Поставьте дату, распишитесь.
— Что, без анкеты на невесомость не пускают, — засмеялся космонавт.
— Во время невесомости еще раз придется заполнить, — ответил руководитель.
Он не шутил.
Давно не сидел Юрий в кабине самолета, истосковался по небу, и вот посадили наконец и то… за пассажира. Только пассажиром ли? В кабине множество приборов. Надо работать. Десятки секунд. А сколько надо успеть сделать за них!..
Вот он пошел в первый полет. Это пока только знакомство с необычным состоянием. Первое знакомство с невесомостью произошло в детстве, когда он впервые прыгнул со стула.
— Да, да, это тоже была невесомость, — говорил профессор на лекции, — только длилась она какую-то секунду.
10 часов 05 минут. Юрий следит за ведущим пилотом, мысленно повторяет за ним все его действия. «Плавный перевод самолета из режима разгон со снижением на режим кабрирования…» Чувствуются перегрузки. Это знакомо. Летая на истребителе, он привык к ним.
Но вот необычная легкость. Повернул голову — и даже не почувствовал ее. Ноги как будто не свои — плавают свободно. Руки в первую секунду не слушаются, Юрий берет карандаш. «Надо попасть во что бы то ни стало… попасть в центр желтого круга…»
Трудно сказать, от этой мысли или под влиянием невесомости, но карандаш попадает точнее, чем на Земле.
Все время такое чувство, что вот-вот вылетишь из кресла. Вырвался из рук и поплыл карандаш. Чуть-чуть не улетел планшет. Разные мелкие предметы «снялись с якоря» и поплыли в воздухе. Удивительно: ни сам ты, ни что вокруг тебя не весит ни грамма. Юрий старается привыкнуть к этому. Осматривается. Видит Землю. И становится спокойнее.
Вот и кончился первый полет. Потом было много полетов, но об этом, первом, сохранилась запись Юрия Гагарина. Сразу после посадки он записал в журнале свое первое впечатление о невесомости:
«До выполнения горок полет проходил как обычно, нормально. При вводе в горку прижало к сиденью. Затем сиденье отошло, ноги приподняло с пола. Посмотрел на прибор — показывает невесомость. Ощущение приятной легкости. Попробовал двигать руками, головой. Все получается легко, свободно. Поймал плавающий перед лицом карандаш…
Во второй горке после создания невесомости затянул ремни маски, подогнал ее, поправил, взял карандаш и попробовал вставлять в гнезда координографа. Получается хорошо, даже свободнее, чем на земле.
На третьей горке при невесомости при распущенных привязных ремнях попробовал поворачиваться на сиденье, двигать ногами, поднимать их, опускать. Ощущение приятное, где ногу поставишь, там и висит — забавно. Захотелось побольше подвигаться.
В общем, ощущение приятное, хорошее, ощущение легкости и свободы.
Изменений со стороны внутренних органов не было никаких. В пространстве ориентировался нормально. Все время видел небо, землю. Красивые кучевые облака. Показания приборов читались хорошо. После невесомости ощущения обычные…»
Вскоре и сами полеты на невесомость стали обычными. Опять вспомнилось детство. Его напомнило привычное в авиации слово «горка». Юрий увидел схему полета на невесомость в журнале у руководителя полетов — она и напомнила ему ту самую снежную горку, с которой катался он в детстве на салазках.
Вот она, схема. Чем не снежная горка. Когда поднимаешься на нее, таща за собою санки, — тяжело, и дышать трудно, и спина побаливает. Так и тут: самолет в горку — тяжело, с горки — как на салазках: летишь и себя не чувствуешь…
Только то было детство. А тут — серьезное дело. Себя ты можешь и не чувствовать, а работать обязан. И Юрий Гагарин работает:
— «Качалка-35»! «Качалка-35»! Я — триста двадцать третий! Я — триста двадцать третий! Как слышите? Прием.
— Триста двадцать третий! Вас слышу отлично. Выполняйте в условиях невесомости упражнения по связи.
— «Качалка-35»! Выхожу на связь.
Сквозь волнистые туманы
Пробивается луна.
На печальные поляны
Льет печальный свет она, —
передавал Юрий Гагарин на Землю.
Невесомость не исказила ни слова в пушкинских строчках.
На следующей горке Юрий достает планшет и авторучку — пора «заполнить анкету». Как только его чуть приподняло с кресла, он старательно выводит:
«Гагарин Юрий Алексеевич,
март 1934,
Гжатский район, Смоленской области.
Гагарин».
На земле потом его заставили еще раз «заполнить» все сначала. Вот он, листок, где трижды сделана Юрием Гагариным одна и та же запись. Против первой стоит пометка «Земля», против второй — «Невесомость», и третья подпись — «После невесомости». Руководитель полета взял планшет, внимательнее, чем специалист по почерку, сравнил каждую букву и то ли в шутку, то ли всерьез сказал:
— Вот не думал, что невесомость может улучшить почерк. Мои каракули только я сам и разбираю. Придется потренироваться писать в невесомости… Ну, как там пишется? — спросил он Юрия.
— Как в кино: авторучки не чувствуешь, руки тоже не чувствуешь, а буквы бегут, — засмеялся Юрий.
— Ну что ж, осталось нам научиться питаться. В следующий раз мы это сделаем, — сказал на прощанье руководитель.
Перед полетом он долго опять консультировал. Дал каждому из космонавтов тубы с питанием, показывал, как надо снимать колпачок.
— Смотрите, чтоб он не улетел при невесомости. Уплывет, и не поймаешь, — наставлял он. — Вот здесь есть специальная нитка — привязывайте, когда снимете.
В пластмассовом колпачке виднелось едва заметное отверстие, будто его проткнули иголкой, а в нем крепкая, как леска, бесцветная нитка. Все до мелочи продумали ученые. В воздухе Юрий с опаской поглядывал на белые тубы — не улетели бы. Но они были хорошо закреплены. На всякий случай он придерживал их рукой. Вот в этой, он знает, — сливовое пюре. Как-то оно будет глотаться при невесомости?.. Чудно: он прожил на свете двадцать шесть лет и ни разу не усомнился, сможет ли что-то съесть. «Было бы что… И побольше!» — говорил он всегда, со своим хорошим аппетитом.
Перегрузки и уже знакомая легкость…
Осторожно Юрий снимает колпачок и мигом подносит тубу ко рту, сжимает ее, как по утрам сжимает тюбик с зубной пастой, и с удовольствием, забыв про невесомость, глотает кисло-сладкое пюре… Жужжит киноаппарат — он фиксирует хороший аппетит Юрия Гагарина.
Ученые, проводившие тренировки космонавтов в условиях невесомости, постоянно следили за человеком в этих условиях. То и дело включался киноаппарат. Ему, правда, потребовалось больше времени, чем Гагарину, чтобы освоиться с невесомостью. В первом полете с кинокамерой что-то не ладилось. Девятнадцатилетний кинооператор Боря долго крутил аппарат, близоруко щуря глаза, заглядывал внутрь, разбирал и собирал по частям.
— Не срабатывает… — озабоченно рассуждал он, — не срабатывает вот эта защелка. Нет веса. Она без веса не может…
Вечером он поехал к товарищу по кинокружку. Вдвоем они долго искали, как же сделать, чтобы и невесомость была, и вес был… Трудная задача, что и говорить. Но девятнадцатилетние юноши, не раздумывая, взялись за нее и обхитрили невесомость. Что они придумали — это их тайна, их маленькое изобретение, патента на которое они никогда не спросят. Главное, что назавтра киноаппарат в условиях невесомости работал. Он отлично фиксировал невесомость космонавта.
Ученые разбирали документы тренировок. Вот Юрий Гагарин с дозиметром в руках. Задание то же, что и на земле, — сделать усилие, равное 750 граммам. Не сразу получается это при невесомости. И нажимает он вроде так же, а стрелка показывает за тысячу граммов — вот что значит невесомость: все делается неожиданно легко. Несколько тренировок, и рука космонавта уже привыкает к тому, что силы здесь надо куда меньше, чем на земле.
— Теперь она уже не совсем загадка, — говорил про невесомость после тренировок ученый. — Теперь мы знаем, что можно и пить, и есть, и работать, не веся при этом абсолютно ни грамма.
— Абсолютно ли? — придирчиво спрашивал его коллега. — Как ты ни крути, а абсолютная невесомость будет только в космосе. И неизвестно еще, какие она фокусы выкинет… Настоящее исследование, настоящая научная работа начнется там.
В тот день ученые подвели итоги проведенным с космонавтами тренировкам в условиях невесомости. Между прочим, там была такая строчка: «Лучше показатели при воздействии невесомости и при переходе от невесомости к перегрузкам у слушателей…» Дальше идет перечень фамилий, и где-то в середине этого списка: «Гагарин». В середине. Тогда еще ученые не знали, что ему, одному из многих названных, суждено продолжить их исследования — первому на себе испытать, что же такое настоящая невесомость. Не те десятки секунд, искусственно созданных в самолете, а более часа — в космическом корабле.
Восторги. Овации. Все это понятно. Но ученый остается ученым. Он с нетерпением ждал, когда они кончатся, чтобы в спокойной обстановке спросить Юрия Гагарина:
— Ну, как невесомость?
— Чудно сначала… Непривычно… Хоть и ожидал — летал в самолете, знал, что это такое, но то ведь было несколько секунд, а тут минуту летишь, пять, полчаса — и все паришь над креслом… Но потом освоился.
Ученых интересует все: и записи в бортжурнале — придирчивее, чем во время тренировок, рассматривают они почерк Юрия Гагарина. Они слушают отчетные сообщения о работе приборов, записанные Гагариным на магнитофонную ленту в космосе, запись его «разговоров» с Землей, просматривают рулоны пленки, делают замечания о его работоспособности в условиях невесомости.
Но свои собственные выводы сделал и сам космонавт. Он рассказывал о своих наблюдениях невесомости:
— После вывода на орбиту, после разделения с ракетой-носителем появилась невесомость. Сначала это чувство было несколько непривычным, хотя и раньше, до этого, я испытывал кратковременное воздействие невесомости. Но я вскоре к этому состоянию невесомости привык, освоился с этим состоянием и продолжал выполнять ту программу, которая мне была задана на полет. По моему субъективному мнению, воздействие невесомости не сказывается на работоспособности организма, на выполнении физиологических функций.
В процессе всего полета я вел плодотворную работу по программе. При полете принимал пищу, воду, поддерживая непрерывную радиосвязь с Землей по нескольким каналам как в телефонных, так и в телеграфных режимах. Я наблюдал за работой оборудования корабля, докладывал на Землю и записывал данные в бортжурнал и на магнитофон. Самочувствие в течение всего периода состояния невесомости было отличным, работоспособность сохранилась полностью…

ВОТ МЫ И ПРИЗЕМЛИЛИСЬ…

ДВЕ зеленые машины — газик впереди, за ним автобус вот уже битый час колесили по дорогам. Шофер Саша, знаток здешних мест, поворачивал в одну сторону, отъезжал метров сто.
— Назад! — махал рукой человек в летной куртке. — Попробуй вот сюда еще, — советовал он. И надевал наушники. Слушал, внимательно слушал, стараясь отключиться от шума машины.
— Ту-ту-ту, — врывалось громко, забивая гул мотора. Человек в летной куртке сокрушенно качал головой:
— Трудно на Земле найти место без антенны…
— Саша, поворачивай на Луну! — кричали шоферу из глубины автобуса. — Там пусто, никаких звуков… И уж чего-чего, а антенны поищешь…
— На Луну не на Луну, а вот на эту просеку нам свернуть надо, — показал человек в летной куртке вправо и попросил водителя:
— Останови-ка, браток, может, все-таки мотор виноват. Выйду послушаю.
Он лихо выпрыгнул из автобуса, приладил наушники и замер. Тишина. Впервые за много километров — тишина. Осторожно, боясь спугнуть эту долгожданную тишину, покрутился вокруг себя: тишина!
— Ребята, выходите!
— Ту-ту-ту, — предательски запищало в наушниках.
— А, черт! — выругался человек в летной куртке и поспешно нырнул в автобус, где во весь голос хохотали парни.
— Вон посмотри, — показал ему в сторону леса водитель: под елками стоял дом лесников, ощетинясь добрым десятком антенн на крыше.
— Хоть на Луну! Только подальше отсюда, — махнул он рукой шоферу.
И снова тронулись в путь, в поисках места без антенны…
В автобусе сидели космонавты.
— Считай, что один виток сделали, — пошутил кто-то. Летчики всерьез озадачились: где же найти место без антенны? Всякие неожиданности были на тренировках, но такого, честно говоря, не ждали. Утром спокойно поехали заниматься пеленгацией, а на старом месте, где инженеры совсем недавно испытывали свой пеленгатор, вырос дом. А где дом — там лес антенн… Вот беда ведь какая!..
Авторы пеленгатора сидят в автобусе вместе с космонавтами и горюют. И больше всех Альбина — молодой инженер. Пеленгатор — ее первая работа. Руководитель, тот самый человек в летной куртке, даже приуныл.
— Толя! — говорит ему друг, инженер Валентин. — Давай попробуем заедем глубже, подальше от этого шоссе… Вот по этой дороге, что ли…
Автобус и газик уходят в глубь леса, по незнакомой дороге. Шофер Саша гонит и гонит свой газик, пока впереди не открывается большая белая поляна.
На этот раз повезло. Тишина такая, что кричи — не докричишься.
Инженеры проверяли аппаратуру. Я смотрела, как они вытаскивают на снег большой черный ящик с множеством приборов, который называют передатчиком, как садятся около него и «колдуют», проверяя, работает ли он.
Потом отдыхают. Анатолий рассказывает про свой первый рабочий день на заводе.
— Пришел после института, зеле-е-ный, ничего еще не знаю… Встретил меня специалист, осмотрел так это критически. Потом принес какие-то стерженьки, протягивает: «Затачивай, равняй вот по такому размеру…» И ушел. «Зачем?» — кричу ему вдогонку. — «Некогда, некогда. Затачивай». А делали тогда на заводе карманный приемничек…
Анатолий помолчал, что-то вспоминая.
— Это была большая школа, мой первый радиозавод, — продолжал он, — сразу после войны с материалами туго, все старье поступало к нам. А надо было сделать вещь. Вот когда я научился сберегать копейку. С тех пор во многих местах поработал, а радиозавод помню…
— Интересный был этот заказ, — показал он на пеленгатор, — раньше мы работали с лампами и ничего общего с этим не имели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9