В коттедже не найдется ни единой комнаты, в которой поместилось бы более десяти пар, а где сервировать ужин?» Я тотчас понял, что ничего трудного тут нет и ответил: «Дражайшая леди Эллиот, не тревожьтесь. В столовой будет просторно и для восемнадцати пар, карточные столы можно расставить в малой гостиной, в библиотеке сервируйте чай и легкую закуску, а ужин прикажите подать в большой гостиной». Леди Эллиот пришла в восторг от этого плана. Мы обмерили столовую, и оказалось, что она как раз подходит для восемнадцати пар, и все было устроено точно по моему совету. Таким образом, если только знать, как взяться за дело, в коттедже можно столь же себя не стеснять, как и в более обширном доме!
Элинор со всем согласилась, ибо не сочла, что он заслуживает того, чтобы с ним разговаривали серьезно.
Джон Дэшвуд получал от музыки не больше удовольствия, чем старшая из его сестер, и, подобно ей, мог думать о другом, а потому ему в голову пришла мысль, которую по возвращении домой он сообщил жене, чтобы получить ее одобрение.
Раздумывая над ошибкой миссис Деннисон, предположившей, будто его сестры гостят у него, он решил, что, пожалуй, было бы прилично действительно пригласить их к себе, пока миссис Дженнингс не перестанет проводить все время с дочерью. Лишних расходов это почти не потребует, не причинит им никаких неудобств, а подобный знак внимания, как подсказывала ему его чувствительная совесть, позволит считать, что он щепетильно выполняет данное отцу слово. Фанни такое предложение изумило.
— Не вижу, как это сделать, — сказала она, — не обидев леди Мидлтон, у которой они проводят все дни. Иначе я, натурально, была бы очень-очень рада. Ты знаешь, я всегда готова оказывать им все знаки внимания, какие только могу, — ведь вывезла же я их в свет не далее как сегодня. Но пригласить их, когда они — гостьи леди Мидлтон? Так не делают!
Ее муж с большим смирением все же не признал этот довод весомым.
— Они проводят все дни на Кондуит-стрит уже неделю, — возразил он. — И леди Мидлтон не обидится, если они проведут такой же срок у своих ближайших родственников.
Фанни помолчала, а затем с новой энергией сказала:
— Любовь моя, я с восторгом пригласила бы их, будь это в моей власти. Но я уже решила попросить милейших мисс Стил провести у нас несколько дней. Они очень благовоспитанные, достойные девицы, и, мне кажется, мы должны оказать им это внимание, потому что их дядюшка был наставником Эдварда, и превосходным. Видишь ли, твоих сестриц нам ничто не помешает пригласить и на другой год, но мисс Стил, возможно, больше в Лондон не приедут. Я не сомневаюсь, что они тебе понравятся. Да ведь они тебе уже очень нравятся, как ты сам прекрасно знаешь. И маменька к ним расположена, и Гарри к ним так привязался!
Мистер Дэшвуд больше не колебался. Он признал, что милейших мисс Стил следует пригласить безотлагательно, и умиротворил свою совесть, твердо решив пригласить сестер в следующем же году, впрочем, не без тайной надежды, что через год нужды в таком приглашении не будет: Элинор приедет в Лондон уже супругой полковника Брэндона, а с ними и Марианна в качестве их гостьи.
Фанни, радуясь своему счастливому избавлению и гордясь находчивостью, с какой избежала опасности, на следующее же утро написала Люси, приглашая ее с сестрой провести несколько дней на Харли-стрит , как только леди Мидлтон будет это удобно. Этого было достаточно, чтобы Люси почувствовала себя очень счастливой, и с весомой на то причиной. В миссис Дэшвуд она словно бы обрела союзницу, разделяющую все ее надежды, способствующую достижению ее целей! Подобный случай постоянно бывать в обществе Эдварда и его близких наиболее практическим образом помогал осуществлению ее заветных планов, а само приглашение весьма льстило ее самолюбию. Его можно было лишь принять с величайшей благодарностью и безотлагательно, а потому тут же оказалось, что они предполагали уехать от леди Мидлтон как раз через два дня — хотя раньше об этом никем ни слова сказано не было.
Когда приглашение было предъявлено Элинор, что произошло через десять минут после того, как его принесли, она впервые подумала, что у Люси, пожалуй, и правда есть повод для надежд. Такая любезность после столь краткого знакомства, казалось, подтверждала, что ее порождает отнюдь не просто желание побольше уязвить ее, Элинор, и обещала, что со временем и при известной ловкости старания Люси увенчаются полным успехом. Ее лесть уже возобладала над чванством леди Мидлтон и пробила брешь в крепости сердца миссис Джон Дэшвуд. А такие победы сулили другие, и более важные.
Барышни Стил отбыли на Харли-стрит, и все новые и новые вести об их фаворе там укрепляли уверенность Элинор. Сэр Джон, несколько раз заезжавший туда, описывал дома, в какой они милости, приводя убедительнейшие ее примеры. Миссис Джон Дэшвуд никогда еще не встречала девиц, которые так ей нравились бы; она подарила обеим по игольнику работы какого-то французского эмигранта; она называет Люси по имени и представить себе не может, что должна будет расстаться с ними!
Глава 37
К концу второй недели миссис Палмер настолько оправилась, что ее мать уже не считала необходимым посвящать ей все свое время, но начала ограничиваться двумя или даже одним визитом в день, а в промежутках возвращалась домой, возобновляя обычный свой образ жизни, и ее молодые гостьи с большой охотой приняли в нем прежнее участие. На третье или на четвертое утро после того, как они перестали покидать Беркли-стрит спозаранку, миссис Дженнингс, вернувшись от миссис Палмер, вошла в гостиную так торопливо и с таким многозначительным видом, что Элинор, сидевшая там одна, тотчас приготовилась выслушать что-то из ряда вон выходящее, и правда, почтенная дама без промедления вскричала:
— Господи! Мисс Дэшвуд, душенька, вы слышали новости?
— Нет, сударыня. Но что случилось?
— Такое, что даже вообразить нельзя! Но я вам расскажу все по порядку. Приезжаю я к Шарлотте, а она насмерть из-за младенчика перепугана. Думала, он опасно захворал — плакал, ворочался и весь пошел прыщичками. Я только на него глянула и говорю: «Господи, душечка, это же вовсе вздор, это потница!» И нянька то же самое твердит. Но Шарлотта ничего слышать не желала, пока не послали за мистером Донаваном. А он, к счастью, как раз воротился с Харли-стрит и — сразу сюда. Ну, едва он посмотрел на мальчика, как следом за нами повторил: потница, мол, и ничего больше. У Шарлотты отлегло от сердца. А мне, когда он совсем собрался уходить, возьми да и взбреди в голову — вот уж, право, не знаю с чего бы! — но только я возьми и спроси его, нет ли чего-нибудь новенького. Тут он ухмыльнулся, хихикнул и напустил на себя серьезность, будто невесть какой ему секрет известен, а потом и говорит шепотом: «Я опасаюсь, как бы до барышень, которые у вас гостят, не дошли какие-нибудь неверные слухи о нездоровье их сестрицы, а потому, полагаю, мне следует сказать, что, по моему мнению, поводов особо тревожиться вовсе нет. К миссис Дэшвуд, уповаю, скоро вернется прежнее здоровье».
— Как! Фанни заболела?
— Точь-в-точь, что я сказала, душенька. «Помилуйте! — говорю, — миссис Дэшвуд заболела?» Тут-то все наружу и выплыло. А узнала я, чтобы долго не повторять, вот что: мистер Эдвард Феррарс, тот самый молодой человек, о котором я с вами все шутила (по правде сказать, я убийственно рада, что на самом-то деле ничего тут не было), так мистер Эдвард Феррарс, оказывается, вот уж год, как не два, помолвлен с моей кузиной Люси! Вот оно что, душенька! И ни одна живая душа ничего ведать не ведала, кроме Нэнси. Нет, вы только вообразите! Что они друг другу понравились, тут удивляться нечему, но что между ними дело сладилось, а никому и невдомек, вот это странно! Мне, правда, вместе их ни разу видеть не довелось, не то, думаю, я сразу поняла бы, куда ветер дует. Ну, как бы то ни было, они все держали в страшном секрете, потому что боялись миссис Феррарс; и ни она, ни ваш братец, ни сестрица ничегошеньки даже не подозревали до нынешнего утра. А тут бедная Нэнси, — вы ведь знаете, намерения у нее всегда самые лучшие, только звезд она с неба не хватает, — тут бедная Нэнси взяла да все и выложила. «Помилуйте, — думает она про себя, — они же от Люси совсем без ума и не станут им чинить никаких помех!» И отправляется к вашей сестрице, которая сидит себе одна за пяльцами и знать не знает, что ей сейчас предстоит услышать. Да она всего за пять минут до того говорила вашему братцу, что задумала сосватать Эдварду дочку лорда, уж не помню какого. А тут, вообразите, такой удар ее гордости и спеси! У нее тотчас начался сильнейший нервический припадок, и ваш братец услышал ее крики внизу у себя в кабинете, где он сел писать распоряжения управляющему в деревню. Натурально, он бросился наверх и произошла ужасная сцена — Люси как раз вошла в комнату, ни о чем не ведая. Бедняжечка! Мне ее жаль. И должна сказать, обошлись с ней дурно: ваша сестрица бранилась на чем свет стоит и скоро довела ее до обморока. Нэнси упала на колени и обливалась горючими слезами, а ваш братец расхаживал взад и вперед по комнате и твердил, что, право, не знает, как тут быть. Миссис Дэшвуд кричала, чтобы духу их в доме сию же минуту не осталось, и вашему братцу тоже пришлось упасть на колени, упрашивая дозволить им остаться, пока они вещи свои не уложат. У нее начался новый нервический припадок, и он так перепугался, что послал за мистером Донаваном, и мистер Донаван застал в доме страшную сумятицу. У дверей уже стояла карета, чтобы увезти моих бедненьких кузин, а когда он уходил, они как раз в нее садились. Бедняжке Люси, сказал он, было так дурно, что она еле на ногах держалась. Да и Нэнси чувствовала себя не лучше. Признаюсь, на вашу сестрицу я сердита и от всего сердца надеюсь, что они поженятся назло ей. А каково будет бедному мистеру Эдварду, когда он про то узнает! Чтобы с его невестой обошлись так низко! Говорят он в нее убийственно влюблен, да почему бы и нет! Не удивлюсь, если он придет в ярость! И мистер Донаван того же мнения. Мы с ним преподробно все обсудили, а к тому же он немедля должен был вернуться на Харли-стрит, чтоб быть под рукой, когда миссис Феррарс услышит новость. За ней послали, едва Люси с Нэнси уехали, и ваша сестрица была уверена, что с ней тоже случится нервический припадок. И поделом ей! Мне их ничуточки не жаль. Терпеть не могу, когда люди льстятся только на деньги и знатность. Почему бы мистеру Эдварду и Люси не пожениться? Миссис Феррарс, уж конечно, может обеспечить сына очень прилично, а если у Люси за душой всего ничего, так зато лучше нее никто не умеет из ничего сделать многое. Да если бы миссис Феррарс назначила ему всего пятьсот фунтов ежегодно, Люси все бы устроила, как иные и на восемьсот фунтов не устроят. Господи, как бы они уютно жили в коттеджике вроде вашего или чуть попросторней, с двумя горничными и двумя лакеями. А у меня для них и старшая горничная на примете есть: сестра моей Бетти сейчас как раз без места, и она им отлично пришлась бы.
Тут миссис Дженнингс умолкла, и Элинор, у которой было достаточно времени собраться с мыслями, сумела ответить так, как следовало, и сказать то, что оправдывалось обстоятельствами. Радуясь, что ее не подозревают в особом интересе к случившемуся, что миссис Дженнингс (как последнее время она и надеялась) перестала искать в ней тайную любовь к Эдварду, и, главное, радуясь, что Марианны не было рядом, она могла говорить без неловкости и, как ей казалось, вынести беспристрастное суждение о поведении всех участников интриги.
Но она не бралась решать, чем случившееся может обернуться для нее самой, хотя старательно гнала от себя надежду, что следствием не обязательно должна явиться свадьба Эдварда с Люси. Ей не терпелось узнать, что скажет и сделает миссис Феррарс, хотя в общих чертах предположить это было и нетрудно. Но еще больше она хотела бы знать, как поведет себя Эдвард. Его она очень жалела, Люси весьма мало, да и то ценой значительных усилий, остальных же — ничуть.
Миссис Дженнингс была не способна говорить ни о чем другом, и Элинор скоро поняла, что ей необходимо подготовить Марианну, незамедлительно вывести ее из заблуждения, открыть ей истинное положение вещей, чтобы у нее нашлась сдержанность слушать эти разговоры, не выдавая ни тревоги за сестру, ни досады на Эдварда.
Задача ей предстояла тяжкая. Ведь она должна была отнять у сестры, как она искренне верила, главное ее утешение, сообщить ей об Эдварде подробности, которые, думала она со страхом, могут навеки уронить его во мнении Марианны; ведь та, разумеется, не замедлит обнаружить в ее положении сходство с собственным, в мыслях чрезвычайно усилит это сходство, неверно его истолкует и со всей силой воскресит свое горе. Но тягостную эту обязанность выполнить было тем не менее необходимо, и Элинор поспешила к сестре.
Она не собиралась останавливаться на собственных чувствах или описывать свои страдания: лишь власть над собой, которую она неизменно сохраняла с той минуты, когда узнала о помолвке Эдварда, могла что-то сказать о них Марианне. Рассказ Элинор был кратким и ясным. И хотя совсем сохранить бесстрастие она все же не сумела, но не сопровождала свою речь ни бурным волнением, ни неистовыми сетованиями. Чего нельзя сказать о ее слушательнице: Марианна смотрела на сестру с ужасом и безудержно рыдала. Элинор была осуждена утешать других не только в их горе, но и в своем собственном. Она всячески настаивала, что переносит его спокойно, и старалась доказать, что Эдвард ни в чем, кроме опрометчивости, не повинен.
Однако Марианна довольно долго не желала верить ни тому, ни другому. Эдвард представлялся ей вторым Уиллоби, а раз уж Элинор призналась, что любила его всем сердцем, значит, и муки ее столь же велики! Люси же Стил казалась ей до того противной, до того неспособной покорить сколько-нибудь чувствительного молодого человека, что сначала она никак не хотела поверить в пусть и угасшую любовь Эдварда к подобной девице, а затем отказывалась найти ему извинение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47