Джейми была сильно укутана, стояла около меня на краю Пароходного Железного Пирса, когда наступал этот прекрасный южный вечер. Я показал ей место и сказал подождать. Я мог видеть наши дыхания, два ее и одно мое.
Я должен был поддерживать Джейми, когда мы стояли там - она казалась легче, чем листья дерева, которые упали осенью - но я знал, что это будет того стоить.
Вовремя пылающая, покрытая кратерами луна начала восходить с моря, бросая призму света поперек медленно темнеющей воды, разделяясь на тысячу других частей, более красивых, чем предыдущие. Точно, в тот же самый момент, солнце достигло горизонта в противоположном направлении, превращая небо в красно-оранжево-желтое, как будто небеса выше внезапно открыли свои врата и позволили всей своей красоте сбежать с их святых границ. Океан превращался в золото-серебряный, когда изменяющиеся цвета отражались от него из-за легкого колебания вод и искрились разными огнями, - это было великолепное видение, почти как в прежние времена. Солнце продолжало садиться, бросая свое зарево, насколько мог увидеть глаз, наконец, медленно исчезая ниже волн. Луна продолжала свой медленный дрейф вверх, мерцая, что способствовало появлению тысячу различных оттенков желтого, каждый бледнее, чем предыдущий, прежде чем, наконец, стать такого же цвета, как и звезды.
Джейми наблюдала за всем этим в тишине, моя рука крепко обхватила ее, дыхание ее было поверхностным и слабым. Когда небо, наконец, стало опять черным, и первые мерцающие огни начали появляться в отдаленном южном небе, я обхватил ее руками. Я мягко поцеловал ее в обе щеки, а затем, наконец, и в губы.
"Это", сказал я, "является точно тем же, что я чувствую к тебе".
Неделю спустя, поездки Джейми в больницу стали более регулярными, хотя она и настаивала, что не хотела остаться там на ночь. "Я хочу умереть дома", было все, что она сказала. Так как доктора не могли сделать ничего для нее, они не имели никакого выбора, кроме как принять ее пожелания.
По крайней мере, в данное время.
"Я думал о прошлых нескольких месяцах", сказал я ей.
Мы сидели в гостиной комнате, держась за руки, когда читали Библию. Ее лицо становилось более тонким, ее волосы начинали терять свой блеск. Все же ее глаза, те мягкие синие глаза, были столь же прекрасны, как и всегда.
Не думаю, что я когда-либо видел кого-то, настолько же красивого как она.
"Я также думала о них", сказала она.
"Ты же знаешь, что с первого дня в классе мисс Гарбер я собирался играть в пьесе, не так ли. Когда ты посмотрела на меня и улыбнулась?"
Она кивала. "Да".
"И когда я пригласил тебя на танцы, ты заставила меня пообещать, что я не влюблюсь в тебя, но ты знала, что я влюблюсь, не так ли?"
Свет отразился в ее глазу. "Да".
"Как ты узнала?"
Она пожала плечами без ответа, и мы сидели вместе в течение нескольких мгновений, наблюдая за дождем, который барабанил в окна.
"Когда я сказала тебе, что я молилась о тебе", сказала она, наконец, мне, "как ты думал, о чем я говорила?"
Прогрессия ее болезни продолжалась, убыстряясь, когда приблизился март. Она принимала больше лекарства от боли, и она чувствовала себя плохо, когда принимала пищу, из-за боли в животе. Она становилась слабой, и было похожим на то, что она должна будет лечь в больницу, несмотря на ее пожелания.
Именно моя мать и отец изменили все это.
Мой отец возвращался домой из Вашингтона, поспешно уезжая, хотя сессия конгресса продолжалась. Очевидно, моя мать позвонила ему и сказала, что если он не приедет домой немедленно, он может оставаться в Вашингтоне навсегда.
Когда моя мать сказала ему, что случалось, мой отец ответил, что Хегберт никогда не примет его помощи, что раны были слишком глубоки, и что уже слишком поздно делать что-нибудь.
"Это не связано с твоей семьей, или с Преподобном Саливаном, или с тем, что случилось в прошлом", сказала она ему, не принимая его ответ. "Это связано с нашим сыном, который любит маленькую девочку, которая нуждается в нашей помощи. И ты найдешь способ помочь ей".
Я не знаю то, что мой отец сказал Хегберту, или какие обещания он должен был сделать, или сколько все это, в конечном счете, стоило. Все, что я знаю, - то, что Джейми была скоро окружена дорогим оборудованием, была снабжена всеми лекарствами, в которых она нуждалась, и была под полным наблюдением двух медсестер, в то время как доктор осматривал её несколько раз в день.
Джейми могла остаться дома.
Той ночью я плакал на плече своего отца, впервые в жизни.
"Есть какие-нибудь жалобы?" спросил я ее. Она была в своей кровати под покрывалом, трубка в ее руке, питала её лекарствами, в которых она нуждалась. Ее лицо было бледно, ее тело весило не больше перышка. Она могла с трудом ходить, и когда она шла, её нужно было поддерживать.
"У нас всех они есть, Лендон", сказала она, "но я прожила замечательную жизнь".
"Как ты можешь такое говорить?" выкрикнул я, неспособный скрыть свою боль. "Из всех людей это случилось с тобой".
Она слабо сжимала мою руку, улыбаясь нежно ко мне.
"Это", она признала, осматривая комнату, "могло быть и лучшим".
Несмотря на мои слезы, я засмеялся, затем немедленно почувствовал вину за то, что сделал так. Я должен был поддержать ее, а не наоборот. Джейми продолжала.
"Но кроме этого, я была счастлива, Лендон. Правда. У меня был особенный отец, который рассказал мне о Боге. Я могу оглянуться в прошлое и увидеть, что я, возможно, могла помочь большему числу людей". Она сделала паузу и встретилась с моими глазами.
"Я даже влюбилась и сделала так, чтобы кто-то любил и меня".
Я поцеловал ее руку, когда она сказала это, затем приложил её к своей щеке.
"Это не справедливо", сказал я.
Она не отвечала.
"Ты все еще боишься?" спросил я.
"Да".
"Я тоже боюсь", сказал я.
"Я знаю. И сожалею".
"Что я могу сделать?" спросил я отчаянно. "Я не знаю того, что я еще могу сделать".
"Ты будешь читать мне?"
Я кивал, хотя я не знал, буду ли я в состоянии читать следующую страницу без остановок.
Пожалуйста, Господи, скажи мне, что делать!
"Мама?" сказал я позже той ночью.
"Да?"
Мы сидели на диване в кабинете, огонь сверкал перед нами. Ранее в этот день Джейми заснула, в то время как я читал ей, и, зная, что она нуждалась в отдыхе, я выскользнул из ее комнаты. Но прежде, чем я сделал это, я поцеловал ее мягко в щеку. Это было безопасно, но Хегберт вошел, когда я так делал, и я видел противоречивые эмоции в его глазах. Он смотрел на меня, зная, что я любил его дочь, но, также зная, что я нарушил одно из правил его дома, даже несказанное. Если бы она была здорова, я знаю, что он никогда бы не позволил мне зайти в дом опять. Когда это случилось, я направился к двери.
Я не мог обвинить его. Я познал, что проведение времени с Джейми иссушали мои силы и я не чувствовал себя обиженным из-за его поведения. Если Джейми и научила меня чему-то за эти прошлые несколько месяцев, то это было тем, что она показала мне, что именно по действиям - не мыслям или намерениям - можно оценивать людей, и я знал, что Хегберт позволит мне прийти на следующий день. Я думал обо всем этом, когда я сидел рядом с моей мамой на диване.
"Ты думаешь, что мы имеем цель в жизни?" спросил я.
Это был первый раз, когда я задал ей такой вопрос, но сейчас были необычные времена.
"Я не уверена, что я понимаю то, о чем ты спрашиваешь", сказала она, хмурясь.
"Я подразумеваю - как ты знаешь, что ты должна сделать?"
"Ты спрашиваешь меня о проведении времени с Джейми?"
Я кивал, хотя я все еще смущался. "Да. Я знаю, что я делаю правильную вещь, но ... чего-то не хватает. Я провожу время с ней, и мы говорим и читаем Библию, но ..."
Я сделал паузу, и моя мать закончила мою мысль для меня.
"Ты думаешь, что должен сделать больше?"
Я кивал.
"Я не знаю, есть ли что-нибудь более того, что ты можешь сделать, солнышко", сказала она мягко.
"Тогда, почему я чувствую, что могу?"
Она придвинулась поближе, и мы наблюдали огонь вместе.
"Я думаю, что это - потому что ты испуган, и ты чувствуешь себя беспомощным, и даже притом, что ты пробуешь, вещи продолжают становиться все труднее и труднее для вас обоих. И чем больше ты пробуешь, тем более безнадежными кажутся вещи".
"Есть ли какой-нибудь способ прекратить чувствовать так?"
Она обняла меня рукой и притянула поближе. "Нет", сказала она мягко.
На следующий день Джейми не могла встать с кровати. Так как она была слишком слаба теперь, чтобы даже идти с поддержкой, мы читали Библию в ее комнате.
Она заснула в течение пары минут.
Прошла другая неделя, и Джейми становилось постоянно хуже, ее тело ослабевало.
Прикованная к постели, она выглядела меньшей, почти снова как маленькая девочка.
"Джейми", умолял я, "что я могу сделать для тебя?"
Джейми, моя сладкая Джейми, спала в течение многих часов теперь, даже когда я говорил с нею. Она не реагировала на звук моего голоса; ее дыхание было быстрым и слабым.
Я сидел около кровати и наблюдал за нею в течение долгого времени, думая, как сильно я люблю ее. Я держал ее руку возле своего сердца, чувствуя костлявость ее пальцев.
Часть меня хотела плакать прямо здесь, но вместо этого я положил её руку назад, и повернулся лицом к окну.
Почему, задавался я вопросом, мой мир внезапно развалился? Почему все это случилось с ней? Я задавался вопросом, было ли в том, что случилось большой урок. Было ли это, как говорила Джейми, просто часть плана Бога?
Бог хотел, чтобы я влюбился в нее? Или это произошло по моей собственной воле? Чем дольше Джейми спала, тем больше я чувствовал ее присутствие около себя, все же ответы на эти вопросы были не более ясны, чем и прежде.
На улице закончился утренний дождь. Это был мрачный день, но теперь поздний солнечный свет прорывался через облака. В прохладном весеннем воздухе я видел первые признаки того, что оживает природа. Деревья снаружи расцветали, листья ждали нужный момент, чтобы раскрутиться и открыться к еще одному летнему сезону.
На тумбочке у ее кровати я видел коллекцию вещей, которые Джейми очень ценила. Здесь были фотографии ее отца, который держал Джейми еще маленьким ребенком и они стояли вне учебного помещения в ее первый день учебы в детском саду; было собрание карточек, которые прислали дети приюта. Вздыхая, я подошел к ним и открыл карточку на вершине кучки.
Написано было мелким почерком и очень просто: Пожалуйста, скоро поправьтесь. Я тоскую без Вас.
Было подписано Лидией, девочкой, которая заснула на коленях Джейми в Канун Рождества.
Вторая карточка выражала те же самые чувства, но что действительно бросилось в глаза, - была картина, которую малыш Роджер нарисовал. Он нарисовал птицу, взлетающую выше радуги.
Задыхаясь от волнения, я закрыл карточку. Я не мог больше просматривать их, и когда я положил кучку назад, туда, где она была прежде, я заметил газетную вырезку, рядом с ее стаканом. Я подошел к статье и увидел, что она была о пьесе, изданная в воскресной газете в день после того, как мы выступили. Выше текста, я увидел фотографию, единственную когда-либо сделанную, на которой мы присутствовали вдвоем.
Это, казалось, было так давно. Я поднес статью ближе к глазам. Когда я смотрел, я вспомнил то, что чувствовал, когда видел ее той ночью. Глядя близко на ее образ, я искал любой признак, который показал бы, что она подозревала о том, что должно будет произойти. Я знал, что она подозревала, но ее выражение той ночью не показывало этого. Вместо этого, я увидел только сияющее счастье. Я вздохнул и отложил вырезку.
Библия все еще лежала открытой там, где я закончил её читать, и хотя Джейми спала, я чувствовал потребность почитать еще. В конечном счете, я натолкнулся на другой отрывок:
Говорю это не в виде повеления, но усердием других испытываю искренность и вашей любви.
Слова заставили меня задыхаться снова, и так, как я уже собирался заплакать, значение их внезапно стало ясным.
Господь, наконец, ответил мне, и я внезапно понял то, что я должен был сделать.
Я, возможно, не добрался бы к церкви быстрее, даже если бы у меня была машина. Я использовал любые короткие пути, какие мог, мчась через задние дворы людей, перепрыгивая через заборы, и в одном случае, сократил путь через чей-то гараж и боковую дверь. Все, что я знал о городе переросло в действие, и хотя я никогда не был особенно хорошим атлетом, в этот день меня не возможно было остановить, движимый тем, что я должен был сделать.
Я не заботился, как я выглядел, когда я добрался, потому что я подозревал, что Хегберту это не будет интересно, также. Когда я, наконец, вошел в церковь, я замедлил ходьбу, пробуя отдышаться, когда я был возле его офиса.
Хегберт поднял глаза, когда увидел меня, и я знал, почему он был здесь. Он не предложил мне войти, он просто отвел взгляд, назад к окну. Дома он имел дело с ее болезнью, убирая тщательно дом. Здесь, тем не менее, газеты были разбросаны поперек стола, и книги валялись по комнате, как будто никто не убирал здесь в течение многих недель. Я знал, что это было местом, где он думал о Джейми; это было местом, куда Хегберт приходил, чтобы плакать.
"Преподобный?" сказал я мягко.
Он не отвечал, но я все же вошел.
"Я хотел бы остаться один", заворчал он.
Он выглядел старым и избитым, столь же утомленным как Израильтяне, описанные в Псалмах Давида. Его лицо было искажено, и его волосы поредели с декабря. Возможно, даже больше чем я, он должен был поддерживать себя на высоком уровне возле Джейми, и напряжение из-за этого так утомляло его.
Я прошел прямо к его столу, и он поглядел на меня перед тем, как опять отвернуться к окну.
"Пожалуйста", сказал он мне. Тон его голоса был умоляющим, как если бы у него не было сил, чтобы противостоять даже мне.
"Я хотел бы говорить с Вами", сказал я твердо. "Я не просил бы, если бы это не было очень важно".
Хегберт вздыхал, и я сел на стул, на котором сидел прежде, когда я просил его позволить мне пригласить Джейми на канун нового года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19