.. выцвел,
конечно, и немного дырявый, но я заштопала...
- И где же мы его вывесим в Спасоналивковском переулке?
бессильно осведомилась я.
- Нигде. Буду им укрываться...
- Что?!
- Укрываться! - отрезала она тоном, исключающим
продолжение учтивой беседы.
Тем не менее глаза шныряют по сторонам, старшеклассники по
пятницам собираются в "Шеш-Беш" - забегаловке на Ордынке... Все
уже совершили по нескольку экспедиций на "Горбушку", понакупили
дешевых дисков и кассет... Вообще потрясены и подавлены
"дистанциями огромного размера"... Я, кстати, тоже - после
десяти лет отсутствия, - до известной степени, потрясена и
подавлена этими дистанциями...
...Любопытно наблюдать за собой, за изменениями в
отношениях с Россией... Вчера мы говорили на эту тему с Яшей
Соколом. У него - художника, человека впечатлительного, - свои
счеты с родиной. Рассказал, как в восьмидесятых годах у себя в
Подольске стал свидетелем сцены, забыть которую не смог
никогда.
Это было время, когда в Подольский госпиталь привозили
тяжелых раненых из Афганистана... Их оперировали, ампутировали
конечности, многие ребята просто оставались обрубками, - без
ног, с одной рукой. Потом долго они приходили в себя, - учились
выживать, как-то справляться с бесконечной тоской...
Однажды несколько этих ребят нашли себе девочек и
пригласили в кино. Как только они выкатились в своих колясках
за ворота госпиталя, - откуда ни возьмись, появился наряд
милиции и стал загонять их обратно. Сначала они удивились,
шутили, говорили - вы что, братаны, мы же не в тюряге, вот, с
девушками в кино впервые выбрались, фильм хотим посмотреть...
Но те - видно, у них был приказ, - стали напирать, загоняя
калек обратно в ворота. Стране нельзя было показывать уродства
войны.
И тогда раненые бросились в рукопашный бой. Они дрались
костылями и палками ожесточенно, яростно... Драка была в самом
разгаре, когда прикатил вызванный взвод солдат на грузовике, те
набросились на калек, покидали их в кузов вместе с костылями,
колясками, палками и куда-то повезли...
И пока он рассказывал, я вдруг поняла, - что меня мучило все эти годы. Я пыталась определить и обозначить словами разницу в душевном моем осязании двух моих стран - Израиля и России. Вся моя жизнь в Израиле, предметы, пространство и люди, - все, что меня окружает там, - была и есть ослепительная сиюминутная реальность. Все, что было со мной в России, что происходит сейчас и будет когда-либо происходить - все это сон, со всеми сопутствующими сну приметами.
И между прочим, я опять стала видеть сны - а ведь в последние годы засыпала и мгновенно просыпалась утром, готовая начать день с того места, на котором остановился для меня вечер. Опять стали сниться давно умершие люди, приносящие в сон давно забытые обстоятельства своих жизней. События дня и новые лица странно тасуются в моих нынешних снах с давно отошедшими в прошлое людьми и разговорами, словно российское, лунное полушарие моей жизни (прежде заслоненное ослепительным светом Израиля), зашевелилось, подтаяло, побежало мутными ручейками...
И еще: никогда не могла понять психологии двоеженцев. И только когда вернулась в Россию и стала снова с нею жить, поняла: ты любишь в данный момент ту, которая перед глазами, но думаешь о той, которой рядом нет..."
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
глава шестая. Будни спонсора
Меж тем я огляделась...
Да, мой предшественник говорил чистую правду: уже явились ко мне несколько писателей с объемистыми рукописями, уже выросли на моем столе две башни из папок с революционными проектами. Уже потянулись вереницей странные субъекты с бегающими глазами и более чем странными идеями...
Я уже выдержала первую, пробную атаку Клары Тихонькой, знаменосца и идеолога общественного фонда "Узник". (Остроумный Яша каждый раз переименовывал этот фонд то в "Хроник", то в "Циник", то в "Гомик"...)
Она и выступала, как знаменосец, откидывая голову с высоким седым коком волос над открытым лбом Сованаролы - и голосом, поставленным и ограненным неисчислимыми собраниями, заседаниями, комитетами, протоколами и голосованиями, - вопрошала, требовала, взывала и обличала. За ней крался Савва Белужный на мягких лапах. Пара была классической, из старинных площадных комедий. И работали парой: Клара нападала, обвиняла, вымогала, Савва - стеснительно улыбаясь, - перечислял отборные проекты общества "Узник". Я, как профессиональный музыкант, сразу оценила этот безупречный дуэт.
Ключевым словом в их торгах было слово "катастрофа", причем в самых разных регистрах.
- Если мы не соберем нужной суммы на проведение этого семинара, это станет настоящей катастрофой для будущего российских школьников! торжественно провозглашала Тихонькая.
- Катастрофу, и еще раз Катастрофу, и тысячу раз - Катастрофу должны мы поставить во главу угла на уроках истории, - проникновенно вел Савва свою партию...
- Вчера весь день занималась Катастрофой... Все на мне, все на мне... Вы не представляете, как я устала!
Уже и несравненная Эсфирь Диамант прислала несколько видеокассет со своими концертами. Эта работала грубо, как водопроводчик.
- Люблю-у-у! - говорила она стонущим голосом. - Все ваши книги люблю, и все! Нет сил, плачу, рыдаю, и все! Подарите мне книжку, умоляю! Любой из ваших романов! Мне тут давали читать на ночь - я хохотала, как дикая! Нет сил, - хохочу, и все! Подарите, солнце, - как раз на концерте, вот, что мы с вашей помощью проведем в зале "Россия" за плевые тыщ двадцать баксов... Я посвящу вам песню! Прямо со сцены. Вы знаете мою песню "Скажи мне душевное слово?" Нет?!! О, я подарю вам диск, будете слушать и обливаться слезами!!
Фира Ватник, сама себе менеджер своей раззудись-карьеры, давая интервью, никогда не забывала упомянуть, что в семидесятых годах боролась за выезд, сидела "в отказе", пострадала за отпусти народ мой. Странно, что ни один интервьюер сейчас не догадывался задать столь естественный вопрос: - и вот, ныне, когда каждый, кто стремился уехать, может осуществить свою мечту?! - недогадливый народ интервьюеры, или слишком деликатный...
Самое поразительное, что и дуэту о Катастрофе, и душевному слову, я обещала денег. Вернее, обнаружила, что обещала, - когда осталась одна. И поняла, что переношу на этих людей те мои привычки и принципы, коими руководствуюсь в частной жизни. Мой дед всегда говорил мне - если человек просит, надо дать. Поэтому я никогда не отворачиваюсь от нищих, от уличных музыкантов, не отказываю агентам всевозможных благотворительных фондов, добровольцам из различных организаций по борьбе с болезнями, одиночеством, самоубийствами и прочими напастями человеческого рода. Я охотно приглашаю в дом мальчиков в вязаных кипах, с мешками за спинами, которые по пятницам собирают по людям еду для бедных семей, и бросаюсь открывать кухонные шкафы, собирая пакет с провизией.
Все это не имеет никакого отношения к моим особым душевным качествам, которых нет. Я знакома с несколькими, весьма жесткими и несентиментальными людьми, ведущими себя в подобных случаях так же. Все дело во врожденном чувстве высшей субординации, когда ты знаешь, что любой человек, возникший на твоем пороге или подошедший к тебе на улице, - это не случайность, а посланец.
Словом, в начале службы я по привычке принимала за посланцев всех людей, добивавшихся встречи со мною... Когда же огляделась и стала чуть-чуть разбираться в здешней ситуации, - подобралась, насупилась и приняла круговую оборону.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В то же время, явившись по приглашению на открытие какой-то международной конференции по иудаике, я впервые очутилась в гуще научного мира, который, как выяснилось, за время моего отсутствия в России возродился, пророс, разветвился и ныне цвел и плодоносил, - и сразу свела знакомство с несколькими в высшей степени симпатичными, талантливыми и трогательными людьми...
Бессребреники, рвущие жилы ради науки, - их легко было отличить от других: они не умели просить денег. Их безуспешно обучали этому киты из УЕБа, субсидирующего научные проекты. Для этого организовывались специальные семинары по фаундрейзингу, на которых активные дамы-умелицы читали с утра до вечера лекции по обучению многим, сравнительно честным, способам отъема денег у спонсоров. Профессора конспектировали все эти советы, возможно, даже зубрили уроки дома... Ничего не помогало!
Вот как просил денег на уникальные научные проекты профессор Абрам Зиновьевич Ланской - светило в мировой иудаике, автор многих книг, умница и человек. Он поднимался. Одергивал старый пиджак. Прочищал горло. И говорил: - Я Абрам Ланской, профессор, доктор наук, специалист по античному периоду еврейской истории... Дайте денег!
Когда мы познакомились поближе, я многое поняла:
Абраша Ланской привык думать о смерти эпически-спокойно, и даже дружественно. В принципе, ему не нравилось - жить. Но, будучи обязательным и академическим человеком, он относился к жизни, как к профессиональному заданию, и - жил. Хотя с удовольствием прекратил бы это глупое занятие в любую минуту. Профессиональная научная сфера (античность) и некоторые традиции величественного, исполненного достоинства ухода из жизни древних предрасполагали профессора Абрама Зиновьевича Ланского к академическому взгляду на эту проблему.
Когда, бывало, в университет являлся какой-нибудь миллионер из горских евреев, в молодости купивший диплом филолога и в память об этом дипломе желавший вложить деньги в издание "кого-нибудь стоящего", Абраша говорил ему:
- Советую вам обратить внимание на труды античных авторов... У них бесконечно много достоинств. Во-первых, имена эти проверены временем... Во-вторых, у них нет родственников... И в-третьих, они прекрасны хотя б уже тем, что давным-давно умерли...
Тут его голос обычно мечтательно зависал... лицо разглаживалось, глаза заволакивала нездешняя дымка.
Ну как такой человек мог просить чего бы то ни было у кого бы то ни было в этой земной жизни?
...А вот Миша Каценельсон, - философ, культуролог, парадоксалист, наоборот, заваливал потенциальных спонсоров камнепадом речи. Устремив на собеседника белое чернобровое лицо боярина с длинными волосами, которые частым беглым жестом он откидывал со лба и заводил за уши, Миша цитировал справочники и энциклопедии, сыпал именами давно сгинувших третьестепенных деятелей забытых литературных и прочих сообществ... Минут через двадцать одуревший спонсор впадал в летаргическое состояние и ослабевал настолько, что просто был не в состоянии вытащить чековую книжку или расписаться на бланке...
Миша был эрудирован настолько, что меня в разговоре с ним брала оторопь на третьей минуте, я как-то сникала перед этой лавиной информации, как перед бесчисленными томами "Британики". Вместе с тем Миша оказался вовсе не книжным червем, был азартен, боевит, постоянно с кем-то судился, причем сам себя защищал, - и вообще, жил с полным своим удовольствием.
Сережа Лохман, безумный библиофил, коллекционер, разыскатель и издатель редких книг - просто не умел высиживать свои просьбы в приемных богатых фондов. Не было у него ни капли терпения, вернее, времени не было совсем: он должен был мчаться в типографию, где запускали тираж очередной редкой книги. И пока спонсоры рассматривали его просьбу на поддержку проекта, он бежал закладывать в ломбард единственное фамильное кольцо жены или продавал квартиру, потому что книга должна была выйти в срок, установленный Сережей самому себе. Учитывая этот невозможный характер, я кричала - "Пригласи, пригласи, пригласи!!!" - едва Маша докладывала, что явился Лохман и очень торопится.
За всех этих затрепанных гениев отдувалась Норочка Брук - женщина ослепительная, светская львица, вдова знаменитого актера. Она надевала деловой, но элегантный костюм, и шла на прорыв, с очаровательной улыбкой выслушивая идиотские остроты председателей пузатых фондов, как бурлак, таща за собою всех этих ученых-не-от-мира-сего, так что поначалу даже забывалось, что Нора и сама по себе профессор, автор книг по истории хазар, президент объединения преподавателей высших школ "Научный Форум" - и прочая, и прочая, и прочая...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
...Рабочий день, как правило, начинался у меня с перебранки у бронированной проходной детского садика: Шая или Эдмон, стерегущие ворота нашей крепости, останавливали меня и осведомлялись - все ли в порядке, как прошла ночь, не заметила ли я чего странного или настораживающего, не получала ли звонков с угрозами, помню ли о приказе департамента Бдительности - не передвигаться самостоятельно по улицам Москвы и, наконец, когда переставлю я стол от окна, чтобы - не приведи Бог! - в случае чего меня не убили выстрелом в затылок?..
Затем пробег по коридорам детского сада наверх, в отсек, где занимал три комнатенки мой департамент Фенечек-Тусовок.
И вот я садилась за стол, включала компьютер, щелкала "мышкой" и с неизменным почтительным изумлением наблюдала, как возникает на экране потешная летучая мышь в фуражке почтальона, и в мой электронный короб сыплются и сыплются приглашения, воззвания, письма, депеши из Иерусалима, афиши разнообразных, отнюдь не всегда еврейских, организаций и прочая шелупонь, чепуха, чушь и ветошь:
- рассылка материалов "Народного университета" Пожарского;
- рассылка национальной русской партии Украины о притеснениях, творимых украинскими националистами;
- рассылка Чеченского Союза борьбы с оккупацией;
- рассылка Панславянского Союза борьбы с засильем американо-сионистского спрута;
- приглашение от Гройса явиться на банкет, посвященный учреждению Фонда Объединенных Еврейских Конгрессов;
- приказ по департаменту Кадровой политики об увольнении Анат Крачковски и немедленном ее отзыве в Иерусалим;
- приказ по департаменту Кадровой политики о восстановлении Анат Крачковски в должности и продлении ее деятельности на три месяца, в связи с отсутствием достойной замены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10