— Да, и даже больше, — отвечали они.
Пришел Деде Коркут.
— Слушай меня, Бейбура, — молвил он. — Пусть сын твой будет опорой племени. Если он будет переправляться через снежную гору, пусть бог даст ему перевал; если будет переходить через бурную реку, пусть даст переправу. Ты зовешь его ласкательно Бамсы. Пусть имя его будет Бамсы
Бейрек, владелец Серого жеребца! Имя я дал, годы пусть судьба даст…
Баяндур-хан умирал. Рядом с ним были Алл Аруз, Аман, Газан, Карабудаг, Дондар, Бейбура. Бейрек и другие джигиты. Баяндур-хан лежал на ложе своем и говорил через силу:
— Джигиты, послушайте меня, услышьте слово мое. Я должен покинуть сей мир. Не оттого я плачу, что не насладился жизнью, не натешился властью. Не оттого я плачу, что не на коне погиб, не в битве с врагами, а умираю дома, в постели. Я оттого плачу, джигиты, что нет у меня сына, нет брата. Видно, всевышний оставил меня, джигиты: кто мне наследует?
Алп Аруз, Газан и другие в волнении слушали Баяндур-хана.
Баяндур-хан говорил:
— Джигиты, выслушайте мое последнее слово, узнайте мой завет. Дабы после смерти моей не пропала страна, не распалась держава, а недруги, увидев наш народ без главы, не двинулись на нас, нужно, чтобы мой венец и мои земли унаследовал удалой джигит.
Алп Аруз весь напрягся. А Баяндур-хан закончил так:
— Завещаю мой венец и земли зятю моему Газану, сыну Салбра.
У Алп Аруза с усов закапала кровь.
Баяндур-хан смежил веки. Газан вложил ему в руку большой камень. Из последних сил Баяндур-хан сжал в ладони этот камень и умер. Его накрыли черным покрывалом и положили на грудь его зеркало.
Заговорил Гавалдаш. На вершине Высокой горы Бекил развел два костра. Скорбная весть полетела от горы к горе. На вершинах загорались двойные костры.
Тело Баяндура подняли, на его место положили камень. На могиле зажгли свечи, запалили огни.
В логове льва у Белой скалы собрались джигиты. Газан на буром коне стоял лицом к лицу с огузскими всадниками. Джигиты накинули на шею Газану шелковый аркан, скинули его с коня на землю. Газан забарахтался. Джигиты ухватились за концы аркана и стали тянуть. Газан чуть не задохся. Но таков обычай. Таков обряд избрания хана.
В глазах одного из тянувших веревку — Алп Аруза — была такая злоба, будто он и в самом деле готов задушить Газана. Напротив, Бейрек делал это нехотя. Наконец джигиты немного ослабили петлю и спросили Газана:
— Сколько лет сможешь быть нашим ханом?
Газан прохрипел:
— Сколько у меня на лбу написано.
Сняли с шеи Газана петлю, посадили его на войлок, подняли высоко над головами, трижды прокрутили под солнцем. Завершая каждый круг, кланялись ему. Звуки Гавалдаша сопровождали обряд.
Газана отнесли и посадили на трон Баяндура.
Газан сказал:
— Да будет Бейрек моим визирем!
В стороне злобно следил за всем этим Алп Аруз. Он торопливо вытирал усы. С усов его капала кровь.
…Когда стемнело, Алп Аруз шептался в развалинах с человеком под черным башлыком, что-то ему бормотал. Человек под черным башлыком покивал головой, соглашаясь, воровато подкрался к хлеву, содрал с копыт одной из лошадей подковы, перековал ее наоборот, потом сел на коня и тихо удалился. На земле остались следы. Любой, глядя на эти следы, подумал бы, что всадник не отсюда выехал, а сюда приехал.
Кыпчак Мелик был предводителем половцев. Его лагерь размещался на недосягаемой вершине и напоминал орлиное гнездо. У людей этого племени был грозный вид. На них были шубы из шкур диких зверей, на головах — косматые папахи, лица же безволосые. У Кыпчак Мелика тоже было безволосое лицо, а висящая ниже подбородка ленточка бороды делала его похожим на козла.
Трон Кыпчак Мелика помещался на высоком помосте. Помост был очень широкий. Здесь был и трон Кыпчак Мелика, и его ложе. На этом помосте, кроме самого Кыпчак Мелика, было еще девять черноглазых, светлолицых, длиннокосых красавиц. Руки их до запястий были выкрашены хной, пальцы тонкие, шеи длинные. Кыпчак Мелик веселился с ними. Девушки подавали ему вино в золотых кубках.
Кыпчак Мелик никогда не сходил с помоста. Когда надо было куда-то отлучиться, коня подводили к помосту, и он прямо с трона спрыгивал коню на спину. Сидящие внизу воины стелились под ноги коню Кыпчак Мелика и, пока вождь не проезжал по их спинам, они не поднимали лиц от земли.
Помост был богато изукрашен. Столбы были отделаны дорогими каменьями, края — павлиньими перьями. Всюду висели змеиные шкуры. Племя поклонялось змеям.
Возвращаясь после набегов, Кыпчак Мелик ел и пил с девятью наложницами, развлекался и наслаждался на глазах у всех воинов племени.
Всадник под черным башлыком прискакал сюда. Он не убрал с лица черной накидки, не снял одежды, но обувь снял — пред Кыпчак Меликом можно было предстать только разутым.
Всадник под черным башлыком поклонился Кыпчак Мелику и сказал:
— Эй, Кыпчак Мелик! Что ты праздно сидишь? Хан ханов Баяндур-хан приказал тебе долго жить…
Кыпчак Мелик, оторвавшись от губ черноглазой красавицы, обронил небрежно:
— Знаю! На венец и земли метил Алп Аруз — Лошадиная морда, но занял их сын Салора Газан. Аруз хочет отомстить Газану, поэтому послал тебя ко мне. Но ты скажи Арузу, что время еще не пришло. Если мой змей будет благосклонен ко мне. погублю я Газана, потушу его очаг, свяжу его белые руки за спиной, отрежу его чернокудрую голову, выпущу его алую кровь, разрушу и разграблю его дом и весь край, уведу табуны его коней, стада его верблюдов, отары его овец; красивых девушек приведу сюда, затащу к себе на, ложе! Пусть только время придет…
Когда задули прохладные рассветные ветры, запели сереброгорлые жаворонки, заржали бедуинские кони, когда было не темно и не светло, когда солнце едва коснулось прекрасных гор, Бейрек встал, сел на своего Серого жеребца, выехал на охоту.
Неожиданно перед Бейреком пробежало стадо джейранов. Бейрек кинулся вслед, долго за ними гнался и оказался на Фиалковой поляне — Гыз-Беновша. Смотрит — какое место! Цветы кругом. Лебеди, журавли, турами, куропатки… Студеные воды, рощи, луга…
Видит, в этом-то прекрасном месте, на зеленой траве стоит красный шатер.
— Господи, чей бы это мог быть шатер? — подивился Бейрек.
Он не знал, что этот шатер был пристанищем ясноокой девы. Не знал этого Бейрек, но подогнал свою добычу прямо к шатру. Пристрелил джейрана.
Банучичек увидела это из шатра и сказала няне своей, Гысырджа Енгя:
— Няня, не хочет ли джигит показать нам свое мужество? Пойдите потребуйте у него доли, посмотрите, что он скажет.
Гысырджа Енгя вышла из шатра, поздоровалась с Бейреком.
— Эй, джигит, — молвила она, — удели нам часть этого джейрана.
Бейрек отвечал:
— Я не охотник. Берите себе всего джейрана. Это ваша добыча. Но не в обиду будь спрошено, чей это шатер?
Гысырджа Енгя молвила:
— Джигит, это шатер дочери Бейбеджана — Банучичек. Кровь Бейрека закипела, жилы вздулись, но он учтиво повернул назад. Гысырджа Енгя положила джейрана перед Банучичек.
Банучичёк молвила:
— Няня, что это за джигит?
Гысырджа Енгя отвечала:
— Ей-богу, госпожа, этот воин на сером жеребце — добрый джигит.
Банучичёк молвила:
— Эх, няня! Мой покойный отец говаривал: я выдам тебя за Бейрека на Сером жеребце. А вдруг это он и есть? Позови его, я расспрошу, кто он таков.
Гысырджа Енгя позвала, Бейрек вошел. Банучичёк закрылась чадрой, стала спрашивать:
— Откуда ты родом, джигит?
— Из края Баят — страны огузов.
— В краю Баят кто ты таков? Кто твой отец?
— Я сын Бейбуры — Бамсы Бейрек.
— За каким делом ты пришел, джигит?
— У Бейбеджана есть дочь, пришел на нее поглядеть.
Банучичек молвила:
— Не такая она девушка, чтобы показаться тебе. Но я няня Банучичек. Давай выедем вместе на охоту. Если твой конь обгонит моего коня, он обгонит и ее коня. Вместе выпустим по стреле. Если твоя стрела мою обгонит, то и ее стрелу обгонит. А затем поборемся с тобой. Если ты меня одолеешь, то одолеешь и ее.
Сели на коней, выехали на простор, пустили коней вскачь. Конь девушки обошел коня Бейрека. Выпустили стрелы. Стрела девушки обогнала стрелу Бейрека.
Девушка молвила:
— Знай, джигит, никто еще не обошел моего коня, никто не опередил моей стрелы. Теперь давай поборемся.
Бейрек спешился. Схватились они. Обхватили друг друга подобно двум богатырям. То Бейрек поднимает девицу, хочет бросить ее на землю — девушка выворачивается. То девушка поднимает Бейрека, хочет бросить его на землю он высвобождается.
Бейрек подумал: «Если эта девица одолеет меня, то среди огузов уделом моим будут насмешки и обиды». Он крепко обнял девушку, прижал к груди. Она противилась, но Бейрек обхватил ее стан, достал кинжал, приблизил острие к ее горлу.
Девушка молвила:
— Джигит, я дочь Бейбеджана — Банучичек!
— Эх, госпожа! Когда среди наших девушек-невест зайдет разговор, ты небось встанешь и начнешь хвастать: мол, я обогнала коня Бейрека, моя стрела обогнала стрелу Бейрека — и опозоришь меня. Глаз мой от тебя отвернулся, сердце отошло. Убью тебя!
Банучичек молвила:
— Мой джигит! Хвастать муж должен, он — лев! Хвастать женщине не пристало. Похваставшись, женщина мужчиной не станет. Под одним кровом я с тобой не спала, под красным пологом не шепталась. Пусть знает земля, пусть знает небо: я — твоя нареченная, пожалей меня, джигит!
Бейрек рассмеялся:
— Красавица моя с тонким станом, да разве я смогу убить тебя? Себя убить позволю, тебя — нет. Я тебя испытывал!
Так он сказал, трижды поцеловал ее, снял с пальца золотое кольцо, надел его на палец девушке.
— Да будет это порукой между нами, ханум! — молвил он.
Девушка говорит:
— Раз уж так получилось, надо идти вперед, джигит.
Бейрек отвечает:
— Что ж, ханум, я готов.
Банучичек сорвала пучок травы и протянула Бейреку.
— Возьми, — сказала она, — это полынь-трава. Понюхав ее, вспомни обо мне.
Бейрек пришпорил коня, поскакал. Банучичек смотрела ему вслед.
Бейрек на коне летел как на крыльях, глаза его блистали. Он напевал:
— Счастье мое, красный угол моего дома!
Когда выбегает из дому, не приминает земли.
Черные волосы обвивают лодыжки,
Съест миндалину — словно отяжелел тонкий стан,
Сросшиеся брови напоминают лук,
Рот не вмещает сразу двух гранатовых зерен,
Алые губы — точно капли крови на снегу!
Любимая, красавица, невеста…
Перед глазами его оживала Банучичек: то на коне скачет, то стрелу выпускает, то полынь срывает…
Бейрек стоял перед отцом своим Бейбурой.
— Сын мой, — сказал Бейбура, — что ты видел сегодня любопытного среди огузов?
— Что мне видеть, дорогой отец? У кого есть сын, тот его женит, а у кого есть дочь, тот выдает ее замуж.
— Может, и тебя женить, сын мой?
— Да, дорогой отец.
— Чью дочь взять за тебя?
— Отец, возьми за меня такую девицу, чтобы не успел я встать, а она уже на ногах; не успел сесть на коня, а она уже в седле.
— Сын мой, ты хочешь себе не девицу! Ты желаешь себе джигита, чтобы за его спиной есть, пить, веселиться.
— Да, родной отец, я так хочу. Неужто жениться мне на какой-нибудь неженке, чтобы она падала от ветерка?
— Сын мой, тогда девушку найди ты, а я устрою все остальное.
— Я уже нашел, отец.
— Кто она?
— Дочь Бейбеджана — Банучичек.
Бейбура задумался.
— Сынок, — сказал он, — мы еще в колыбели обручили тебя и Банучичек. Но Бейбеджан умер, власть над девушкой перешла к ее брату Кочару. А он какой-то шальной. Его так и зовут — Дели Кочар. Он поклялся: мол, не отдам сестру замуж. И всех убивает, кто хочет жениться на ней.
— Что же нам делать?
Бейбура снова погрузился в раздумье:
— Кто может пойти сватать ее? Только Деде Коркут, если возьмется. Может быть, Дели Кочар уважит кобзу Деде. Давай посоветуемся с Деде Коркутом.
Деде Коркут молвил:
— Пошлете меня — пойду. Но вы и сами знаете, что Дели Кочар не различает, кто молодой, кто старый. Приведите мне хотя бы двух быстрых коней. Будет бегство и погоня — на одного вскочу, другой в поводу пойдет. Так и спасусь.
Деде Коркута одобрили. Привели двух коней. Деде сел на одного, другой пошел в поводу.
— Да поможет нам бог! — сказал Деде и ускакал.
…Шатер Дели Кочара стоял подле русла высохшей реки. Кочар перебросил мост через безводную реку и принуждал путников по этому мосту проходить. С проходящих он брал тридцать монет, а с мимо идущих битьем выколачивал сорок.
Вот и сейчас он избивал какого-то купца. Купец, плача, приговаривал:
— Ай, джигит, зачем ты так поступаешь, зачем заставляешь с прямой дороги сворачивать на этот негодный мост?
Дели Кочар орал:
— Что ты сказал, сам негодный и сын негодного? Есть ли кто-нибудь яростнее меня, сильнее меня, чтобы мне перечить! Моя богатырская слава дошла до Греции, до Сирии! Десять тысяч врагов мне в забаву. Двадцать тысяч мне для разминки. Тридцать тысяч для меня трава. На сорок тысяч я прищурюсь. Пятьдесят тысяч — с места не тронусь. Шестьдесят тысяч — не вскинусь. Восемьдесят тысяч — не дрогну. Девяносто тысяч — не умолкну. Сто тысяч — не растеряюсь, возьму в руки свой непреклонный меч, взмахну мечом, снесу им головы, а уж тогда остановлюсь. Есть ли такие удалые джигиты, как я?
Кочар избивал купца и повторял:
— Не хотите проходить по мосту, черт с вами, но платите тогда сорок монет.
Купец спросил:
— Хорошо, а сколько ты возьмешь, если мы пройдем по мосту?
Дели Кочар молвил:
— Если пройдете по мосту — тридцать.
Купец высыпал деньги на ладонь Дели Кочара, погнал верблюдов по мосту.
Дели Кочар расхохотался, глядя им вслед, потом выпил огромный кувшин вина, — вино лилось ему на усы, на подбородок, на шею.
Он все пил и пил. В это время подъехал Деде Коркут, спешился, поздоровался.
Дели Кочар, все еще не отрываясь от кувшина, посмотрел на Деде Коркута, потом отвечал насмешливо:
— Ну, здравствуй!
Еще немного отпил и закричал:
— Эй, ты, чей ум расстроен, чьи поступки нелепы, на чьем лице всемогущий написал приговор! У кого есть ноги, тот сюда не идет. У кого есть губы, из моей реки не пьет. Что с тобой? Или настал твой смертный час? Что тебе здесь делать?
Деде Коркут молвил:
— Я пришел подняться на твою отвесную гору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12