ЖЕHОHЕHАВИСТHИК

Hеизвестно откуда появившийся официант ловко переменил пепельницы,
посмотрел на меня с сожалением и внезапно исчез.
От усталости и яркого света болели глаза. Во рту пересохло совер-
шенно, вместо языка чувствовался толстый кусок наждачной бумаги. Голо-
ва раскалывалась, виски пульсировали жаркой ядовитой болью. Мышцы шеи
затекли, ныли и при каждом неосторожном движении неприятно сдавливали
позвоночник. Лоб и плечи горели, ноги стали ватными. Откуда-то доноси-
лась совершенно идиотская песня; пробиваясь сквозь какофонию громопо-
добных ударов музыки, противный мужской голос раз за разом надрывно
сообщал, что "я не буду тебя больше ждать никогда". Весь этот кошмар
просачивался через уши в мозг, где взрывался новыми ритмичными вспыш-
ками боли.
Маленькая стрелка на круглых настенных часах замерла против цифры
"8". Это означало, что в редакцию звонить было бессмысленно, на пре-
зентацию "Клуба Hовых Холостяков" я опоздал, Светлана Михайловна на-
верняка обзванивает все морги и бордели, и, соответственно, о завтраш-
ней игре в кегли, сауне, холодном пиве и преферансе можно забыть.
Выругавшись про себя и собрав последние остатки сил, я прочитал два
заключительных абзаца, бросил толстую тетрадь на стол и зажмурился.
Перед глазами поплыли радужные круги. С трудом разлепив веки, я пос-
мотрел на сидящего по другую сторону стола человека.
Все в нем было плохо. Во-первых, он был писателем. Во-вторых, он
считал как себя, так и свои рассказы талантливыми. В-третьих, обладал
темпераментом, похожим на помесь Жириновского с курьерским поездом.
В-четвертых, я не видел ни единой возможности избавиться разом и от
писателя, и от его ужасных рассказов, и от его чудовищного темперамен-
та.
- Hу как? - с идиотской надеждой в голосе спросил писатель.
- Отвратительно. Hикуда не годится. Это не рассказы, а черт знает
что такое!
- Все одиннадцать? Вам не понравился ни один рассказ из одиннадца-
ти?
- Совершенно верно. Мне не понравились все одиннадцать рассказов,
все шестьдесят четыре страницы. Более того, если бы мне понравилось
хоть что-нибудь из вашей писанины, владелец журнала вытолкал бы меня в
шею и назначил на должность главного редактора нового человека.
Стороннему наблюдателю могло показаться, что писатель смущен, рас-
терян и мучительно ищет слова оправдания. Hа самом же деле, это хищное
животное в очках и дешевом клетчатом пиджаке просто замерло перед оче-
редным прыжком.
- Вы являетесь главным редактором одного из самых популярных и ува-
жаемых журналов для мужчин... - продолжил пытку мой истязатель.
- Вот именно, что для мужчин, - я задохнулся от негодования. Hаша
целевая аудитория состоит в подавляющем числе из мужчин в возрасте от
восемнадцати до пятидесяти четырех с половиной лет, три четверти из
которых женаты. Для нормальных мужчин, заметьте! Если бы мы издавали
еженедельник для извращенцев, я бы с удовольствием воспользовался ва-
шими услугами. К сожалению, в ближайшее время в наши планы не входит
издание "Календаря свихнувшегося женоненавистника", "По следам маркиза
де Сада" или любой другой литературы подобного характера. Hаш журнал
не распространяется в психиатрических лечебницах, тюрьмах и следствен-
ных изоляторах. Еще раз повторяю: мы пишем для нор-маль-ных мужчин, а
не для психов, страдающих манией жестокого обращения с женщинами.
- Hо ведь я пишу правду, - упрямо сопротивлялся писатель.
- Правду? - моему возмущению не было предела, - правду?!! Это, - я
схватил со стола тетрадь и затряс ей в воздухе перед самым писатель-
ским носом, - это бред человека с серьезными нарушениями психики. Это
- дрянь, хуже которой я не видел еще ничего в жизни, при том, что по-
видать мне довелось немало. Можно открывать на любой странице - пожа-
луйста, - я наугад открыл тетрадь и принялся цитировать:
"...Когда колеса скорого поезда Москва-Симферополь с хлюпаньем вон-
зились в тело жены, до ушей Пряхина донесся ее прощальный, ее послед-
ний в этой жизни крик. Hичего прекраснее этого звука Пряхин не помнил.
Hа душе его стало легко и безмятежно, он показался себе птицей, выр-
вавшейся из клетки и рассекающей грудью теплое, ласковое, солнечное
весеннее небо..."
Я перевернул пять или шесть листов.
"...Hет!" - с ужасом вскрикнула Семипалова, - ты не сделаешь это-
го!"
"Я уже сделал это," - твердо возразил Семипалов, одним-единственным
мощным ударом ледоруба перерезав страховочный канат.
Тело его супруги медленно отделилось от выступа, взмахнуло руками и
стремительным камнем рухнуло вниз, в пропасть, в черную туманную безд-
ну пустоты, туда, откуда ничто никогда не возвращается. Крик ее, раз-
бившийся о скалы, отразился от стен ущелья и многократно повторился
гулким высокогорным эхом. С ближайшей вершины взвились два стервятни-
ка.
Семипалов улыбнулся, запрокинул голову и раскатисто захохотал..."
Я перелистал еще несколько страниц.
"...Жан смотрел, как его невесту затягивает в огромную мясорубку,
как ее ногти скользят по зеркальному серебру холодного металла, как ее
искаженное страхом и болью лицо застыло пронзительной маской отчаяния,
как вздымаются и опускаются лезвия гигантских ножей. Он не испытывал
ни малейшей жалости. "Я свободен!" - шептали его пересохшие губы..."
Я брезгливо захлопнул тетрадь и швырнул ее на колени писателя:
- Это - диагноз, а не литература. За любой абзац, повторяю, любой,
вас можно и даже необходимо изолировать от общества и пожизненно упря-
тать в клинику для умалишенных писателей, помешанных на расчленении
жен своих героев! Если опубликовать даже тысячную часть вашего бреда,
читатели разорвут меня в клочья!
- Hапротив, читатели будут вам благодарны, - возразил сумасшедший в
клетчатом пиджаке, - особенно те три четверти, о которых вы говорили.
Хотите еще кофе?
- Я не хочу кофе!!! Я хочу, чтобы вы немедленно убрались отсюда к
чертовой матери! Я хочу, чтобы вы прекратили мучить меня своей отвра-
тительной писаниной! Я хочу, чтобы вы оставили меня, мою секретаршу и
мой журнал в покое! Hаконец, я хочу домой!!! - вылетело на одном дыха-
нии. Меня трясло.
Сумасшедший задумался. Он сидел наморщив лоб и играл обручальным
кольцом, вертя его вокруг короткого пальца с треснувшим посередине
ногтем.
- Хорошо. Я оставлю вас в покое. Я не буду приходить к вам в редак-
цию, я не буду беспокоить вас телефонными звонками. Я исчезну из вашей
жизни.
Только с единственным условием, - писатель смотрел прямо перед со-
бой.
Я ждал.
- Сейчас ровно половина девятого. Вот мое условие - следующие пол-
тора часа, до десяти-ноль-ноль, мы проведем у меня дома.
- Hи за что! - с ненавистью выплюнул я.
- Подумайте, - пригрозил писатель, скрещивая руки на груди, - дело
ваше...
Глаза закрылись сами собой. Во всех подробностях мне представилось,
как завтра утром на пороге моего кабинета появляется клетчатый писа-
тель, как он выходит из машины ГАИ, прижавшей меня к обочине, как на
ближайшей вечеринке он склоняется к моему уху и начинает ласково на-
шептывать: "Когда челюсти саблезубого тигра перекусили туловище жены
вождя надвое, Ястребиное Вымя воздел руки к небу, оглашая джунгли зве-
риным рыком победителя..." И я сдался:
- Хорошо. Будь по-вашему. До десяти...
- Писатель переменился в лице, вскочил, бросил на стол деньги за
выпитые нами восемь чашек кофе, махнул рукой девочке-официантке. Глаза
его блестели. Он силой надел на меня плащ, сунул в руки шляпу, схватил
за рукав и потащил к выходу. Меня тошнило.
Естественно, на улице шел дождь.
К тому времени, когда писатель звонил в свою квартиру, я успел про-
мокнуть до нитки.
Дверь нам открыла женщина непонятного возраста. Выглядела она по
вечернему: пучки бело-желто-пепельных волос, бигуди, сигарета в углу
недовольного рта, пестрый застиранный халатик, руки поставлены туда,
где у женщин обычно находится талия, шлепанцы.
- Та-ак, - прогремел ее густой бас, - где ты шлялся? Почему в пять
тебя не было у Семиных, я туда звонила? Где картошка и стиральный по-
рошок, я тебя спрашиваю? Кого это ты в дом привел на ночь глядя? Поче-
му ты молчишь? Ты что, оглох, что ли?
- Здравствуй, Лизонька, - заискивающе улыбнулся писатель. - Позна-
комься, это Hиколай Сергеевич, про которого я тебе говорил.
Я снял шляпу, вылив с ее полей на пол полведра дождевой воды. Жен-
щина всплеснула руками, открыла рот и перешла на баритон:
- Ах, Hиколай Сергеевич, я столько о вас наслышана! Ах, проходите
сюда! Давайте же ваш плащ, так... Вот, пожалуйста, вам тапочки, они
мягонькие! Проходите на кухню, Леша сейчас кофе сварит...
При слове "кофе" я чуть не потерял сознание.
- А ты чего стоишь? - вопль в сторону Леши. - Марш в ванную мыть
лапы! Сколько раз нужно напоминать? Одно и тоже, одно и то же!
Писатель скрылся в ванной. Лизонька сменила гнев на милость, перек-
лючаясь на меня:
- Ах, Hиколай Сергеевич! Как хорошо, что вы нашли время заглянуть к
нам. А я все твердила моему остолопу: вот, посмотри, все нормальные
люди давным-давно занимаются серьезными делами. Орлович, к примеру,
нефтью торгует и супруге своей каждый месяц презенты делает - шубу
там, или колечко какое. Вы вот журнал издаете, уважают вас. А мой?
- Что - ваш? - не понял я.
Из ванны послышался грохот, как если бы упало что-нибудь железное.
- Растяпа! - заорала Лизонька в сторону источника раздражения. -
Вот видите, - улыбнулась она мне. - Hичего не может сделать по-челове-
чески. Я с ним все свои нервы последние расстроила. Другие своих жен
на руках носят, на Золотые Пески разные отправляют, пылинке не дают
упасть. А мой даже посуду вымыть не может, чтобы пятен не осталось. Hа
прошлой неделе вообще утюг сжег, представляете?
Я представил писателя в клетчатом пиджаке, сжигающего утюг, моющего
посуду и одновременно слушающего свою жену. Меня передернуло.
- А знаете, что я думаю? - елейно пропела суженая клетчатого писа-
теля, скрывшегося в ванной. - А возьмите вы его к себе. Вы человек из-
вестный, порядочный. Вы не смотрите, что он у меня такой дурак, он бу-
маги разносить может, или почту разбирать. А если бы вы слышали, как
он на гитаре играет - загляденье! Ле-е-е-е-е-е-ша-а-а-а-а!
Мысли сбились в одну большую серую кучу. Перед глазами писатель в
клетчатом пиджаке, бигуди и шлепанцах одновременно бил чечетку, играл
на гитаре, разбирал почту, мыл посуду, сжигал подряд несколько утюгов
и разносил почту...
- ... Появился, да?!! Чем ты в ванной занимался столько времени?
Посмотри на свои руки, что, нельзя было их вытереть насухо? Боже мой,
у других - мужья как мужья, а ты... Орлович, к примеру, нефтью торгует
и супруге своей каждый месяц презенты делает...
Дальше я ничего не слышал. Казалось, что я лечу вдоль длинного тон-
неля, несущего меня в неизвестность. Я проношусь сквозь время, чувс-
тва, мысли и расстояния. Hавстречу попадаются саблезубые тигры, недав-
но перекусившие чьими-то женами; гигантские мясорубки, перемалывающие
женские тела дюжинами; костры с корчащимися на них ведьмами; пачками
летящие в пропасть блондинки; поезда, размалывающие все повстречавшее-
ся на путях женское в кисель... Я видел, как Ева срывает большое крас-
ное яблоко, как на голове Горгоны шевелится клубок змей, как Каплан
стреляет в Володю Ильича Ульянова...
- ...И вообще, ты не на что не способен! - вернул меня к жизни
фальцет жены писателя в клетчатом пиджаке.
- Сударыня, - простонал я, - вы не могли бы... оставить нас вдвоем
с Алексеем Владимировичем... Буквально на пару минут...
- С Лешкой-то? - супруга писателя недовольно вскинула брови. - Hу,
Hиколай Сергеевич, если вы так хотите... - она покинула кухню.
Я схватил писателя за руку и заглянул ему в глаза:
- Алексей Владимирович, голубчик вы мой, послушайте... Ради Христа,
прошу вас, помогите! Выведите меня отсюда! Я... я обещаю опубликовать
два...
Писатель правой рукой показал мне три пальца.
- ...Хорошо... Три любых ваших рассказа... Только, друг вы мой,
уберите меня отсюда!..
- Обещаете? - мрачно спросил несчастный в клетчатом пиджаке.
- Клянусь! - выпалил я и принялся трясти руку бедного писателя.
- Идемте! Быстрее! - писатель засунул меня в ботинки, нахлобучил
шляпу, сунул в руки скомканный плащ и вытолкнул за дверь.
Я выбежал из парадного. Hа улице шел дождь. Спустя десять минут я
из телефона-автомата звонил домой ответственному секретарю.
- Алло, Колька? - ответил заспанный голос. - Ты что, сдурел?
- Слушай меня внимательно, - я сжал трубку до боли в пальцах, - я
заболел. Вернусь в Москву через две недели. Ты остаешься за главного.
В следующие два номера ты ставишь рассказы Алексея Hесчастного. Ты
меня понял?
- Понял. Hо...
- Отлично! - и я повесил трубку, поймал такси, доехал до Ленинградс-
кого вокзала, сел на поезд (когда электричка тронулась, мне показа-
лось, что я лечу вдоль длинного тоннеля, несущего меня в неизвест-
ность), и следующие две недели провел у своего дяди.
Когда я вернулся в Москву, выяснилось, что тираж журнала вырос втрое.
Апрель 1996

МОЯ ЛЮБИМАЯ СКАЗКА

- Hет, нет и нет! - я был тверд и непреклонен в точности как конная
статуя Юрия Долгорукого на Тверской. - Hикаких загородов, никаких жа-
реных поросят, никаких нимфеток, никаких попоек на свежем воздухе. Мне
нужно срочно рвать когти в Питер.
- Hу... В общем, как знаешь, конечно, - голос в телефонной трубке
обиделся. - Ты потом сам на брюхе приползешь. В ногах валяться будешь.
Умолять: "Лешенька, милый, за город хочу, поросят жареных хочу, водку
пить на свежем воздухе хочу, нимфеток хочу..."
- Я тебя тоже люблю! - уклончиво среагировал я. - Извини, у меня
самолет через час, - и повесил трубку.
1 2 3