Тебе и так с завидным постоянством бывает стыдно за свое поведение. А так, по крайней мере, тебе будет ради чего ждать долгие годы. Проявлять такт и понимание, пока Борис убедится, что ты не собираешься слопать его не следующий день после ЗАГСА.
– Господи, какой кошмар! – громко сказала я, словно надеясь, что кто-то услышит и остановит меня. Скажет «что ты делаешь, негодяйка!» и отберет у меня этот брошенный пиджак. Но никто не пришел на помощь. Все-таки, Чип и Дейл – всего лишь грызуны. Я выбежала в прихожую, открыла входную дверь и прислушалась к тишине в подъезде. Тишина была гробовой. Я захлопнула дверь и прокрутила замок на все его четыре оборота. Если ОН вернется раньше (непонятно, как, потому что подняться на его одиннадцатый этаж гораздо дольше, чем мне пролистнуть паспорт), то я услышу хруст ключа в замке. И успею убрать паспорт и стереть свой интерес с лица.
– Нет. Не могу, – замерла я, когда пальцы коснулись этого оттопыренного краешка паспорта. Неужели я сейчас своими руками раскрою пуговку, выну паспорт и раз и навсегда перестану верить Борису. Так, как верила до этого момента. Все наши Отношения развалятся на две половины – до и после. Как с грехопадением. Яблоко, выданное местным ОВД.
– Делай! – зазвучал во мне голос теперь уже Светы. – Другого шанса не будет.
– Эх, была не была. В конце концов, не я в этом виновата, а как минимум Андрей, – мои пальцы расстегнули маленькую пуговку и вытянули на свет божий Борисово удостоверение личности. Я судорожно пролистнула страницы. Первой важной информацией было то, что Борис носил оригинальную фамилию «Аверин». Значит, в случае чего я из Тапкиной сделаюсь Авериной. Мадам Аверина. Заманчиво. Так. Далее я выяснила, что у него действительно есть ребенок. Тоже сынок и зовут его Алексей Борисович. Ему, м-м-м, пять лет. Значит, примерно прошлым летом они с этой белобрысой мадам вместе фотографировались на пляже. Между прочим, мы с Борисом уже были знакомы, тогда он подарил мне чудесный карманный компьютер, которым, кстати, я пользуюсь до сих пор. Н-да, надо крутить страницы дальше. А то неровен час, он вернется, и я не узнаю самого главного. Меня трясло, руки дрожали и, хоть я и была сама себе противна, а ничего не смогла с собой поделать. Через пару секунд я оказалась на странице «семейное положение».
– Вот и все! – сказал мне внутренний голос и замолчал. Наступила странная тишина. Я сидела над паспортом, позабыв о том, чтобы прислушиваться к двери и смотрела в окно. Раскрытый паспорт лежал у меня на коленях. Мне не хотелось вчитываться в штамп, который там имелся. В единственном числе. Пять лет назад отделом Загса нашего района был зарегистрирован брак Бориса и гражданки Зои Александровны Дмитриевой, какого-то там на десять лет больше чем у меня года рождения. Мадам Аверина наличествовала и без меня. Штампа о разводе не было. Шли минуты. Шли, шли, шли…. Я вспоминала Андрея, вспоминала, как он улыбался, когда мы встречались. Как любил меня, как встречал из института и вез в ресторанчики. Как обещал мне все хляби небесные. Он, по крайней мере, что-то мне обещал. А Борис…. Борис ничего не обещал. Но не потому, что такой честный и старается уберечь меня от преждевременных ожиданий, а потому, что точно знает, для чего я ему и зачем. По каким-то непонятным для меня причинам я подхожу только для длительных сексуальных встреч на свободной от жены территории. И не больше. И Борис, как бы он не выглядел надежно и правильно, такой же, как и все. Борис…. Даже от простого произнесения в мыслях имени Борис мне стало невыносимо больно. Тут раздался звук поворачивающегося в замке ключа. Я попыталась было запихнуть паспорт обратно в карман, но перенервничала и не успела. А потому я просто швырнула его на диван и выскочила в прихожую. Борис, уже пришедший в себя и успокоенный, стоял и снимал свои дорогие удобные ботинки. Мороженое (мое любимое) лежало рядом, на тумбочке.
– Почему ты мне врал? – задыхаясь от желания немедленно разреветься, спросила я. Голос прозвучал тихо-тихо и как-то окончательно исчез.
– Я? В чем? – оторопел Борис.
– Ты же женат! – всхлипнула я. – Ты такой же, как и он!
– Кто он? – возмущенно посмотрел на меня Борис. Меня трясло, и я уже начинала потихоньку истерить. – Что ты несешь?!
– Как Андрей! Ты совсем как Андрей!
– С чего ты взяла? – посмотрел на меня отвратительно честными глазами Борис. Мой Борис! Смешно! Он такой же мой, как и луна на небе. – Я не понимаю, что с тобой?
– Ах, ты не понимаешь? – захохотала я. – И может, ты мне про развод расскажешь? Как ты свободен и одинок!
– Не собираюсь я тебе ничего рассказывать. Что я хотел, я уже рассказал.
– Соврал! Что хотел, ты уже соврал! – орала я сквозь слезы.
– Ни в коем разе, – уверенно заявил Борис и прошел в комнату.
– Хватит делать из меня дуру, – выплюнула в него я и бросилась к вешалке с курткой. Борис, по моим ощущениям, должен был погнаться за мной и попытаться остановить. Я как могла медленно одевала одежду, сознательно не попадая в рукава, но Борис не шел. Тогда я остановилась и заглянула в комнату. Борис стоял и держал в руках свой паспорт. Он поднял на меня свои спокойные и равнодушные глаза.
– Все посмотрела?
– Все! – гордо сказала я, хотя мне стало так стыдно, как никогда в жизни.
– И молодец. Это тебе, наверное, Света подсказала. Ну, с ней и трахайся. До свидания!
– Как ты можешь! – вдруг испугалась я. Варианта, что он вот так спокойно меня отпустит, я в голове не держала. – Я же тебя люблю.
– Это твоя проблема. На черта мне нужна женщина, которая лазит по моим карманам и проверяет мои слова.
– Но ведь это же безумие! Ты женат! Зачем ты врал? – билась в конвульсиях я. Представить себе, что я больше никогда-никогда не увижу его, я не могла. Неужели я буду снова искать каких-то несуществующих принцев, которые за здорово живешь предложат мне руку, сердце и семейный капитал? Эта мысль привела меня в состояние, близкое к помешательству. Мне никто не нужен. И даже этот самый штамп в паспорте – он мне тоже не нужен. Если бы Борис сказал мне хоть слово про то, что я все не так поняла, я бы поверила во что угодно и поклялась никогда не сделать ничего подобного. Ни к чему никогда не притронуться и пальцем. Я бы рассказала, что уже через секунду я жалела о том, что сделала.
– Я не буду ничего тебе объяснять. И оправдываться не собираюсь. Ты узнала то, что хотела? Узнала. Я подлец. Можешь уходить.
– Я…Я…. – мне захотелось кричать, что я не хочу. Но вместо этого Борис (как всегда заботливый и галантный Борис) помог мне попасть руками в рукава куртки, довел меня до прихожей и выставил за дверь. Все это заняло не больше минуты. Действительно, моя жизнь вдруг ни с того ни с сего взяла и развалилась на «до» и «после». И сделать с этим было ничего нельзя. Борис остался с той стороны двери, наверняка пожал плечами и пошел ставить чайник. Была Нюта и сплыла. Найдутся и другие. А я стояла с этой стороны, наблюдая, как медленно ездит мимо меня лифт. Туда-сюда. Туда-сюда. Мне страшно захотелось нарушить все инструкции и вылететь в шахту лифта, чтобы он прикрыл меня своей стальной невообразимой массой. И чтобы Борис понял, что я на самом деле совсем не хотела ни на чем его ловить и вообще ничего другого не хочу кроме как сидеть голой на его ковре и слушать его неторопливую размеренную речь. Мысль о том, что этого больше не будет никогда убивала меня гораздо больнее, чем если бы это и в самом деле сделал какой-то там лифт.
Глава 4.
Панацея от всех болезней
Жизнь прожить – не поле перейти. Так любила говорить моя бабушка, которая жила так далеко, что я видела ее только летом, да и то только в раннем детстве, когда требовалось обеспечить мне и Ларику полноценный деревенский отдых. У нее был домик в деревне, который мало чем напоминал рафинированную избушку из одноименной рекламы. Ее маленький срубчик-пятистенок, стоящий около леса, до которого надо было сначала сутки трястись в поезде дальнего следования, а затем еще и тащиться на рейсовом автобусе в Бог знает какую глушь, отличался уютом и самобытностью, хотя какой-нибудь иностранец, попав туда, решил бы, что это хлев. В каком-то смысле это так и было. Русская печь стояла посреди большой комнаты, которая в одном лице представляла собой и спальню, и гостиную, и кухню. За дверью были сени, одной стороной они граничили с хлевом, где мычала теплая корова. В хлеву было тепло и душно, пахло сеном и еще чем-то очевидно животным, чуждым для нас, городских жителей. Когда мы были детьми, то обожали ездить к маминой маме. Там под гудение русской печи, мы до полуночи слушали бабулины рассказы про мамино детство и юность, про то, как она встретила папу, служившего в какой-то неподалеку расположенной части, и как покинула этот затерянный край. Пошла вместе с папой измерять военными сапогами русскую землю. Потом, когда мы с Лариком стали постарше, лесные чудеса перестали манить нас к себе, а городские джунгли полностью покорили наше сознание. Компьютеры, телевизоры, супермаркеты. С бабушкой мы потом только переписывались. Причем в основном мама. А мы ограничивались короткими приветами и пожеланиями здоровья. В тот день, когда я оказалась по другую сторону баррикады, то есть на лестничной площадке в доме Бориса Аверина, мне вдруг до ломоты в костях захотелось оказаться в этом маленьком покосившемся срубчике. Забраться на печку и перестать страдать, заставить сердце замолчать. Потому что помимо моих глупых слов и опрометчивых поступков, между нами с Борисом встала бы стена из многих километров густого, непроходимого леса. А это был бы повод забыть всю мою непутевую городскую жизнь. Но бабушки уже несколько лет как не было в живых. Так что дом продали, и мне некуда было поехать, чтобы сделать вид, что ничего не было. Я медленно, будто бы в бессознательном состоянии, прошла весь путь от Борисова дома до своего. А это, между прочем, верные полчаса. И все прокручивала, прокручивала этот наш с ним последний разговор. Что я сказала не так, и что можно было бы сказать иначе. Как можно было бы поступить, чтобы все-таки убедить его в том, что мне надо остаться. Стоило ли звонить в его дверь как сумасшедшей или я правильно поступила, что просто ушла по лестнице вниз, ничем его не потревожив. Проявила гордость. Зачем? Теперь мне со всей очевидностью казалось, что надо было звонить, не отрывая пальцев от звонка. И на всякий случай долюить дверь ногами. Правда, неизвестно, открыл ли бы он ее мне, его выдержке всегда можно было позавидовать.
– Вряд ли! – сказала я сама себе. – Не открыл бы.
– Как ты можешь так унижаться! – сказала мне Света, как только услышала о том, что произошло.
– Но понимаешь, ведь без него мне вообще все равно, унижаюсь я или нет, – жалко оправдывалась я.
– Немедленно прекрати! Уважение к себе прежде всего! У тебя таких как он будет еще сотня, – уверенно заявила она. Я усомнилась.
– Сотня?
– Ну, сотня не сотня, но таких полным-полно по Москве ходит.
– Хорошо, но что мне делать прямо сейчас? – спросила я.
– А чего тебе хочется? – внимательно осмотрела меня она. Я бы могла ей честно сказать, что мне страстно хочется пасть смертью храбрых где-нибудь у Бориса на глазах. Так, чтобы он подбежал ко мне, поднял бы меня, упавшую без сил, с земли, и приподнял бы мне голову. А я перед смертью сказала бы ему тихим шепотом:
– Я действительно тебя любила. Поверь мне!
– Я тебе верю. Только не умирай! Я тоже тебя люблю! – кричал бы Борис, но было бы уже поздно. Я бы откинулась назад, и огонь в моих глазах бы потух навсегда. Вот тогда бы он понял, кого потерял. Но все это было как-то не по-нашему, не по-феминистски, и Света могла бы меня не так понять, то пришлось сказать совсем другое.
– Хочется побыстрее все забыть, – сляпала я, и, хотя это была очевидная ложь, Света мне поверила. Или сделала вид, что поверила.
– Тогда лучшее для тебя лекарство – это работа! – убедительно кивнула она. – Уйди в работу с головой.
– Но как, если я и так уже завалена ею, как Титаник Атлантическим океаном? – возразила я.
– Ничего. Пусть тебе поручат еще какой-нибудь проект, – предложила она.
– Проект? – задумалась я. – Никто мне ничего не поручит. Глупости все это.
– Тогда надо придумать проект самой, – строго посмотрела на меня Светлана. Я задумалась. Все, чего мне хотелось сейчас придумывать, необъяснимым образом обязательно касалось способов, средств и методов возвращения Бориса. И если вариант героической, трогательной смерти на его руках даже и мне самой казался неприемлемым (из-за его бесперспективности, так как я не владела техникой воскресения из усопших), то идеи про вооруженное нападение на его офис, где я выступала в роли спасателя-Зорро, или встречи через много лет, когда он узнает, что я родила ему дочь, которую он не видел и о которой не знал, мне казались вполне хороши. Вот только кто ж ограбит офис на режимной территории СМИ. И как мне умудриться родить ему дочь, которой он мне не сделал?
– Хорошо, попробую что-то придумать, – улыбнулась я Свете, пытаясь прикрыть улыбкой свои гнусные упаднические мысли. Но на самом деле мне не хотелось думать даже о том, о чем думать было надо. О викторине, об исторических эротических вопросах, о костюмах, о мизансценах и декорациях.
– Что с тобой? Ты сама не своя, – ругал меня Гошка. Девушка, которая могла бы пахать, но вместо этого лупится в окно, за которым ничего нет (потому что оно завешено черным бархатом), всячески его раздражала.
– Я своя. А что? – пыталась включиться я. – Процесс-то идет.
– Процесс-то идет в задницу, потому что у тебя башка ерундой набита, – отрезал Гошка. Тогда я попыталась разреветься прямо на рабочем месте. Интересно, что слезы имеют на мужчин воздействие не хуже соляной кислоты. Они на все готовы, чтобы только прекратил литься поток ядовитой на их взгляд жидкости. Гошка оторопело уставился на меня и проглотил все свои упреки разом.
– Может, выпьешь? – спросил меня Славик. Что мне показалось очень странным, потому что за мою уже весьма длительную историю пребывания в его студии мне никто и никогда не наливал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32