Вокруг, куда ни бросишь взгляд, расстилались лесные дебри. Деревья вплотную подступали к отвесным лиловым ярам.
Вдоль русла извилистой шумливой реки стлались по гладкой разноцветной гальке серые ивушки, ободранные льдинами и камнями. Ивушки еще не опомнились от бурного весеннего разлива, но широкие зубчатые листья, выбившиеся из глянцевито-багряных почек, упрямо тянулись к небу. Между рогулинами их веток застряли темные илистые комья с жухлой травой, похожие на растрепанные грачиные гнезда.
Выше склонились уже иные ивы - светлые, серебристые. Листья у них длинные, узкие, как ножи, собраны вееристыми пучками. Сережки - точно недоспелые колосья пшеницы. Пройдет день-другой - зеленые колосья лопнут, выбросив шелковистую вату.
У самой бровки крутоярья, за скопищем прибрежных тальников, столпились черемуховые деревья, да так густо - ни протиснуться среди них, ни пролезть. Они украсились белыми звездчатыми гроздьями, как будто их осыпали чистым пушистым снегом, и разливали такое благоухание, что захотелось дышать глубокими затяжками.
По светлым сухим ложбинам разбрелась в одиночку ломкая жимолость с ровными лиловыми стволиками. Между ворсистыми овальными листьями ее появляются сначала крошечные, словно бусины, завязи-колобки с желтоватыми колокольчиками. Только успеют колокольчики выбросить коричневые тычинки, как завязи уже превратились в ягоды, похожие на кувшинчики шиповника.
В сумрачную влажную прохладу гремучих ключей спряталась черная смородина. Она тоже радостно выбросила к солнцу медовые грозди коротких бубенчиков.
А вот рябины с редкими яркими листьями-перезимками все еще никак не опомнятся от зябких метелей. Сморщенные седоватые лепестки цветов недоверчиво выглядывают из набухших кистей, словно боятся: а вдруг ударит мороз?
Там, где кончается берег, за поясом серебряной черемухи, вперемешку хороводились березы, осины, лиственницы, кедры, пихты, ели.
Березы - ровные, стройные и такие чистые, без темных пестрин, что так и хочется их погладить. Белостволье еще не покрылось буйной зеленой завесой, и потому лес просвечивается далеко-далеко, обнажая бурые скелеты сухостоя.
Вот пирамида ершистого кедрика с острой вершиной. Стоит кедренок горделиво, широко раскинув руки-ветви, словно хочет раздвинуть, прогнать непокорных, напористых соседей. Каждый его ус, жесткий, трехгранный, собран в пучок по пять штук.
Рядом с ним пушисто распускается лиственница. У нее такие пахучие, такие нежные иголочки, что непременно хочется остановиться и прижаться к ним щекой.
А вон змеисто ползет разлапистый пихтач, поблескивая росистыми омоложенными верховниками.
В стылом вечернем тумане синеют черноствольные ели-великаны. Они тоже сияют чистотой и свежестью, словно радуются, что избавились наконец от прилипчатой снежной тяжести.
На сухих пролысинах пригорков - голубоватый, кудрявый ягель, белые островки распускающейся брусники, мохнатые шапки багульника. И повсюду, куда ни кинь взгляд, призывно рдеют крупные темно-фиолетовые и малиновые бутоны марьиных кореньев - диких сибирских пионов.
Саша Волынов носился по влажным полянам пестрого разнотравья, как вырвавшийся из тесной зимней конюшни жеребенок.
Он нарвал охапку оранжевых махровых жарков и ярких марьиных кореньев.
- Какие чудесные анютины глазки! - восхищался Сашка, потрясая тяжелым букетом.
Курдюков расхохотался:
- Ничего себе Анюта! Форменная красавица, да и только! Один глаз красный, как у злой крольчихи (он имел в виду дикий пион), второй желтухой заболел (прораб-геолог так ехидно окрестил сибирскую купальницу - цветки жарки, похожие на оранжевые звездчатые шары с причудливо разными пятилапчатыми листьями).
Моя голова кружилась от хмельной смеси сладковатого запаха багульника, грибного аромата ягеля, смолистых паров лиственниц; от острого, благоухающего настоя черемухи, смороды, клейких листиков березы.
Я хорошо понимал взволнованность городского парня. Ведь Волынов увидел настоящую, не тронутую человеком тайгу впервые. Он был ошеломлен ее сияющим весенним нарядом, когда все вокруг цвело и ликовало, наливаясь живительными соками. Ну разве можно молчать, если каждую веточку, каждую травинку хочется назвать по имени?! Пусть неправильно, зато ласково, от всей души!
Отдохнув от полета, мы принялись за работу: перетаскали походные пожитки с валунно-галечниковой поймы на высокую террасу, чтоб не унесло при разливе реки; поставили шестиместную палатку. Земля еще не оттаяла, не прогрелась: от нее так и тянуло сыростью. Чтобы не простудиться, мы сделали в нашем парусиновом домике водонепроницаемый пол из березовых жердин, поверх которых толстым слоем положили душистые еловые ветки. На зеленую перину постелили теплые пушистые оленьи шкуры и накрыли их брезентом.
Сашка выполнял все мои поручения старательно. Толстый спальный мешок, сшитый из простеганной ваты, вызвал у него восторг:
- Вот это штука! Я дома сплю очень беспокойно, всегда одеяло с кровати сползает. А тут вертись сколько хочешь, не разденешься, не замерзнешь...
"В нашем полку прибыло"
Сашка по нескольку раз в день забирался со своим неразлучным биноклем на вершину высокого мохнатого кедра, одиноко стоящего вблизи реки, и смотрел, смотрел на безбрежное "зеленое море тайги". Перед ним дыбились острые хребты ельников, тонкошпилистые пирамиды пихт, расстилались округлые, волнистые холмы берез, осин. Капризная, своенравная Бахта то прижималась к высоким склонам, то привольно разливалась вширь, то, резко изогнувшись, пенилась перекатами и водопадами.
Однажды рано утром Сашка вдруг истошно закричал:
- Идут! - И проворно, точно белка, спустился с кедра.
- Кто идет? - всполошился Николай Панкратович.
- Кто? Кто? - забеспокоился Курдюков.
- А шут их знает?! - усмехнулся Волынов.
К нашей стоянке приближались оборванные люди. Они чуть ли не силком вели за собой упиравшихся лошадей с громадными вьюками. Впереди, широко откидывая длиннущие ноги, обмотанные портянками, шагал бородач. На правом боку его висела потертая кожаная сумка, из которой торчал полевой бинокль; на левом - длинный, словно кавалерийская сабля, "медвежий тесак". За спиной елозила по земле двустволка.
Я с трудом узнал в этом "надвое переломанном" путнике нашего коллектора Рыжова.
Ветер донес дребезжание баталов. Послышались раздраженные, понукающие окрики погонщиков. Вскоре из чащи прибрежных кустов вылез Евгений Сергеевич.
- Привет, - сказал он хриплым, простуженным голосом и радостно принялся всем пожимать руки.
- Какова была прогулочка? - спросил Курдюков.
- Прелестная, товарищ прораб! - сердито буркнул Рыжов. - Весьма доволен! Дайте что-нибудь поесть.
Скорчившись, то и дело хватаясь рукой за поясницу, он медленно побрел к костру. Бледное, ввалившееся лицо, покрытое черной щетинистой бородой; кровавые ссадины на ладонях; порванная одежда с белыми подтеками засохшего пота; проколотые галоши, то есть нижние половины от резиновых сапог; вместо суконных портянок какие-то парусиновые тряпки, туго намотанные на икры ног... - все указывало на то, что поход был трудным.
- Повремените с обедом немножко, - сказал я. - Сейчас Николай Панкратович все приготовит и чай скипятит. А сперва побрейтесь, помойтесь в баньке. Воды всем хватит - полную бочку нагрели. Только булыжников накалить для парилки не успели. Переоденьтесь, новенькая спецодежда на ваш рост имеется. Одним словом, освобождайтесь от походной грязюки. А все-таки интересно: где это вас так скособочило?
- Да ничего страшного! - страдальчески улыбнулся Рыжов. - Попалась нам речушка неширокая, а глубина - не дай боже. Как переправиться? Резиновую лодку еще раньше распороли о коряжину. Топор, как назло, потерялся - где-то вывалился из вьючной сумы. Плот связать не смогли, да и поблизости не было подходящих сухих лесин. Оставалось одно переплывать речушку, держась за гривы лошадей. Ну вот после такого купания мой радикулит и разбуянился. Он ведь у меня с большим полярным стажем. И характер у него капризный - никаким лекарствам не подчиняется. Так что выход один - терпи, пока терпится.
Рыжов с предосторожностями сел на чурбан, закурил самокрутку.
- А все-таки долго вы двигались. Почему так задержались? - спросил Курдюков.
- Не тайга, а сущие баррикады! - произнес в ответ Рыжов. - Всюду вывороченные бурей деревья. Вздутые от половодья речки. Снеговые проталины, а под ними - колодины, спутанный валежник. Да еще по утрам гололедица.
- Ну а с кадрами как? - продолжал допытываться прораб.
- Одного только удалось нанять.
- Где же он?
Из-за морды лошади выглянуло серьезное детское лицо: маленькое, с пухлыми щеками, задорно вздернутым носиком. Сложив сбрую горкой, низенький щупленький паренек подошел к нам.
- Здорово, робятки, - протяжно окая, произнес он тонким девчоночьим голоском. - Давайте познакомимся. Зовут Павликом, по фамилии Игнатьев.
С первого взгляда пареньку можно было дать двенадцать-тринадцать лет. Но я посмотрел на него пристальней, внимательней и увидел на лбу, на щеках, у переносицы частые густые морщинки. "Мальчишка" был явно человеком в летах. В чистых серых глазах его плясали, лучились смешинки.
- В какой цирковой труппе откопал ты этого лилипута? - улыбнулся Курдюков, когда конюх отвел развьюченных лошадей кормиться на луговую поляну.
- Вы над ним не смейтесь. Мужик он хороший, работящий и всегда веселый.
- Не мог посолидней человека найти! - возмутился Курдюков.
- Ишь ты, умник нашелся! - рассердился Рыжов. - Попробуй найди! Никто из степенных семейных мужиков поселка, как я ни агитировал, не захотел идти со мной в поисково-съемочную партию.
Отведя лошадей на пастбище, маленький конюх снова подошел к нам, улыбаясь, протянул Повеликину кисет, расшитый красными петушками.
- Закуривайте! Махорка крепкая, духовитая - сам робил! На травах луговых выдерживал, с цветами лесными томил.
- Спасибо! Предпочитаю папиросами забавляться, - ответил Николай Панкратович.
- Папиросы не то, горечь от них. Ну да не будем спорить: на вкус и цвет товарищей нет. А погодка установилась нынче редкостная для здешней весны, - продолжал Павел. - Ласковая, теплая. Солнышко так и припекает! Благодать! Того и жди, комарики-жигунцы из холодных болот воспрянут, чтоб отогреть ножки. Белый свет скоро затмят, твари неугомонные! У вас есть накомарники или какое-нибудь отпугивающее средство?
- Есть! - сказал Николай Панкратович.
- Хорошо, а то я на всякий случай тюль привез. Плотная - ни один крылатый нахал не протиснется. Сам вязал зимой из черных шелковых ниток. Дай, думаю, прихвачу, авось кому-нибудь понадобится. Без спасательной сетки сгинешь в тайге.
- Да-а, от гнуса в одной шапке не спасешься, - подтвердил Курдюков.
Конюх молча докурил самокрутку, вынул из голенища кривой охотничий нож.
- Пойду седла подлатаю. А то мы в такие чертоломы попали, что даже уздечки у некоторых коняг порвались, подпруги ременные лопнули. Ремонт капитальный надо произвести.
- Да-а... - мрачно ухмыльнулся Курдюков. - Такого работничка любой вьюк придавит...
Несколько дней мы корпели над пошивкой брезентовых вьючных сум. Наши лошади за это время заметно окрепли, и теперь можно было идти к первой стоянке, откуда мы решили приступить к составлению геологической карты.
И вдруг однажды, когда мы сидели у дымного костра, в прибрежных тальниковых кустах послышался шорох.
- Тише! - прошептал Павел. - Кажись, росомаха к нам пожаловала.
Сашка схватил карабин, щелкнул затвором и прыжками бросился к реке.
- Постой! - пытался остановить его конюх. - Не надо горячиться!
Но парень уже скрылся в кустах. Немного спустя он вернулся, сокрушенно махнул рукой:
- Смоталась.
- Зачем спугнул? Я же тебе толковал: подожди, не ерепенься - а ты не послушался старшего.
- Боже мой! Сколько учителей развелось! - Юноша принял горделивую позу. - Курдюков учит, Рыжов учит, Повеликин учит и ты тоже. Не слишком ли много для одного бедного ученика?
- Э, вон куда хватил?! - удивился Павел. - Нешто я назидания делать собираюсь? Добрый совет хочу дать. Ежели и впредь, Саша, ты будешь скакать по тайге как очумелый, все птицы разлетятся, все звери разбегутся от твоей прыти. Понял?
- Это уж не ваша печаль! Не впервые огнестрельное оружие в руках держу. Так что как-нибудь обойдусь без посторонних нравоучений.
- Ладно, леший с тобой, обходись. Пойду-ка лучше проверю, кто подглядывал за нами.
- Зачем попусту ноги мозолить? И так ясно - черная лохматая росомаха. Сам видел, как она бросилась в чащобу, - сквозь зубы процедил Волынов.
Павел молча скрылся в тальниковых зарослях. Долго он лазал и шебуршил по кустам, потом весело крикнул:
- Александр! Подь сюда для приемных экзаменов на таежника.
- Вот что, дорогой охотничек! - с ехидной ухмылкой начал он. - В повадках диких зверей и в следах ихних ты покедова ни шута не смыслишь.
- Почему? - обидчиво вспылил Волынов.
- Во-первых, потому, что росомахи ходят неуклюже и развалисто, наподобие годовалых медвежат. И следы у них, как у медвежат, - широкие, туповатые, будто обрубленные. Во-вторых, ступают они очень осторожно, воровато, словно хвоста собственного боятся. Поэтому отпечатки их лап мягкие, расплывчатые, а здесь, на песке, твердые, грузные, да и форма следов иная - не плоская, а круглая, больше на цветок похожая.
- Может, это полярный волк? - предположил Сашка.
- Нет, еще никто из старожилов не видывал пестрых волков с черной да белой мастью. А тут, посмотри внимательней под куст, в корявинах запутались клочки шерсти. Факт, выдрались из шкуры линючей собаки.
Волынов расхохотался:
- Ох, уморил! Откуда же в дикой тайге собаке взяться? Поселков поблизости нет, охотники и рыбаки тоже тут не промышляют.
- За нами кралась собака. Вот здесь она лежала, притаившись, и почему-то следила за нами. Давайте покличем ее. Собака нам очень пригодилась бы.
Павел выбрался из тальников и, причмокивая языком, начал манить:
- На-на-на!.. Ну, иди, дорогуша, иди смелее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14