слиток превратился в красивого молодого самца, но Руфус, подбежавший к норе в середине дня, совсем его затмил: ни разу в жизни я не видел такого великолепного шакала. Шерсть оттенка темного золота была испещрена красно-бурыми отметинами, а вокруг шеи топорщился пушистый, густой «воротник».
К концу дня у меня сложилось впечатление, что четверо молодых сейчас относятся друг к другу гораздо лучше, чем четыре месяца назад, когда мы расставались. Руфус не проявлял ни малейшей агрессивности к своим однопометникам — должно быть, он настолько прочно занял подобающее ему место, что уже ни к чему было нагонять на других страх. Синда тоже переменилась — она избавилась от прежней робости и бесстрашно ввязалась в довольно оживленную игру, которую затеяли остальные.
А вот Эмба почти не отходила от новых щенят — казалось, она в них души не чает. Когда они играли у норы, она неустанно наводила на них красоту, и я видел, как она подняла одного из них, ухватив зубами за шкурку, а потом опустила обратно в траву и крепко прижала к земле, положив ему на спину обе передние лапы, а сама тем временем все теребила зубами его короткую шерстку. В другой раз Эмба, заметив, что один щенок никак не может «оправиться» — наверное, у него был легкий запор, — подбежала к нему, ухватила зубами твердый шарик, вытащила его и бросила на землю, а щенок с видимым облегчением заковылял обратно к норе.
Меня очень позабавило, как Слиток стал подбираться к своим крохотным родственникам, тряся головой и приглашая их поиграть. Но щенята были еще слишком малы, совсем на это не реагировали, и Слиток, кажется, никак не мог решить, играть ему с ними или погодить. В конце концов он улегся поблизости и стал созерцать малышей, насторожив уши и склонив голову набок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31