Это единственное, что вводит меня в азарт.
Я кропотливо, как Золушка, выуживаю тонкой иголкой нужные бисерины. Прицениваюсь: совпадут ли с оригиналом?
Стас варит кофе. По квартире разносится цельный густой аромат. К кофе будут крошечные пирожные: Стас притащил их целый пакет, знает уже, что я сластена. За эти несколько дней мы сделали еще шаг вперед: мы нашли вполне приятельский стиль общения. Дружелюбие основной тон наших отношений. А приятелю всегда хочется сделать что-то приятное.
Стас с любопытством ожидает результата моей работы. Говорит, что сегодня вышивкой бисером занимаются мало, что работы, которые он видел на выставках, конечно, отличаются высоким мастерством, но стоят бешеных денег. Он подбадривает меня, и я признательна ему за эту поддержку.
– Знаешь, Света, кто к нам сегодня заходил в магазин? – доносится с кухни голос Стаса. – Дежуля!
– Что, соскучилась по Глебу? – откликаюсь я. Обычно Дежуля в наш магазин не ходит.
– Глеба сегодня не было, у него дела в центре. Так что пришлось мне вести Дежулю в кафе
– Наш семейный бюджет на Дежулю не рассчитан, – фыркаю я. – Ест мало, но только самое дорогое из меню.
– Точно! – смеется Стас. – Зато после кафе прокатила меня на своей «ауди». Супер!
И тут только что-то неприятно колет мне сердце. Предчувствие? Смутные предположения? Я отмахиваюсь от них, – у меня еще полно работы.
Кофе мы пьем сидя на полу перед телевизором.
Я украдкой разглядываю профиль Стаса. Замечаю, какие длинные и красивые ресницы у моего мужа. Матово блестит кожа в свете телевизионного экрана. У Стаса отросли волосы. Трогаю чуть вющиеся уже волосы пальцами, и мурашки бегут по коже. Наверное, у меня глупое лицо, потому что Стас спрашивает тихо:
– Ты чего?
– Ничего.
Потом мы ложимся спать: я – на диван. Стас – на пол. По карнизу снова стучит нудный дождь. Листья облетели, деревья голые и холодные. Свет фонаря чертит на полу бледные квадраты.
– Света, расскажи мне о нас, – просит Стас.
Так Катюшка просит рассказать сказку на ночь.
Это стало нашей традицией: я рассказываю Стасу сценки из прошлой жизни, как он ухаживал за мной, как сделал предложение, как мы поженились. Я бережно перебираю в памяти воспоминания о наших поездках за город на пикник, где мы со Стасом, облопавшиеся шашлыков, валяемся на земле, и над нами плывут безмятежные облака.
Были еще прыжки с «тарзанки» в воду. Там, в воде, Стас находил мое тело, озорства ради трогал потаенные места, и я шлепала его по рукам, боясь, что друзья увидят наши шалости.
Был совместный грипп. Мы температурили, мир плавал в тумане, кашель рвал легкие. Мы, как потерпевшие кораблекрушение, поддерживали друг друга стаканом чая и горчичниками. Сейчас мне кажется это символичным. Судьба давала нам знаки: вы умрете друг без друга.
Если к Стасу вернется память, это будет несвоевременно. Только не сейчас! Нам надо обрасти новым прошлым, общим, – где две половинки срастаются в целое.
В моих избранных воспоминаниях нет проблем и ссор. И все же я искренна в своих рассказах. Я вижу прошлое в ином свете. Я что-то пропустила в прошлой жизни, не оценила, не разобралась. Как сказала мама? «Что имеем, то не ценим…»
«Помнишь» Стасу – это вместо слов «однажды» или «жили-были». Ключ к прошлому, отбитому ударом о насыпь. Этот ключ я цепко держу в своих руках. Он – власть. И от власти у меня кружится голова: я держу в руках не просто Стаса – судьбу, такую коварную и злую. Я держу за жабры те самые обстоятельства, в которые меня втолкнули насильно, как актера в декорации: хочешь, – не хочешь, надо играть свою роль. Уж я сыграю!
Я любуюсь телам Стаса: тонким, жилистым, сильным. Он может поднять меня за локти под потолок. Может долго-долго нести на руках, как нес из загса до нашей студенческой общаги несколько кварталов.
Я вижу изломы его тела. Я могу положить руку на его грудь и почувствовать, как бьется сердце.
Я не смогу пережить его смерть. Лучше уйти первой. Но, говорят, что тот, кто остается, сильнее страдает. Господи, ты меня слышишь? Я согласна взять тяжесть одинокой старости на себя. Я согласна пройти эту муку, но только спустя много-много лет, когда мы будем дряхлыми, и жизнь будет нам в тягость. Тогда моя совесть будет чиста перед мужем и перед тобой. Я скажу: сделала все, что в моих силах.
Слезы катятся по лицу. Я отворачиваюсь к стене.
– Эй, девочка моя, ты что? – Стас трогает меня за плечо. Мне страшно, – я уже рыдаю взахлеб. Слишком много мне пришлось пережить за последние полтора месяца.
Стас перебирается ко мне на диван и крепко-крепко обнимает горячими сильными руками. Ждет, когда я выплачусь и успокоюсь. Мелко-мелко целует мои волосы. Я затихаю от долгожданной нежности. Засыпаю, как когда-то, положив голову на его плечо, и на грани яви и сна ловлю тихую мысль: «Господи, как хорошо!»


***

– Козел! – Стас яростно хлопает дверью, вернувшись с работы.
– Кто козел? – любопытствую я.
– Глебаня.
– Вот те раз! – искренне изумляюсь я. – Что-то случилось?
– Откуда этот урод свалился на мою голову?
– Да он же твой закадычный приятель еще со школьной скамьи! Что, не поделили что-то?
– Хапуга! За нос меня водит.
Садимся ужинать. Стас негодует:
– Сунулся в финансовые документы втихаря от него. Смотрю, – деньги прикарманивает. Приличная сумма набегает. Что делать – не знаю. В лицо все высказать? Ментами пригрозить?
– Поговорить. Просто поговорить, нормальным тоном.
– Да ни хрена он не поймет! Он зарывается. Морда наглая. Кажется, что он скоро будет смеяться надо мной не за спиной, а в лицо.
Стас швыряет вилку, подходит к окну, закуривает. Я внимательно смотрю на него, Это что-то совсем уж новенькое.
– Ну что ты так смотришь? – раздражается муж.
– Я тебя таким не помню.
– Заладила «помню – не помню», «помнишь – не помнишь»!- взрывается Стас. – Ничегошеньки я не помню! Только твои рассказы о нас. А сами картинки – не помню! Запахи не помню, лица, звуки – ничего нет! Как магнитофонная лента – затерли, только треск стоит.
Я подхожу к Стасу и бережно обнимаю его.
Он утыкается мне лицом в ключицу, сильно стискивает плечи.
Молчим.
Остываем.
– Света, у тебя остались духи, которыми ты пользовалась, когда я за тобой ухаживал? – вдруг спрашивает Стас.
– Нет.
– А какие они были, помнишь?
– Конечно.
– А музыка? Свет, какая была музыка, когда мы с тобой первый раз занимались любовью?
– Не до музыки нам было. Перепились, упали в кровать.
Стас поднимает лицо:
– Какая страсть!
– Не надо, Стас…
– Слушаю тебя порой и думаю: как же ты со мной жила все это время? Маменькин сынок, тридцать лет, а своего ума не нажил, все чужим пользовался…
– Глупенький, – я тихо глажу его голову. – Мне было с тобой хорошо. Ты – ласковый, нежный, терпеливый… Ты даже не представляешь, какой ты терпеливый. Я за тобой, как за каменной стеной. Ты – самый лучший… Я так тебе завидую! У тебя есть дело, любимое дело, призвание. И ничем это призвание из тебя невозможно выбить. А у меня никакого якоря в жизни… Мой якорь – семья.
Вижу, как подозрительно влажно блестят его глаза:
– Светка, ближе тебя у меня никого нет…
– У меня тоже…
И это чистая правда.


***

…Мне уютно. Мой подбородок точно ложится в ямку над ключицей Стаса. Мы смотрим в темноту.
– Мне хорошо, – тихо шепчу я.
Он целует меня в пробор.
– Света, привези дочку, – просит Стас. – Я скучаю по ней.
– Правда?
– Она маленькая и беспомощная.
– Ну что ты! Она большая и сильная. Может запросто вырвать клок волос из твоей шевелюры,
– Я помню чувство тревоги за дочь. Причины тревоги не помню. А само чувство давит.
Настроение мое гаснет.
– А что еще ты помнишь? – осторожно спрашиваю я.
– Помню, что когда она родилась, я был счастлив.
– Да, ты был очень счастлив, – подтверждаю я. – Два часа торчал под окнами роддома. Нос у тебя на ветру стал красный-красный. Сам похмельный, с бутылкой пива. Я тебе дочку в окошко показала, и ты заплакал.
Стас целует меня в ухо. Сейчас я не хочу, чтобы к нему вернулась память. Но я хочу, чтобы он вспомнил свою любовь ко мне. Любовь – и только лишь,
– А про поезд помнишь что-нибудь? – осторожно спрашиваю я.
– Нет. Знаешь, во сне выплывают какие-то обрывки. Вскакиваю… Нет, не помню.
– Как ты думаешь, это была случайность или наводка?
Стас ерзает в постели. Наконец сознается:
– Я боюсь об этом думать. Если наводка – значит, убийца рядом.
– У меня из головы Глеб не выходит. Мне кажется, что это его проделки.
– Нельзя торопиться с выводами.
Я тихо целую его плечо.
– Стас, будь осторожен. Не ходи темными улицами. Вдруг Глеб наймет какого-нибудь наркомана?
– Не болтай глупостей. Мы столько лет общаемся с Глебом. Он не может желать мне смерти…
– Почему? Он такой беспринципный и наглый…
– Он вор, но не убийца…
– Я бы не была в этом так уверена…
– Спи, – Стас снова тычется губами мне в маковку.
Вот мы и вместе. Как раньше. Как будто ничего не изменилось. Но изменилось все.
Я – другая. Стас – другой. Однако, те же декорации и люди вокруг нас. Странно.
Стас гладит меня по голове. Мне кажется, он любит меня. Только меня. Его любовь – бесконечная, всепрощающая, трепетная.
Но сегодня мне хочется любить самой. До отчаяния, до боли, до жертв. Самой.


***

На улице первый снег. Сквозь него просвечивает темный асфальт. У Стаса сквозь новые воспоминания выплывают пугающие меня обрывки прошлого. Он разговаривает во сне. Иногда я слышу отчетливо: «Наташа…».
Первый раз я вскочила как ужаленная. Но утром Стас не обмолвился ни словом. Если он что-то и вспомнил, то ничем не выдал себя. А я сгорала от желания раскроить его черепушку, чтобы заглянуть внутрь: ну, о чем ты думаешь?
Потом я поняла, что сны, где он зовет Наташу, тают бесследно по утру. Иногда вскакивает среди ночи и мечется по комнате, сжимая руками раскалывающуюся от боли голову. Что-то выплывает, но он никак не может ухватиться за эти обрывки.
Звонит мама:
– Что у вас нового?
– По-прежнему.
– Он вспомнил Наташу?
– Нет.
– Расскажи ему о ней.
– Нет.
– Расскажи. На обмане счастья не построишь.
– Не сейчас, позже. Мне надо укрепить свои позиции.
– Ничего ты не укрепишь, – горько говорит мама. – Этот мужчина – не твой мужчина, неужели ты до сих пор этого не поняла? Отпусти его.
– Что значит «не мой»?
– Значит, не для тебя, Твоя судьба еще впереди, поверь.
Я раздраженно бросаю трубку. Нелепость!
Время играет мне на руку. Мы выстраиваем наши отношения, как домик из деревянных кубиков. Но я все равно не могу сказать, что счастлива. Счастье – это чистая совесть и безмятежность. Но совесть моя нечиста, и покоя нет, – я боюсь.
Выбрала время и. сходила на консультацию к врачу в
Склифосовского. Подробно рассказала ему нашу сложную ситуацию. Врач не утешил меня:
– Иногда последствия черепно-мозговой травмы непредсказуемы. В медицинской практике полно случаев, когда пациент после сильного удара по голове вдруг начинал играть на скрипке или говорить по-английски. Человеческий организм – загадка, которую никто никогда до конца не изучит.
– Но что же означает его болтовня во сне?
– Не исключено, что на уровне подсознания ваш надвигающийся разрыв нанес Стасу сильную психологическую травму, и теперь организм оберегает его душевное состояние, блокируя негативные воспоминания. Иными словами, его подсознание не разрешает ему вспомнить вас.
– А разве Наташа ассоциируется у него с положительными эмоциями? – возмутилась я.
Это другое. Не его обидели, а он обидел. Во сне из подсознания выплывает чувство вины, психика подает ему сигналы переиграть
эту ситуацию, изменить ее. Но видимо, и эти воспоминания пока не по силам Стасу, поэтому приходят только во сне, а наяву он про них забывает.
– Что же мне делать? Я не хочу потерять мужа.
Врач пожал плечами:
– Надеяться на чудо. На то, что ваши нынешние отношения станут для него более важными, чем прежние. И, пожалуйста, не форсируйте события, Вы ведь не хотите, чтобы он в конце концов полез в петлю? Пусть он сам все вспомнит. Больше мне нечего вам сказать.


***

Сумочка закончена. Стас крутит ее в руках, разглядывает вышивку через лупу: – Красота!
Я млею от удовольствия.
– Что дальше? – спрашивает Стас.
– У меня есть идея. Я хочу вышить небольшую картинку, простенькую, по силам.
Стас нежно целует меня в переносицу:
– Я, пожалуй, сведу тебя с одной женщиной, у которой есть богатая коллекция бисерного шитья. Думаю, ты увидишь там массу любопытного.
Я буквально ложусь спать с этой сумочкой. Во мне прорастает удовлетворение: я тоже что-то могу.
Показываю сумочку Дежуле. Та цокает языком:
– А мне можешь такую же сделать?
– Не знаю, попробую.
– Я бы тебе заплатила.
Смеюсь.
– Зря смеешься, – пожимает плечами Дежуля. – Любой труд должен оплачиваться.
– Считай, что ты – моя первая клиентка.
За это распиваем вечером бутылочку винца.
Засыпаю на плече Стаса. В окно светит низкая звездочка. И на меня наваливает невыносимо-легкое пронзительное счастье, от которого брызжут фонтаном слезы и обрывается сердце. И мне будто ничего не нужно, только бы задыхаться от счастья и нежности, и этой удивительной легкости, от которой, наверное, летают птицы.


***

Огонек сигареты разрезает ночную темень. В полусне отгоняю рукой дым:
– Стас, шел бы ты на кухню…
– Да ладно тебе.
– Опять не спится? Давай таблетку принесу.
– Не надо. Я думаю.
–
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10