Дин КУНЦ
ЗИМНЯЯ ЛУНА


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОРОД УМИРАЮЩЕГО ДНЯ

1
Смерть была за рулем изумрудно-зеленого "лексуса". Машина съехала с
улицы, миновала четыре бензоколонки и остановилась на одной из двух
дорожек полного техобслуживания.
Джек Макгарвей, стоя напротив станции, заметил машину, но не
водителя. Даже под комковатым, вздувшимся небом, которое спрятало солнце,
"лексус" блистал, как драгоценный камень - лоснящийся и роскошный. Окна
были сильно затемнены, так что Макгарвей бы не смог разглядеть водителя,
даже если бы и попытался.
Джек, полицейский тридцати двух лет, с женой, ребенком и большими
долгами, никогда даже и не мечтал купить такой шикарный автомобиль, однако
и зависти к владельцу "лексуса" у него не возникло. Он часто вспоминал
фразу отца о том, что зависть - это мысленная кража. Если ты жаждешь
имущества другого человека, говорил отец, тогда ты обязан хотеть принять
на себя все его заботы, все тревоги и муки вместе с богатством.
Он немного полюбовался автомобилем, восхищаясь им точно так же, как и
бесценной картиной в Музее Джетти или первым изданием романа Джеймса
М.Кэйна, в старом потемневшем переплете, - без особого желания обладать,
просто получая удовольствие от одного факта его существования.
В обществе, которое, как часто казалось ему, катилось в яму
безвластия, где уродство и страх каждый день все шире пробивали себе
дорогу, его душа радовалась любому подтверждению того, что руки людей еще
способны производить прекрасные и качественные вещи. "Лексус", конечно,
был импортным, спроектирован и собран на чужих берегах; но ведь именно
весь род людской казался ему проклятым, а не одни соотечественники, и
поэтому радовали признаки существования какой-то нормы и самоотверженного
следования ей независимо от того, где он их находил.
Из конторы поспешно вышел служащий в серой форме, приблизился к
блестящему автомобилю, и Джек снова повернулся к Хассаму Аркадяну.
- Моя станция - остров чистоты в море грязи, око разума в буре
безумия, - Аркадян говорил серьезно, совсем не подозревая о
мелодраматическом звучании этого своего заявления.
Он был строен, лет сорока, с темными волосами и аккуратно
подстриженными усами. Складки на его серых рабочих брюках из шелка были
четки и резки, как лезвие, а рубашка и пиджак из того же комплекта - без
единого пятнышка.
- У меня была алюминиевая обшивка и кирпичи, обработанные новым
напылителем, - сказал он, указывая на фасад станции автосервиса взмахом
руки. - Краска на этом бы не удержалась, даже металлическая. Обошлось не
дешево. Но теперь, когда эти малолетние гангстеры или тупоумные рекламные
приставалы бродят вокруг днем и ночью и опрыскивают стены своими вздорными
надписями, мы соскребываем все это, соскребываем прямо на следующее утро.
Тщательно причесанный и выбритый, со своей необычайной энергией и
быстрыми худыми руками Аркадян казался хирургом, который начинает рабочий
день в операционной. Но он был владельцем и управляющим станции
автосервиса.
- Вы не знаете, - спросил он печально, - есть ли профессора, которые
написали книги о смысле этих граффити?
- Смысле граффити? Какой в них смысл?
- Они называют это уличным искусством, - сказал Лютер Брайсон,
напарник Джека.
Аркадян глянул недоверчиво на черного верзилу-полицейского. - Вы
думаете, то, чем занимаются эти подонки, - искусство?
- Э, нет, не я, - сказал Лютер.
При росте в шесть футов три дюйма и весе в двести десять фунтов он
был на три дюйма выше Джека и на сорок фунтов тяжелее, а Аркадяна, может
быть, превышал дюймов на восемь и фунтов на семьдесят. Хотя он был хорошим
напарником и добрым парнем, его гранитная физиономия, казалось, совершенно
не обладала подвижностью, необходимой для сотворения улыбки. Глубоко
поставленные глаза смотрели строго вперед. Мой взгляд "Малькольм-Икс",
называл он это. В форме или без нее, Лютер Брайсон мог смутить кого
угодно, от папы римского до карманного воришки.
Сейчас он не использовал свой взгляд, не пытался сконфузить Аркадяна
и был с ним совершенно согласен.
- Не я. Я просто говорю, что так это называет трусливая липкозадая
толпа. Уличное искусство.
Владелец станции торжественно произнес:
- Они профессора. Воспитанные люди. Доктора искусств и литературы. Их
родители дали им образование, роскошь, которая была непозволительной для
моих папы и мамы, но все они - тупоумны. Другого слова не найти. Тупоумны,
тупоумны, тупоумны! - Его выразительное лицо выдавало разочарование и
злость, которые Джек встречал все чаще в этом Городе Ангелов. - Каких
дурней производят университеты в наши дни!
Аркадян потрудился, чтобы превратить свою станцию в нечто особенное.
На границах его собственности стояли клинообразные кадки из кирпича, в
которых росли арекаструмы, азалии, гнущиеся под тяжестью красных бутонов,
с переливом в розовый или в пурпурный цвета. Не было ни грязи, ни мусора.
Портик над бензоколонками поддерживали кирпичные колонны, и в целом
станция имела причудливый колониальный вид.
В любое время года станция казалось неуместной в Лос-Анджелесе.
Свежевыкрашенная, чистая, она выделялась на фоне запущенности, в
девяностых годах распространившейся по городу, как злокачественная
опухоль.
- Ну, пойдемте посмотрим, - сказал Аркадян и кивнул на южную сторону
здания.
- У бедняги, должно быть, артерии в мозгу скоро лопнут от всего
этого, - ответил Лютер.
- Кто-то должен ему доказать, что нынче не модно тревожиться по
такому поводу.
Низкий и угрожающий рокот грома прокатился по раздувшемуся небу.
Поглядев на темные тучи, Лютер заявил:
- Погодники пророчили сегодня дождь.
- Может быть, это был не гром. Может быть, кто-то наконец подорвал
мэрию.
- Ты думаешь? Ну, если там было полно политиков, - сказал Лютер, - мы
сможем отдохнуть до конца наших дней, отыщем хороший бар, кое-что
отпразднуем.
- Идемте же, - позвал их Аркадян. Он подошел к северному краю здания,
неподалеку от которого они оставили патрульную машину. - Поглядите на это.
Я хочу, чтобы вы увидели мои туалетные комнаты.
- Его туалетные комнаты? - переспросил Лютер.
Джек рассмеялся.
- Черт возьми, ты можешь предложить занятие получше?
- Гораздо безопасней, чем охотиться за скверными парнями, - сказал
Лютер и последовал за Аркадяном.
Джек снова поглядел на "лексус". Симпатичная машина. С места до
шестидесяти миль за сколько секунду? Восемь? Семь? Руля слушается, должно
быть, так покорно, как только может присниться.
Водитель вышел из автомобиля и стоял рядом. Джек мало что заметил,
разве только то, что парень был одет в просторный двубортный костюм от
Армани.
"Лексус", между прочим, тоже обладал модными колесами с проволочными
спицами и хромовыми закрылками у покрышек. Отражение грозовых облаков
медленно двигалось по ветровому стеклу, придавая законченность
загадочно-дымчатым фигурам в глубине его ювелирной зелени.
Вздохнув, Джек пошел за Лютером мимо двух открытых ремонтных ям
гаража. Первое "стойло" было пусто, но над вторым висел на гидравлическом
подъемнике серый "БМВ". Молодой азиат в комбинезоне механика трудился под
автомобилем. Инструменты и различные приспособления были аккуратно
разложены на полочках вдоль стены, от пола до потолка, и обе ямы выглядели
чище, чем кухни в некоторых четырехзвездочных ресторанах.
На углу здания стояла пара аппаратов по продаже газированной воды.
Они урчали и позвякивали, как будто производили и разливали напитки по
бутылкам в собственной утробе.
За углом находились мужская и женская уборные, у которых Аркадян уже
открыл двери.
- Поглядите, поглядите - я хочу, чтобы вы увидели мои туалеты.
В обеих комнатушках полы и стены были из белого кафеля, белые
унитазы, белые мусорные баки с качающейся крышкой, белые раковины с
блестящими хромом кранами и большие зеркала над раковинами.
- Ни единого пятнышка, - сказал Аркадян торопливо, сбиваясь от еле
сдерживаемой злости. - Ни трещинки на зеркалах, чистейшие раковины - мы
моем их после каждого клиента, дезинфицируем каждый день, вы можете есть с
нашего пола, и это будет безопасней, чем есть с тарелки на кухне вашей
матушки.
Поглядев на Джека поверх головы Аркадяна, Лютер улыбнулся и:
- Мне кажется, я бы съел стейк с печеным картофелем. А ты?
- Только салат, - Джек. - Мне надо похудеть на несколько фунтов.
Даже если Аркадян и расслышал бы их слова, он вряд ли бы посмеялся
вместе с ними. Он позвенел ключами на кольце.
- Я держу их закрытыми и даю ключи только клиентам. Городской
инспектор приезжает ко мне и говорит, что по новым правилам уборные -
общественные сооружения, поэтому я должен держать их открытыми для всех -
не важно, покупают ли они у меня что-нибудь или нет.
Он снова позвенел ключами, сильнее, злее, затем еще сильнее. Ни Джек,
ни Лютер никак на это не отреагировали.
- Позвольте быть честным. Я заплачу за чистоту. Если их открыть, то
пьяницы и бездельники под наркотиками, которые живут в парках и на
бульварах, будут приходить в мои уборные, мочиться на пол и выташнивать в
раковины. Вы не поверите, какой беспорядок тогда будет: отвратительные
вещи, о которых мне стыдно говорить.
Аркадян и вправду покраснел при мысли о том, что может рассказать. Он
помахал бренчащими ключами в воздухе перед каждой открытой дверью, чем
напомнил Джеку ни много ни мало, а жреца-вуду за таинственным ритуалом - в
данном случае, начатом, чтобы избежать визита подонков, которые могут
испачкать его уборные. Лицо его покрылось пятнами и стало таким же
беспокойным, как предгрозовое небо.
- Позвольте мне вам кое-что сказать. Хассам Аркадян работает
шестьдесят и семьдесят часов в неделю. Хассам Аркадян нанимает восьмерых
рабочих на полную ставку, и платит налоги в половину заработанного, но
Хассам Аркадян не собирается провести свою жизнь, вытирая блевотину только
из-за того, что кучка тупых бюрократов больше сочувствует всяким ленивым
пьянчугам-психам-наркоманам, чем людям, которые пытаются изо всех сил
вести порядочную жизнь.
Он закончил свою речь в спешке, шепотом. Прекратил бренчать ключами.
Вздохнул. Затем затворил двери и запер их на замок.
Джек чувствовал себя отвратительно. Он заметил, что и Лютеру было
неловко. Иногда полицейский не может сделать для пострадавшего ничего
более, чем кивнуть и покачать головой от огорчения и изумления глубиной
падения всего города. Это было чуть ли не самым скверным в его работе.
Мистер Аркадян пошел за угол, снова к фасаду станции. Теперь он не
шагал так быстро, как раньше. Его плечи тяжело опустились, и впервые он
выглядел более удрученным, чем разгневанным, как будто решил, может быть,
и подсознательно, уступить в этой схватке.
Джек понадеялся, что это не так. В своей каждодневной жизни Хассам
постоянно боролся за осуществление мечты о лучшем будущем в лучшем мире.
Он был одним из тех, немногих, которых становится все меньше, что еще
сохранили силы для сопротивления энтропии. Солдат цивилизации, сражавшихся
на стороне надежды, было уже слишком мало для целой армии.
Приведя в порядок ремни с кобурой, Джек и Лютер последовали за
Аркадяном мимо автоматов с напитками.
Человек в костюме от Армани стоял у второго аппарата и изучал
ассортимент. Он был ровесником Джека, высокий, светловолосый, чисто
выбритый, с бронзовым лицом, чего в это время года можно было добиться,
только загорая под лампой. Когда они проходили рядом с ним, он вынул из
кармана мешковатых брюк горсть мелочи и принялся перебирать монетки.
Недалеко от бензоколонок служащий протирал ветровое стекло "лексуса",
хотя оно выглядело свежевымытым еще тогда, когда автомобиль свернул с
улицы.
Аркадян остановился около окна с зеркальным стеклом, закрывающим
половину передней стенки офиса станции.
- Уличное искусство, - произнес он тихо и печально, когда Джек и
Лютер подошли к нему. - Только дурак может назвать эго чем-то еще, кроме
вандализма. Варвары разошлись.
Недавно в городе несколько вандалов испробовали свои пульверизаторы с
шаблонами и кислотной пастой. Они вытравили свои символы и лозунги на
стеклах припаркованных машин и окнах контор, которые не закрывались на
ночь безопасными ставнями.
Фасадное окно станции Аркадяна периодически покрывалось полудюжиной
личных отметок членов одной и той же банды, некоторые повторялись дважды и
трижды. Четырехдюймовыми буквами они также выгравировали: КРОВАВАЯ БАНЯ
БЛИЗКО.
Эти антиобщественные акции часто напоминали Джеку события в
нацистской Германии, о которых он когда-то читал: еще до начала войны
головорезы-психопаты ("Kristallnacht") однажды целую ночь бродили по
улицам, пачкая стены словами, полными ненависти, и били стекла в окнах
домов и лавочек евреев, до тех пор, пока улицы не заблестели так, словно
они были вымощены хрусталем. Иногда ему казалось, что те варвары, о
которых рассуждал Аркадян, были новыми фашистами, с обоих краев нынешнего
политического спектра, ненавидящими не только евреев, а любого, кто имел
отношение к социальному порядку и культуре. Их вандализм был замедленной
"Kristallnacht", растянувшейся на годы, а не часы.
- Следующее окно еще хуже, - сказал Аркадян, уводя их за угол к
северной стороне станции.
Эта стена конторы была украшена другим огромным стеклом, на котором,
в дополнение к символике банды, квадратными буквами было выведено:
1 2 3 4 5 6 7 8