Не хочешь на мое место устроиться? – поинтересовалась она. – Деньги неплохие, хотя, конечно, не с неба валятся.
– Да нет, – пожала плечами Аля. – Зачем мне? Лучше меньше, да лучше.
Ее взволновало то, что Линка сказала о Карталове: что он взял ее на курс по ошибке, вместо Али. Значит, было в них какое-то сходство, заставившее обмануться даже опытного мастера, и было вместе с тем какое-то неодолимое различие.
Поэтому она пропустила мимо ушей Линкино предложение.
Могла ли она думать тогда, что именно предложение работы вскоре окажется главным, чем вспомнится вечерний разговор в гитисовской мастерской!
Мамина жизнь тревожила Алю и печалила, но почти не влияла на ее собственную во все годы учебы.
Сначала долго тянулся мучительный разрыв с отцом. Он то уходил, то возвращался – вернее, делал вид, что возвращается; и Аля понимала, что вид он делает уже даже не перед мамой, а только перед нею.
Ей особенно тяжело было вспоминать именно то время, перед окончательным родительским расставанием. Когда мама заговаривала об отце – а это она делала часто, с каким-то болезненным удовольствием, – в ее голосе звучал металл.
– Ты понимаешь, что он меняет женщин как перчатки? – спрашивала она.
Аля не знала, что ответить. Отец как раз сказал ей два дня назад, что, кажется, встретил ту единственную женщину, которая и была ему нужна всю жизнь, что он мучается, но ничего не может поделать с собой… Что он скоро уйдет совсем, не будет больше пытаться склеить разбитую чашку…
Но надо ли было говорить об этом маме? Этого Аля не знала и, по правде говоря, не хотела об этом думать. Карталов только что принял ее в ГИТИС, сразу на второй курс, она сдавала все предметы первого, мучилась из-за настороженности, с которой встретили ее однокурсники, с ужасом понимала, что ничего не умеет, ночами не спала… Со своими бы делами разобраться!
Да и воспоминания об Илье еще не стали настоящими воспоминаниями, они тревожно присутствовали в ее жизни, и каждый день, идя по институтскому коридору, Аля боялась, что он вот-вот покажется на повороте…
Она вздохнула с облегчением, когда родительский разрыв наконец завершился. Это был именно вздох облегчения, а не радости; более светлым чувствам теперь не было места в их семейных отношениях.
С отцом она встречалась довольно часто, но всегда на стороне: в каком-нибудь кафе, или во дворике ГИТИСа, или даже в кинотеатре «Иллюзион», куда он приходил, чтобы смотреть вместе с дочерью хорошие старые фильмы.
Приходить к отцу в новый дом она не могла, да он и не настаивал, потому что дома, по сути, никакого не было. Была молодая и, может быть, действительно любящая жена, которая ради Андрея Михайловича ушла от мужа и с которой они вместе маялись теперь по съемным квартирам. Аля предложила было разменять их тушинское жилье, но отец только рукой махнул. Да и на что можно было разменять двухкомнатную «панельку», в которой остались две женщины?
Все это было, конечно, безрадостно. Но жизнь, подхватившая Алю с того самого дня, когда она переступила порог карталовского дома и поняла, что будет у него учиться и будет актрисой, – эта жизнь была настолько полна, что в ней не было места семейному унынию.
Поэтому Аля только краем сердца воспринимала то, что происходило с мамой: ее романы, разрывы, решимость и отчаяние… Да и что она могла сделать?
Поэтому не придала значения и тому, что Инну Геннадьевну все чаще спрашивает по телефону какой-то новый голос с едва ощутимым кавказским акцентом. Не заметила и того, что мама похорошела – как-то по-особенному, не просто по-весеннему, как хорошеют все женщины с обновлением погоды.
И только когда мама попросила ее не уходить вечером, потому что хочет познакомить с Ревазом Аркадьевичем, Аля с удивлением догадалась, что новый кавалер, кажется, появился в маминой жизни не на один месяц.
… Они сидели на кухне, стол был уставлен блюдами с остатками еды. Аля вылила последние капли «Хванчкары» из бутылки в свой бокал и прислонилась к подоконнику. Створка была открыта, апрельская ночь трепетала за окном, прикасаясь к ее плечам.
– Ну, что ты скажешь? – наконец нарушила молчание мама.
– А что тут можно сказать? – улыбнулась Аля. – Конечно, он прелестный и в тебя, конечно, влюблен как мальчик. Сколько ему лет, кстати?
– Пятьдесят.
– Он… у нас будет жить? – осторожно поинтересовалась она.
– Нет, – покачала головой Инна Геннадьевна. – Пока, во всяком случае, не будет. Он скоро в Грузию уезжает на пару месяцев. Нам обоим это необходимо, ты понимаешь? Мы оба должны прийти в себя… Это было так неожиданно, Алька, ты представить себе не можешь! – Мамино лицо пошло пятнами, то ли от вина, то ли от волнения, и она заговорила быстро, словно боясь, что дочь встанет и уйдет, пожав плечами. – Ведь мы на улице познакомились, совсем недавно, я понимаю, в это поверить трудно… Он инженер-строитель, на Манежной работает, его специально из Тбилиси пригласили как специалиста особого, это с сейсмичностью связано, он уже год в Москве. Он на стройплощадке чем-то руку повредил, ничего серьезного, но кровь была, и он как раз в медпункт пошел, а там никого, а я проходила мимо и вот вижу – идет мужчина, а из руки кровь сочится, и я, конечно, предложила оказать помощь…
Мама говорила быстро, в одно предложение, и смотрела растерянно, даже как-то испуганно, словно не могла поверить, что все это действительно вот так и произошло, с ней произошло, что Реваз Аркадьевич – не фантом и только что был здесь, принес вино, настоящее грузинское, не пойло из московского киоска…
– По-моему, он в тебя по-настоящему влюблен, – повторила Аля. – Мамуля, я очень рада.
– Правда?
Инна Геннадьевна смотрела на дочь все тем же растерянным взглядом.
– Ну конечно! – заверила Аля.
– По-моему, со мной не было так даже в молодости, – тихо сказала мама.
Реваз Аркадьевич действительно уехал в конце мая, но уже в июне Инна Геннадьевна взяла отпуск и отправилась в Тбилиси – после его ежедневных звонков и нескольких писем. Осенью он приехал снова, потом почему-то уехал опять, хотя они, кажется, не ссорились.
Аля видела, что мать думает только о нем, и даже тревожилась за нее, старательно отгоняя назойливые дуновения ревности. Конечно, Резо милейший человек, умный, веселый и маму, похоже, действительно любит. И все-таки – уж очень это все неожиданно…
Она почти не удивилась, когда мама сказала однажды:
– Алинька, я, знаешь, может быть, уеду…
– Куда? – на всякий случай спросила Аля, хотя это и так было понятно.
– В Тбилиси. Только ты не возражай, не возмущайся сразу! – воскликнула Инна Геннадьевна, хотя Аля вовсе не собиралась возмущаться. – Он не может жить в Москве, понимаешь? Хотя и работа хорошая, и Россию он любит. Но он чувствует себя здесь как в эмиграции, и я его понимаю. Ведь там совсем другая жизнь, я сама в этом убедилась. Отношения между людьми другие, ритм другой – все другое. Да еще этот кошмар с лицами кавказской национальности! Каково интеллигентному человеку в его возрасте на каждом шагу предъявлять документы и доказывать малограмотным милиционерам, что он не бандит? Он чувствует себя здесь человеком второго сорта, и мне нечего ему возразить.
– Но как же… – начала было Аля.
– Я буду часто приезжать! – горячо произнесла мама. – Мы вместе будем приезжать, ты не будешь чувствовать себя покинутой!
– Да нет, я не о том, – улыбнулась она. – Конечно, не буду. Но… ты-то москвичка коренная, и вдруг – Тбилиси. Вот именно, что совсем другая жизнь…
– А что я могу сделать? – опустив глаза, произнесла мама. – Я его люблю. Может быть, я привыкну…
Так он и произошел – еще один жизненный поворот, в результате которого Аля осталась одна в квартире и в каждом дне своей жизни.
Она почувствовала свое одиночество сразу, хотя, казалось бы, не так уж много времени проводила дома и до, и после маминого отъезда, – в основном пропадала в институте, особенно на старших курсах, когда репетиции стали интенсивнее. Но что-то изменилось, словно надломилось, в окружающем мире, и не почувствовать этого было невозможно.
Она впервые оказалась один на один с жизнью, со всем ее мощным, разрушительным напором.
Глядя на то, как стремительно переменилась мамина судьба, Аля совершенно отчетливо поняла: ничто в жизни не предопределено заранее, ничего нельзя предсказать наверняка. И если ты родилась умненькой и хорошенькой девочкой в крепкой и доброй семье – это совсем не значит, что ты хоть сколько-нибудь застрахована от того, например, чтобы спиться, стать наркоманкой, проституткой, да просто по ветру развеять жизнь, не стать в ней никем, впустую растратить свою душу и остаться в полном одиночестве.
Догадайся Аля об этом несколько лет назад – неизвестно, как она повела бы себя, в какую бездну отчаяния завела бы ее такая догадка. Но год, проведенный с Ильей в пестрой и тусклой суете богемной тусовки… Этого было не вычеркнуть из жизни. Этот опыт не прошел для нее напрасно, и, пройдя через него, Аля чувствовала себя закаленной как сталь.
Она вдруг вспомнила, как сидела, заплаканная, на полу в ванной, в загородном особняке Илюшиного приятеля – растерянная, совершенно запутавшаяся в странных, искаженных человеческих отношениях, – а Венька Есаулов утешал ее, вытирал потеки туши на мокрых щеках и говорил: «Трудно с тобой говорить, Сашенька, ничего тобой еще не прожито…» – и улыбался с тоской в блестящих «индейских» глазах.
Это было запретное воспоминание. Аля могла спокойно думать обо всем, что произошло с нею за тот год, – только не о Веньке. Сразу вспоминались его глаза в последний вечер перед смертью и собственная трусливая мыслишка: а зачем мне за ним идти, он же меня не звал, мы же с ним друг другу никто, мало ли, показалось…
Теперь ею уже было прожито достаточно, чтобы понимать, как жизнь ломает человека. И чтобы не сломаться самой.
Но в первую очередь надо было подумать не о смутных чувствах, а о самом простом – о деньгах. Хоть мама и уверяла, что будет присылать деньги, и Резо был полон великодушия, Аля прекрасно понимала, что мамин тбилисский заработок в долларах будет выражаться двузначной цифрой. Если еще будет…
Отец тоже что-то давал, но брать у него было и вовсе стыдно. Аля знала, что они с женой выбиваются из сил, проектируют какие-то левые заказы, зарабатывая хоть на какую-нибудь квартиру. Как ни относись к его уходу и к его новой жене, но к пятидесяти годам человек должен иметь свою крышу над головой, и невозможно отдалять для него эту цель.
Необременительная подработка в лицее к новой жизненной ситуации явно не подходила. Да и похоже было, что юные дарования недолго будут тратить время и деньги на сценическую пластику.
Тогда Аля и вспомнила тот вечерний разговор с Линкой и уже через неделю впервые пришла в ночной клуб «Терра инкогнита».
Глава 3
Ночь с пятницы на субботу выдалась просто сумасшедшая.
В «Терре» недавно сократили посудоуборщиц, и официантки теперь пожинали плоды директорской экономии.
– Вот суки! – возмущалась Ритка. – Побегали б сами за этими стаканами проклятыми, я ж их чуть не из рук у мыдлонов выхватываю, да Ксюха орет еще!
Действительно – убирать грязные стаканы, приносить барменам чистые, которых вечно не хватает, обслуживать клиентов, караулить, чтобы не слиняли, вытряхивать пепельницы, следить, чтобы не очень воровали эти чертовы пепельницы, подавать счет… Это была работа на износ, после нескольких часов которой ноги и голова гудели одинаково.
– Ты хоть не обсчитываешь! – привела решающий аргумент Ритка. – А мне каково крутиться?
Але иногда казалось, что она не обсчитывает мыдлонов только потому, что не успевает. Как-то очень быстро смещались здесь все понятия, словно верх и низ менялись местами.
– Ну вы, девушка, даете! – возмутился мужчина за столиком у самой танцплощадки. – Я джин-тоник один к трем просил, а вы мне три стакана чистого джина принесли! Что ж я, лошадь, столько выхлебать? К тому же я за рулем, кто домой доставлять будет?
– Извините. – Аля впервые взглянула на клиента, хотя только что приняла от него заказ и принесла из бара джин. – Я перепутала, сейчас лишние заберу.
– Да ладно, – смягчился тот. – Давайте три, чего там, небось не помру. Может, выпьете за компанию? – подмигнул он. – Раз лишнее оказалось?
– Мне еще до утра работать, – покачала головой Аля. – Два часа ночи всего.
Что сейчас было бы в самый раз – так это именно выпить джина с тоником, правильно он догадался. Это был любимый Алин напиток, ей нравился его можжевеловый запах и воздушный хмель. Да и мыдлон выглядел вполне прилично – по крайней мере не был похож на бандита. Лет ему было не больше тридцати, лицо у него было круглое – пожалуй, слишком круглое, но таким оно быстро становится у всех «новых русских» от передвижения в машинах и питания в ресторанах.
«И сам, наверное, толстый, – мимолетно подумала Аля. – И голова вся в бриолине».
Но живые угольно-черные глаза поблескивали на круглом лице клиента ярче, чем набриолиненные волосы.
– Жалко, – сказал он. – За компанию оно б веселее.
– Девушка, когда заказ принесете? – раздалось из-за дальнего столика.
– Можно подумать, вам здесь выпить не с кем, – бросила Аля и, забыв про набриолиненного мыдлона, устремилась к другому столику. – Когда готов будет! – на всякий случай огрызнулась она на ходу, вспоминая, что заказ сделан уже давно и наверняка готов.
Впрочем, компания за этим столиком была не из опасных: скорее всего, студенты, решившие гульнуть на подработанные деньги. Сидели эти трое парней не шумно и о заказанном мясе спрашивали не нагло.
Мясо, конечно, было не просто готово, а давно готово; Аля принесла его остывшим, порадовавшись про себя непритязательности студентов и мгновенно забыв о них.
Ей и без них было кем заняться! В ночь с пятницы на субботу «Терра» гремела, сверкала, плясала и орала, как ни в какой другой день. И обслуживать клиентов надо было в этом же ритме – бешеном, стремительном, изматывающем.
Ей еще повезло, что недавно явившаяся «крыша» досталась на этот раз Ритке.
1 2 3 4 5 6 7