Его любовь полна восторга и восхищения. В душе его звучит дивная музыка.
Но она из стародворянского баронского рода, он из небогатой, недворянской семьи. Родственники Женни против их брака: "Маркс тебе не пара. Он беден, ты красива и умна. Тебя окружают поклонники нашего круга. Ты можешь избрать себе мужа блестящей карьеры. Маркс тебе не пара".
- Володя! А как было у нас?.. Помнишь масленицу в Петербурге, блины у Классона? Будто собрались на блины, на самом же деле...
- На самом деле серьезное конспиративное обсуждение политического образования в рабочих кружках. Тогда-то мы и начали открывать им Маркса. Тогда... Надюша, та первая встреча сказала мне все о тебе. Нет, конечно! После каждая новая встреча говорила все больше.
- Снежная зима в Петербурге и едва уловимые приметы весны, задумчиво вспоминала Надежда Константиновна. - С крыш свисают ледяные сосульки, а в полдень пригреет мартовское солнце, капель. Я люблю эту пору! Володя, ты не прислушивался, капель звучит... Вспомни "Аврору", сонату Бетховена. Финал. Мартовская капель. Предчувствие весны...
- Да, да! Мама часто играла эту сонату Бетховена и даже именно этими словами говорила о финале - слышите, дети, капель, близится весна...
- Да я твои рассказы о детстве в Симбирске, о маминых музыкальных вечерах и повторяю в мыслях! - воскликнула Надежда Константиновна.
Погрозила пальцем: "А ведь ты не объяснялся мне в любви пылко, как Маркс".
Рассмеялась.
- Я счастлива. Счастье досталось мне не так трудно, как Женни.
Женни тайно шлет Карлу письма: "Вся моя жизнь, все мое существование пронизано мыслью о тебе... Я люблю тебя невыразимо, безгранично, бесконечно и безмерно..."
Тайно от родственников они обручаются. Они жених и невеста, но свой, общий дом далеко, далеко.
- Мне предстоит опасный путь, на твою долю выпадет нелегкая участь, сказал Маркс невесте.
- Где ты, там я, - отвечала она.
- Женни, ты будешь ждать, пока я окончу университет и смогу зарабатывать кусок хлеба, чтобы прокормить тебя и нашу будущую семью?
- Буду ждать.
Они ждали семь лет!
Маркс пишет стихи, посвященные "Моей дорогой, вечно любимой Женни Вестфален".
Связала нас незримо
Навеки нить одна.
Душа, судьбой гонима,
Тобой окрылена.
Женни знает: он революционер, ученый, философ. Делит его взгляды. Читает книги, читанные им. Десятки и десятки книг. Смолоду изучены все философские направления от древности. Маркс спорит, отрицает, соглашается, ищет истину и создает новое экономическое и философское учение. Устройство древнего и современного общества, и, как пламенным прожектором освещенный, путь к революции. Когда победит революция, "владыкой мира будет труд".
Это марксизм. Возвышенный ум, горячее сердце направляют мысль и деятельность Маркса. Его девиз: жить - значит работать, а работать значит бороться.
Не могу я жить в покое,
Если вся душа в огне,
Не могу я жить без боя
И без бури...
Буржуазному правительству, капитализму, дворянству, чиновникам, всему старому миру учение Маркса объявляло войну. Старый мир ненавидел, преследовал, мстил. Марксу приходится оставить родину. Париж, Брюссель, Лондон - места изгнания Маркса. Вечный изгнанник, он страстно работает. Отказавшись от стихов, остается поэтом в науке. Им создан первый в мире "Союз коммунистов".
Его статьи и книги призывают к революционному переустройству общества, доказывают неизбежную гибель буржуазного строя, неизбежную победу пролетариата. У Маркса были, есть, вечно будут миллионы друзей и последователей. Пока не свергнут капитализм, так же много будет врагов.
Всюду, всегда с ним Женни. Она уже не фон Вестфален. Она Женни Маркс. Выдержана мучительная битва с дворянскими предрассудками и деспотизмом родственников.
Женни гордится: учение Маркса, его имя знают передовые люди человечества.
Все ли знают, что часто его угнетает нужда, почти нищенство?
Великолепному своему другу Фридриху Энгельсу Маркс пишет: "Моя жена больна... Врача я не мог и не могу позвать, не имея денег на лекарства. В течение 8 - 10 дней моя семья кормилась хлебом и картофелем, и сегодня еще сомнительно, смогу ли я достать и это".
Семья - это дети. Маркс обожает детей. Надо их накормить, одеть, обуть, а денег нет. Издатели многих газет отказываются печатать работы Маркса, ненавидя его революционные идеи, боясь их. Напечатанное оплачивается с опозданием и так скудно, что случаются дни, когда Маркс не имеет возможности выйти из дома, потому что его одежда заложена в ломбарде.
... - Но даже в самые ужасные минуты Маркс не терял веры в будущее, сохранял живой юмор, шутил. Большое дело, Надюша, юмор, смех, шутка, заканчивая набросок завтрашней беседы в классе, сказал Владимир Ильич. Присяжных шутников недолюбливаю, сочинят шутку и первыми сами хохочут. Юмор Маркса - щит против пошлости, скучности, уныния. Нам нельзя быть унылыми...
Они поздно вечером возвращались домой. Усеянное звездами небо раскинулось над заснувшим Лонжюмо. Соловьиные хоры гремели у реки в чащобе кустарников. Что-то шуршало, шепталось, посвистывало в пахучих травах лугов: там шла невидимая людскому глазу таинственная жизнь ночи.
7
У Жюстена каникулы. С утра мальчишечий народ Лонжюмо собирается в стаи, как птенцы, когда те, расправив крылышки, выпархивают из гнезда, пробуя силы, радуясь чуду полета.
- Эй, Касе-Ку, купаться!
- Эй, Касе-Ку, на луг за цветами! В замке, может быть, купят, заработаем несколько су.
Невдалеке от Лонжюмо в надменном одиночестве высится замок, обнесенный чугунной решеткой, прутья которой похожи на пики. За решеткой сад с клумбами и дорожками, усыпанными гравием; аллеи парка тенисты под раскидистыми кронами стройных платанов. Деревенским ребятам за решетку вход воспрещен. Но может быть, господам из замка придутся по вкусу луговые цветы?
Сегодня Жюстена не соблазняют ни купание, ни возможность заработать несколько су. Из ума не идет русская школа. А еще (но это уже совершенная тайна) та приезжая девчонка Зина Мазанова, быстрая и легкая, как стрекоза, немного затронула его любопытство.
- Люди приехали в Лонжюмо и уедут, не наше дело, - говорил отец. - На земле много стран и людей, нам не знать и не видеть.
Жюстен хотел знать и видеть. Поэтому, наскоро перекусив, помня, что к приходу отца надо переделать порядочно хозяйственных дел, помчался ненадолго к дому No 17 по Гран-рю. В школе, наверное, занятия идут полным ходом. Взглянуть хоть глазком. Стараясь быть незаметным, Жюстен занял позицию.
Три важных наблюдения сделал он, подглядывая через застекленную стену за занятиями русских. Первое. Месье Ильин, стоя за преподавательским столиком, что-то живо рассказывал учителям, своим слушателям. Жюстен не видел его лица, в окно была видна спина. Слушатели сидели на скамьях за длинным дощатым столом и с таким радостным вниманием слушали, что Жюстен их лица он видел - отчасти удивился, даже позавидовал.
В своем классе он не замечал у ребят слишком большого усердия и особенного интереса к урокам. Да и сам нередко позевывал или обдумывал личные планы, пропуская мимо ушей объяснения грамматических и арифметических правил.
Второе. Не понимая чужой язык, Жюстен в лекции месье Ильина уловил одно, не раз повторенное слово. Дверь класса из-за жары распахнута настежь, Жюстен слышал: "Маркс".
Что за Маркс?
Третье, совсем удивительное. В классе присутствовал парижанин Андрэ. Правда, не на виду. Пристроился в дальнем уголке класса и, раскрыв рот, не мигая, слушает рассказ месье Ильина.
"Э! Вон оно что! Вон какой ты надувала, а еще камарад называешься!" рассердился Жюстен.
Но, будучи мальчишкой по натуре незлым, быстро остыл. Урок закончился. Учителя вышли во двор размяться и покурить.
Многие из них были босы. Опять что-то новенькое. В Аонжюмо взрослые босиком не ходят - в сандалиях или сабо.
Впрочем, вчера мэр сказал месье Ильину, что "русские немного странные люди. Немного чудаки".
Но Андрэ? Как вам его притворство понравится?
Жюстен намеревался тотчас кинуться к нему, уличить в надувательстве. Не имеет значения, француз ты или русский, а товарищу выкладывай правду. Вот так.
Но Андрэ не один вышел из класса. Обняв его за плечи, с ним шел слушатель. Разглядывая класс через застекленную стену, Жюстен именно на этого слушателя обратил внимание. Разделенные ровным пробором русые волосы открывают чистый широкий лоб. Небольшие усики, прямой нос. Что же в этом совсем простом лице привлекает? Почему именно за ним внимательнее, чем за другими, наблюдал Жюстен из своего укрытия?
Уж очень хорошо этот человек слушал! Глаза то смеялись, словно являлась ему бог знает какая счастливая весть! То печалились. На лоб набегали морщины. Губы сжимались, и, глядя на похмуревшее лицо, догадаешься: кому-то плохо, трудно кому-то. А то гневом зажгутся глаза, тяжелыми кулаками лягут на дощатый стол руки.
"А ведь у него рабочие руки! - внезапно осенило Жюстена. - У моего отца такие. У нашего учителя тонкие пальцы, а у отца..."
Андрей увидел Жюстена.
- Мой товарищ - французский рабочий, то есть отец рабочий, а он... За него ручаюсь, Иван Дмитриевич, - быстро аттестовал он Жюстена, пока тот приближался.
- Тсс! Забыл? - строго остерег Иван Дмитриевич.
- Ах да, Петр! - спохватился Андрей. - Петр, Пьер! - повторял, как бы заучивая.
Иван Дмитриевич Чугурин, рабочий, как все слушатели Ленинской школы, получил при переходе границы новое имя. Теперь, пока не вернется домой, будет зваться Петром.
- Месье Пьер, - познакомил Андрюша Жюстена с Чугуриным.
Жюстен поклонился, снял шляпу: идеально воспитанный юный гражданин Лонжюмо.
Иван Дмитриевич, или, как условились, Петр, ласково потеребил растрепанные вихры мальчонки.
А Жюстен, исполнив долг вежливости, водрузил на затылок соломенную шляпу и по обыкновению закидал Андрея вопросами.
- О чем был урок? И тебе разрешили со взрослыми? У вас разрешают? И тебе интересно? А кто такой Маркс? Я слышу: Маркс, Маркс. Это по-русски. А как по-французски?
Андрей, смешливый мальчишка, по каждому подходящему поводу заливается смехом, как колокольчик. И тут залился, но вмиг посерьезнел.
- Маркс по-русски, и по-французски, и на всех языках есть Маркс, уяснил?
- Кто же он, что на всех языках?
- Как объяснить?! - обратился за помощью Андрюша к Чугурину.
- Видно, ты не до полного разумения дорос, - ответил тот. - Только что на занятиях слушали, до глубины сердца дошло на всю жизнь. Маркс хочет счастья всем людям. Чтобы наступила хорошая жизнь на земле, всем хорошая, для всех справедливая. Чтобы не было обиды никому и нигде. А как того добиться, науку создал. За то мы и почитаем его.
Так говорил Чугурин французскому мальчишке. Жюстен не понимал слов, но что-то доброе, сильное исходило от этого человека, хотелось его слушать и казалось, что все понимаешь.
Чугурина позвал кто-то из товарищей, и он оставил двух приятелей наедине.
- Маркс - ученый-педагог, - сообразил Жюстен, помня разговор месье Ильина с мэром. И круто повернул к своей теме: - Слушай, Андрэ, у меня есть удочка, не самая новая, а лучше всякой новой, мальчишки из замка и те ухватились бы. Да я им нипочем не уступлю. А то есть кожаный кошелечек. Отец на кожевенном заводе работает, один раз сшил мне из обрезков кожи кошелек про запас, когда разбогатеешь, говорит - ха-ха-ха! - тут тебе и кошелек денежки складывать...
- О чем ты? - не понял Андрюша. - Про Маркса говорили, а ты про кошелек завел?
На секунду Жюстен замялся, но тряхнул лохматой головой и решительно:
- Отдам, хочешь? За это учи меня русскому.
Идея Жюстена привела Андрюшу в замешательство. Можно ли? Надо ли?
Но, поразмыслив недолго, он рассудил: что плохого, если его французский дружок научится русскому? Конспирацию Андрюша не нарушит ничего, что нельзя, никому не будет открыто.
- Ладно, кошелек пока береги, за так начнем обучение. Слушай: "мер" "мать", "мамочка", "мама"; "пер" - "отец"; "пень" - "хлеб". Мать, отец, хлеб - повтори. Ну-ка, еще: мать, отец, хлеб. Не глеб, а хлеб, не отьец отец. Повторяй, повторяй. Ну, довольно, на первый раз хватит.
- Пока хватит, - согласился Жюстен. - Я от тебя не отвяжусь, знай. Если каждый день по три слова заучивать...
- Дальше будем больше, - вдохновился Андрей. - За лето, пока из Лонжюмо не уедем, научу... А ты не лентяй?
- Я - лентяй?! - изумился Жюстен. - Спроси-ка учителя, кто в классе самый прилежный?
Он лукавил: прилежным учеником в школе его не считали. Но всю дорогу Жюстен на разные лады повторял три первых слова: "Мама, отец, хлеб..."
8
Сегодня у Надежды Константиновны занятия в школе. Она проснулась ранехонько. Неслышно встала, чтобы не разбудить Владимира Ильича. Он спал на узкой железной кровати напротив у стены. Крепко спал. Сладким сном. Молодец! Здоровье у Володи завидное, если сносит ежедневную двенадцати-пятнадцатичасовую работу, нервотрепку из-за слежки российских и французских шпиков, борьбу с меньшевиками разных толков. А как умеет радоваться радости! Его детище - партийная школа в Лонжюмо - счастливит Володю. Давно она не видела его в таком радужном подъеме, веселой энергии. Дела в школе идут отлично. Занятия с утра до обеда, после обеда до вечера.
Учатся рабочие не только усердно - самозабвенно, влюбленно! Володе прямо-таки поклоняются. Да, он всего, всего себя ученикам отдает.
Его занятия по курсу политэкономии не назовешь лекциями. Лектор читает и читает, пусть превосходно, но лекция и урок не одно и то же. Владимир Ильич в школе Лонжюмо - учитель. Передался по наследству отцовский педагогический дар! Отец, Илья Николаевич, директор народных училищ, талантливейшим, благороднейшим был педагогом. Все учителя Симбирской губернии почитали его. А сколь многих учеников окрылил он жаждой познания! А как бился с тупыми чиновниками за просвещение народов многонациональной Симбирской губернии! А сколько пооткрывал школ для чувашей, мордвинов, татар!
Володя! Отец порадовался бы твоей школе в Лонжюмо.
Надежда Константиновна улыбается, перебирая в памяти уроки Владимира Ильича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12