Его поцелуй, легкий как перышко, касается моих губ.
– Я впервые слышу, чтобы ты решительно сказала о том, чего хочется лично тебе.
Я обнимаю его, чувствуя жар его тела. Он просто удивительный мужчина.
– Я пойду вместе с тобой на обследования. Знаешь, дорогуша, это мой ребенок, и неважно, кто на самом деле его отец.
Глава 7
Мы с Питером сидим в приемной и ждем, когда медсестра вызовет меня. Секретарша вяжет шарф, и перестук вязальных спиц действует мне на нервы. Она вывязывает слово «Гарвард» серыми нитками на бордовом фоне.
Кроме нас в приемной сидит только еще одна особа, пожилая дама. Она плетет кружево, и ее рука непрерывно движется туда-сюда, а губы беззвучно считают петли образца. Он еще слишком мал, чтобы сказать, что может получиться из этого белого квадратика.
– Это не приемная гинеколога, а какой-то кружок рукоделия, – шепчет мне Питер. Улыбка на его лице сменяется озабоченным выражением. – Ты волнуешься, что можешь встретить здесь знакомых?
– Слегка. Не хватало только, чтобы сюда сейчас притащилась моя невестка. – Я чихаю. У меня болит голова и пересохло горло.
– Я сделаю вид, что пришел с той кружевницей. – Питер смещается на стуле, отклоняясь к его внезапно придуманной матери. От его перемещений красное пластиковое сиденье стула тихо поскрипывает.
На самом деле я вовсе не слегка волнуюсь, что встречу здесь кого-то из знакомых. Я просто цепенею от этих мыслей. В моей голове крутятся постоянные материнские напоминания о том, что подумают соседи. Несмотря на то, что возможности выбора у меня уже вроде бы нет, я до последней доли секунды цепляюсь за собственную нерешительность. Лучше говорить на отвлеченные темы. Я вновь чихаю. Питер дает мне свой носовой платок. Я сморкаюсь в него.
– Мне нужно сходить в дамскую комнату, – говорю я.
Королева Мария будто бы говаривала, что женщина никогда не должна упускать возможности попудрить носик. Последние пару недель я соблюдаю ее завет, как одиннадцатую заповедь. Мой мочевой пузырь почти постоянно подобен переполненному сосуду с водой. Я стараюсь держать в напряжении запирающую мышцу. Каждый чих испытывает возможности мочевого пузыря.
– Посоветуйся с врачом насчет твоей простуды. – Питер поднимает руку, словно собираясь погладить меня, но в итоге тянется за журналом. У него оторвана обложка. – Если посмотреть на нас, то можно подумать, что мы просто два незнакомых пациента, – говорит он. – Конечно, если я сейчас не повалю тебя на этот ужасный клетчатый ковер и не начну страстно ласкать твое тело. – К счастью, вязальщица и кружевница не слышат его шепота. Может, обе они отключили слуховые аппараты.
– Миссис Адамс? – медсестра вопросительно обводит взглядом Питера, кружевницу и меня. По-моему, должно быть очевидно, кто из нас собирается делать сонограмму для определения срока беременности.
Питер произносит одними губами:
– Удачи.
Я передвигаюсь как можно осторожнее, стараясь не описаться и не чихнуть. Не удержавшись, я кашляю, и влага слегка смачивает мои трусы. В кабинете медсестра вручает мне зеленый халатик.
– Эксклюзивная модель от Готье? – спрашиваю я.
На именной карточке медсестры написано: «Дейдра Бронк». Я старательно разглядываю ее, пытаясь отделаться от мыслей о полном мочевом пузыре, о словоохотливых соседях, о Дэвиде, о моей простуде и обо всем, что еще случилось со мной. Вероятно, она уже перевалила сорокалетний рубеж. У нее легкие усики над верхней губой и несколько волосков на подбородке. Она наверняка обесцвечивает их, потому что у корней они темнее.
Я спрашиваю из-за ширмы:
– Можно мне зайти в туалетную комнату, на минутку?
– Лучше потерпите, на тот случай, если обнаружится, что у вас более долгий срок, чем вы думаете и нужно будет провести все исследования сегодня. – Она помогает мне забраться на стол и добавляет: – Постарайтесь расслабиться. – Хотя поверхность стола довольно мягкая и удобная, я даже подумать сейчас не могу о расслаблении.
Появляется мужчина, всем своим видом напоминающий сбросившего рождественский наряд Санта-Клауса. Круглолицый и седовласый бородач с яркими голубыми глазами и румяными, как вишни, щеками. Поскольку рядом с ним не парят северные олени с санями, полными игрушек, я догадываюсь, что это врач. С чего бы вдруг Святому Николаю, Деду Морозу, Санта-Клаусу, Крису Кринглу или даже Пэру Ноэлю дарить мне на Рождество сонограмму? Они могли бы подкинуть угольков в мой чулок, чтобы пристыдить меня, но не стали бы проводить медицинские исследования.
– Миссис Адамс. Я доктор Чарльз.
Я встречала его в этом центре, когда приходила на прием к моему другому врачу и дантисту. Бороду, однако, он, видимо, отпустил недавно и значительно прибавил в весе. Он увлеченно принялся объяснять суть и смысл предстоящего обследования.
– Спасибо, но в общем-то мне все это известно. Я преподаю это студенткам в медицинском колледже.
– И тем не менее рассказ о неком обследовании гораздо меньше затрагивает человека, чем его практическое осуществление, – говорит он.
– А может, мы уравняем их значимость, если я расскажу об этом трем вашим следующим пациенткам, и тогда вы не будете практиковаться на мне.
Когда доктор Чарльз смеется, то его живот колышется, как гора студня.
– Это же всего лишь первый этап. Как только мы уточним срок беременности, то сможем определить, нормально ли развивается ваш ребенок.
Доктор приступает к сонограмме. В этом помещении стоит такая же жара, как в моем рабочем кабинете. Мне уже жарко, хотя на мне всего лишь легкий халатик. Эта зеленая больничная одежда шуршит при малейшем движении.
Дейдра Бронк суетится вокруг меня, устанавливая разные приспособления, и я прикидываю, почему же она не сделала этого раньше. Может, готовила состав для обесцвечивания волос на лице. Я осознаю стервозность моих мыслей, но они позволяют мне достичь некоторой психической отстраненности, раз уж физически я никак не могу отстраниться. Я смотрю, как за окном идет снег. Он медленный и мелкий, такой может падать часами, а в итоге лишь слегка припорошит землю.
На шторах из натурального бежевого хлопка темнеют маленькие коричневые шарики; подобные ткани уже много лет рекламируются на задней обложке «Янки Мэгэзин».
Доктор располагает экран сонара так, чтобы мы все могли видеть его. Я чихаю, и мой ребенок приходит в движение, потом успокаивается. Его ручонка пытается найти рот. Когда он родится, я помогу ему.
Меня вдруг захлестывает огромная волна любви к моему ребенку. Я тихо плачу. Соленые слезы пощипывают мою слегка потрескавшуюся кожу.
Теперь, увидев ребенка, я понимаю, что уже не смогу отказаться от него, разве только в случае серьезного врожденного порока. Я веду себя как малодушный агностик. В тяжелой ситуации я всегда настраиваюсь на связь с Богом. «О Господи, пусть мой ребенок будет нормальным». Я забываю о моем полном мочевом пузыре, о соседях, о волосках над губой Дейдры Бронк. Вернее, почти забываю.
Доктор Чарльз откашливается.
– Ха. Я сказал бы, что вашей крошке уже около трех месяцев. Это означает, что мы сможем взять пробу амниотической жидкости примерно в середине января, самое позднее в феврале. По-моему, я знаю, какого пола будет ребенок. А вы хотите узнать?
– Можно я подумаю на этот счет? – спрашиваю я.
– Разумеется, – говорит он. Медсестра берет у меня кровь для других анализов. Я еще несколько раз чихаю.
– У вас ужасная простуда, – говорит он, сунув мне в рот градусник. – Я рекомендую вам постельный режим, но не принимайте никаких лекарств.
Я оделась, но меня всю трясет. Хорошо, что Питер пришел со мной. Когда мы идем к моей машине, он поддерживает меня под руку и усаживает на место пассажира.
Снег изменился. Он стал более густым. Как-то я читала статью, в которой говорилось, что у эскимосов есть множество слов для описания разных видов снега, и не могла понять, почему у нас всего одно. Я не знаю, к примеру, как эскимосы называют раскисающий на дороге снег. Машина перед нами виляет, пока ее шины не сцепляются с гудронированным дорожным покрытием.
– Поедем ко мне домой, – говорит Питер. Он не спрашивает, хочу ли я этого. Я хочу.
Я лежу в кровати Питера. Он называет ее нашей кроватью. Лоскутное одеяло укутывает меня до самого подбородка. Меня приятно обволакивает тепло подогретых электрогрелкой простыней. Я чихаю.
За окном началась настоящая метель, а завывающий северо-восточный ветер так разошелся, что дрожат даже оконные рамы. Согласно метеосводкам, эта дневная вьюга сменила утренний снежок. Она загнала его в море.
Приходит Питер с подносом. Он привязал бантик на бутылочку и вставил в нее свечку. Я присаживаясь на кровати, подсунув под спину подушки.
– Какао с гренками, поджаренными в молоке с яйцом. – Он ставит поднос мне на колени. Он размешивает сливки в какао, создавая спиральный круговорот. Рядом стоит кувшинчик с подогретым кленовым сиропом. Мерцает огонек свечи.
Мой любимый краснеет. Должно быть, именно так он краснел и в детстве.
– Я люблю тебя, – еле слышно произносит он.
На душе у меня так же сладко, как во рту, где тает политый сиропом гренок. Лужица растопленного масла с коричной крошкой растекается по кусочку хлеба, угрожая пролиться. Я спасаю положение, отправляя в рот и этот последний кусочек.
Я звоню Клер, моей секретарше, и передаю ей поручения для Тины Мастерс. Клер знает, где взять материалы для экзаменов, которые я уже подготовила.
Питер старательно лечит меня, и через три дня я уже готова приступить к работе.
Я собираюсь отправиться в колледж в последний день перед началом рождественских каникул. Мне надо еще принять два экзамена и собрать кучу тестов и контрольных работ.
Дома я прослушиваю автоответчик, и голос Тины сообщает мне, что она проверила все тесты с односложными и вариантными ответами на экзаменах, которые провела в мое отсутствие. Значит, мне остается проверить только рефераты.
Другое ее сообщение гласит:
– Да, забыла сказать. Мне понравилась идея отсаживания маргинальных двоечников от отличников.
Она делала все это машинально. Я набираю ее номер и сообщаю ее автоответчику, что она лучший ассистент, с которым мне приходилось работать, и что я приду завтра утром.
Когда я вхожу в учебное здание колледжа. Тина ждет у входа в Буфик, решив с ходу перехватить меня. В Буфике продают напитки, бутерброды и разнообразные готовые закуски. Этот буфет находится в центре Лоуэллского зала, к которому примыкает большинство учебных аудиторий и лабораторий.
Тина приплясывает на месте, словно девчонка.
– До меня дошли ужасные слухи, – говорит она.
Она пристраивается за мной в очередь, чтобы купить завтрак. Поставив горячий шоколад на свой поднос, я чувствую себя добродетельной, отказавшись от кофе. Хотя честнее было бы сказать, что пить кофе в нашем буфете – все равно что посасывать кофейные зерна. Во всем Бостоне не хватит сахара и сливок, чтобы уменьшить его противный вкус.
В одном конце Буфика возле больших окон зеленеет множество комнатных растений. Некоторые деревца даже украшены серебряными шарами. Рядом с ними стоят прямоугольные столы, за которыми обычно питаются преподаватели и сотрудники колледжа, но Тина дает понять, что нам лучше устроиться в другом месте. Мы проходим мимо наших коллег и группы студентов, которые пьют кофе из бумажных стаканчиков. Одни разговаривают. Другие уткнулись в книги или общие тетради с корешком, скрепленным спиралью. Никто не обращает на нас внимания.
Я следую за Тиной. Ее волосы по-новому заплетены в тугие косички; на прошлой неделе, когда я видела ее в последний раз, у нее была другая прическа. На концах ее кос болтаются деревянные шарики, и они свободно покачиваются, иногда тихо постукивая друг о друга.
Мы выбираем круглый столик в самом дальнем углу. Ближайшие студенты, компания из четырех человек, играют в карты. Воздух в Буфике насыщен запахами кофе и влажной шерсти. Вероятно, доктор прав относительно трехмесячного срока, потому что эти запахи уже не вызывают приступов недомогания.
– Для начала сообщу тебе пустячную новость. – Она ставит свою чашку на стол и откладывает пустой поднос на свободный столик. – Клер обручилась. – Тина расплескивает немного кофе и хватает горсть салфеток, чтобы вытереть лужицу.
– Вот черт, – говорю я не о лужице, а о Клер.
Я выругалась, потому что наш молодой женский персонал превращается в психически ненормальных девиц, как только с их кожей соприкасается обручальное колечко с бриллиантом; видимо, причина этого в какой-то таинственной химической реакции. Месяцами они могут обсуждать только свадебные планы с той же внеочередностью, с какой происходит обсуждение главных вопросов на совещаниях высшего уровня. Розовые туфли не того оттенка повергают их в такой же шок, что и теракты. Когда добавляются свадебные кольца, воздействие благородного металла на кожу устраняет ранее нанесенные повреждения и их разговоры вновь становятся нормальными.
– Когда свадьба? – Я пытаюсь прикинуть, через какое время Клер вновь будет способна сосредоточиться на делах типа оперативного оформления и обработки документов.
– В июне.
К тому времени, если с ребенком будет все в порядке, я уже буду в декретном отпуске или по крайней мере на его пороге.
– А на следующий день после штормового предупреждения началось настоящее светопреставление, – говорит Тина. – Я пыталась дозвониться тебе вчера вечером, но тебя не было дома, и меня не было, когда ты звонила мне.
– Я так отвратительно чувствовала себя, что осталась у подруги. Дэвида все равно нет в городе.
Тина заглатывает остатки кофе. За время нашего разговора она умудрилась пролить почти весь кофе на меня. Одна неуклюжая под стать другой. Вероятно, в основном по этой причине я и выбрала ее себе в ассистенты. Хотя, разумеется, не менее важную роль сыграл ее решительный и энергичный характер. У Тины, при всей ее вздорности, есть одна здоровая жизненная позиция: «не парьте мне мозги». Это ее любимая фразочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34