- Твое мнение? - спросила Лина.
- Катя, скажи все как есть.
- Рехнулся! - ахнула Лина. - Так ведь она по всем линиям чуждым элементом выходит. Вычистят с музыкой.
- Отвечай правду, Катя, - твердо повторил он. - Ты не чужак. Отвечай правду.
- Прям, как аршин, оглобля, верстовой столб! - выйдя из себя, возмутилась Лина.
- Лучше прямить, чем кривить.
- Под чистку подводит, - нервно ломая пальцы, шепотом возмущалась Лина, оглядываясь на прогуливающуюся по гульбищу парочку. - Катерина, слушай меня. У меня житейский ум. А ты, Максим, ты не командир, тебе и электрификацию-то доверить рискованно, нет в тебе практического смысла ни на грош, ты... Дон-Жуан! Дон-Кихот! Что ты в нем, Катя, нашла?
44
Накануне в аудиторию пришел заведующий техникумом, седой, весь белый, с веерочками частых морщин к вискам. О нем знали, что в прошлом был передовым деятелем земских школ, страстным приверженцем Ушинского - Катю это по иваньковским воспоминаниям располагало особенно. Знали, что его ценит Надежда Константиновна Крупская, а это тоже всем студентам было приятно и лестно.
- Товарищи будущие учителя, - сказал заведующий, садясь и уютно кладя ладони на учительский столик, оглядывая всех добрыми, немного слезящимися глазами.
Он вытирал слезинки аккуратным белым платочком. Все было на нем аккуратно - костюм, сорочка, галстук, и Катя представляла его жену такой же белой старушкой, почему-то казалось ей, невысокой, полной, с мягкими заботливыми ручками, за десятилетия семейной жизни не сказавшей не то что грубого, чуть резкого слова.
- Товарищи будущие учителя, ходят неверные и вредные слухи, что вас будто бы ожидает чистка. Никакой чистки не будет. Но, готовя вас к ответственному поприщу народных советских учителей, мы хотим поближе познакомиться с вами, поговорить по душам о ваших взглядах на жизнь, планах, мечтах, может быть...
- А зачем комиссия из Москвы приезжает? - остреньким, как поскребок, голоском пискнула Клава Пирожкова.
- За тем, о чем я вам сказал. Не возбуждайте и не будоражьте себя, друзья. Будьте искренни и откровенны и злого не ждите.
- Дипломатия. Успокаивает, - авторитетно заявила Клава, когда он ушел.
Она все делала вид, что знает больше других, на что-то все намекала, искала, с кем пошептаться.
- А ты чего празднуешь? - спросил Григорий Конырев, с толстым носом, наводящим на подозрения почти багровой краснотой, хотя всем были известны вегетарианство Конырева и толстовские взгляды.
- Мы что знаем, то знаем, - погрозила пальцем Клава.
Четвертый курс приглашался для собеседования в вечернюю смену.
- Катеринушка моя! - преувеличенно весело восклицала Лина. Заведующий, да товарищ Камушкин от комсомола, да Савельева, то есть я, от студкома - вот и комиссия. Да из центра какая-то тетка. Будь хоть ведьма трое против одной, ясно! Пока.
Сдвинула на затылок шапку-ушанку и исчезла.
В коридоре вестибюля толпились четверокурсники. Катя пришла с опозданием. Небольшим, но рассчитанным. "Не думайте, что волнуюсь. Нисколько. Не придаю ни-ка-кого значения!"
- Ведь знаешь, что тебе по алфавиту близко, ну что же ты, где твоя сознательность, право? - попеняла староста курса, серьезная, положительная девица, ужасно озабоченная тем, чтобы четвертый курс был образцовым, показывая во всех случаях пример дисциплинированности.
- Извини, пожалуйста.
- Ладно, все равно нарушен алфавит. Жди. Скоро пойдешь.
Староста выкликала по списку, кому идти в пугающую, таинственную комнату, где заседала комиссия.
- Как представителя из центра зовут? - спросила Катя.
Никто не знал.
"Инспектор Н. Н.", - назвала про себя Катя, как иногда называет своих героев Тургенев. "Господин Н. Н.". "Госпожа Н. Н.".
Вышел, вернее, вылетел, будто пинка дали в зад, Григорий Конырев, распаренный, как из бани, с одним выпученным, другим резко скошенным глазом, в которых стояла какая-то разбойная лихость.
- Что? Что? Что? - мгновенно окружили его. - Да рассказывай же, Конырев, Гриша, блаженный, чудак!
- Если у человека свои, не в общую дуду, убеждения, значит, блаженный? Пусть блаженный. Не скрываю своих взглядов. Не прячусь. Отвергаю церковь. Государственную власть. Армию. Войны. Никого не насилую и не желаю, чтобы надо мною учиняли насилия.
- Какие над тобой учинили насилия?
- Хотели. Потребовали подписку, чтобы после техникума ехал, куда назначат. Отказываюсь. Наотрез. Не желаю. Желаю жить своей волей. Служу народу где хочу, как хочу.
- А сейчас?
- А сейчас, вернее, завтра - до свидания, братцы, может, прощайте. Котомку на плечи - и в Ясную Поляну. Там дерево бедных... Погляжу. Пойду пешком по земле, как Горький. Поучусь не по книжкам.
- Екатерина Бектышева!
Катя вошла в комнату. Обычный кабинет заведующего. Портрет Ушинского на стене. Катя незаметно кивнула ему. Подмигнула члену комиссии Лине, это уж совсем незаметно. Поклонилась заведующему.
Во главе с ним за столом восседали чрезвычайно серьезные члены комиссии Лина и Камушкин. И инспектор Н. Н. Женщина средних лет, в темно-сером жакете мужского покроя, с тяжелыми плечами, короткой шеей.
От нее-то и шла, видимо, та волна чего-то враждебного, что мгновенно почувствовала Катя. Из-за нее-то обычный кабинет заведующего сегодня был необычен.
Она вся была тяжелая, мощная. На большом, почти квадратном лице за толстыми стеклами очков круглые глаза, неподвижно вперившиеся в упор, с подчеркнутой пристальностью. Говорят, глаза - зеркало души. Ее глаза не зеркало - щупальца. А душа пряталась, нераспознанная. Впрочем, эта веющая, как из погреба, стужа...
- Екатерина Платоновна Бектышева, - дружески представил заведующий.
- Да-а, - неопределенно протянула инспектор Н. Н.
Открыла потертый рыжий портфель и вынула... Что бы вы думали?
- Что это? - не сдержась, воскликнула Катя.
- Вам лучше знать.
- Позвольте... - недоуменно начал заведующий.
Лина вытянулась, давая Кате знаки: "Спокойно! Держать нервы в узде".
- Наш образованный и одаренный преподаватель психологии Федор Филиппович... - начал заведующий.
- При чем психология? - прервала инспектор.
- Федор Филиппович - старожил наших мест, страстный любитель природы и поклонник художника Нестерова, которого знавал и видел мальчишкой, когда художник задолго до революции приезжал к нам рисовать свои знаменитые картины.
- Картины? Это икона.
Инспектор Н. Н. держала за кончики Катину репродукцию "Отрока Варфоломея".
- Эта картина Нестерова хранится в Третьяковке, - убеждал заведующий, вдруг погрустнев и разом как-то сильней постарев.
- Знаю, - наклонила голову инспектор Н. Н., причем подстриженные волосы повисли вдоль щек. Она подняла голову, русые пряди вернулись на место. - В Третьяковской галерее хранится многое из прошлого и старинные иконы тоже. Ваш преподаватель не мог выбрать для демонстрации что-нибудь другое, идейное, а не монаха с венцом? Да, а кроме того... нам стало известно, ваш преподаватель учит психологии по учебнику заграничного буржуазного ученого. Что за выдумки? Разве у нас своей, советской психологии нет? Нам известно, что он... у него и в семье разложение?
Заведующий недоуменно и подавленно слушал вопросы, не отвечая, и только горький укор и стыд - да, стыд! - отражались на его потупленном лице с веерочками морщин у висков. Откуда инспектору все это известно? Кто осведомил и зачем?
Члены комиссии замерли, чуя, творится что-то неладное, и не зная, как в данном случае себя повести.
- Где вы взяли мою репродукцию? - перебила Катя инспектора.
- Вас не касается.
- Репродукция висела у меня над тумбочкой. Я не заметила, что ее нет... украли.
- Ах! - громко ахнула Лина.
Инспектор Н. Н. положила "Отрока Варфоломея" на стол, сняла очки протереть, и глаза ее без очков оказались белесыми, щупающими вслепую, а нос совсем пуговичный, и над носом красная полоска от дужки. Маленький носик на большом белом лице.
Кажется, она поняла, что хватила лишку по части бдительности, и обратилась к заведующему голосом, металл в котором неожиданно сменился свирелью:
- У нас еще будет время пообщаться, я надеюсь обогатиться вашим выдающимся педагогическим опытом.
А Катя взяла со стола своего "Отрока" и с этого момента бесповоротно знала: снисхождения не будет. И почему-то волнение отпустило ее, и она равнодушно ждала, что дальше.
Инспектор Н. Н. как бы не заметила дерзкого поступка Бектышевой, оставила "Отрока" в покое.
- Кто ваш отец?
Ну, конечно! Когда-то, помнит Катя, предсельсовета Петр Игнатьевич задал этот вопрос, а баба-Кока, не дав ей ответить, торопливо сказала, что у Катерины Платоновны ни матери, ни отца, ни сестер, ни братьев.
Баба-Кока хитрила, даже она, даже с ним, Петром Игнатьевичем! Было неприятно. Несколько дней Катя дулась на нее.
"Э! Милочка моя, понапрасну на рожон одни дураки только лезут", - с обычным своим здравым смыслом и легкостью рассудила баба-Кока.
- Где ваш отец! (уже не кто, а где?)
- Не знаю.
- То есть?
Молчание. Равнодушное и вместе с тем дерзкое.
Инспектор снова сняла очки, щупая подслеповатым взглядом худенькую, закрывшуюся на замок, несносную своей закрытостью девчонку.
- Отвечай! - прикрикнула член комиссии Лина Савельева.
Заведующий ласково:
- Екатерина Платоновна, вспомните, что я говорил.
- Бектышева, вы не знаете, кто и где ваш отец? - в упор, читая ее въедливым взглядом, повторила вопрос инспектор Н. Н.
Заведующий ласково:
- Случается, что и не знают. Всякое случается.
- Где мать?
Молчание.
Заведующий мягко и грустно:
- Екатерина Платоновна, отчего вы не хотите отвечать?
Катя опустила глаза. "Белый от седины, благородный, добрый ученик и последователь моего Ушинского, не спрашивай, не надо".
Инспектор Н. Н. придвинула кипу папок, взяла верхнюю. Катя успела прочитать: "Личное дело Бект..."
Тощая папка. В ней ничего. Никакого личного дела. Две бумажки, правда, с печатями. Одна о том, что тов. Е. П. Бектышева уволена из Иваньковской школы по сокращению штатов. Другая - приглашение Сергиевского педагогического техникума. Не персонально ей, но так или иначе приглашение.
У! Какой убийственной стужей дохнуло от инспектора Н. Н. - как из погреба.
- Бектышеву приняли без документов! Ни заявления. Ни анкеты. Ни метрики. Ничего.
Заведующий, взяв из папки бумажку:
- Позвольте... Справка о сокращении. Вы ведь знаете, почти весь наш вновь открытый четвертый курс состоит из сокращенных учителей преимущественно окрестных сельских школ. Справка о сокращении - это значит год педагогического труда в семнадцать лет. Это значит... Зачеркивать нельзя, несправедливо... безнравственно...
Он вынул из нагрудного кармашка чистый платочек, встряхнул и вытер слезящиеся глаза, и все увидели: его стариковские, морщинистые руки дрожат.
- Бектышева - лучшая студентка курса! - воскликнула член комиссии Лина Савельева.
- Бектышева активно участвует в организации литжурнала "Красный педагог", - сказал секретарь комсомольской ячейки Коля Камушкин. (Хотя это участие пока только намечалось на будущее.)
Инспектор Н. Н. уловила что-то в настроении членов комиссии для своего инспекторского престижа опасное. Нельзя игнорировать настроение масс, надо быть гибкой. И голосом, в котором снова зазвучали свирели и флейты, задала Бектышевой новый вопрос.
Вопрос был задан для смягчения напряженной обстановки, улаживания конфликта. Инспектор Н. Н., снисходя к юности Е. П. Бектышевой, предлагает ей мировую, вот что это было.
- Вы пошли работать учительницей по призванию, товарищ Бектышева?
Бектышева молчала. Ей кидают мостик. Возьмись за перильца и шагай через пропасть. Спасайся. Лихорадочная борьба шла внутри нее. Катя, решай. Вспомни бабы-Кокино легкое, трезвое: "Понапрасну дураки одни на рожон лезут". Не лезть? Смириться? Взять протянутую тяжелую руку? Катя, решай.
Но она так ее не любила, инспектора Н. Н. в темном жакете мужского покроя, инспектора Н. Н. с маленьким носиком между толстых стекол очков! Не любила. И протянутой руки не взяла.
- Бектышева, вы по призванию пошли?
- Я пошла в учительницы потому, что нам с бабой-Кокой... моей бабушкой в городе нечего было есть. А в деревне нас кормили миром.
- С ума сошла! - почти заорала Лина Савельева, позабыв о том, что она член комиссии, позабыв о всех своих высоких званиях и должностях. - Что тебе из Иванькова пишут? Другой учительницы знать не хотят, ждут, умоляют... Катерина, читай сейчас же письмо из Иванькова, цитируй.
- Я не взяла с собой письмо.
- С ума сойти! Божья коровка. Совсем защищаться не умеет, совсем!
Между тем с инспектором Н. Н. произошла метаморфоза. Вновь закаменело большое лицо, вновь сквозь толстые стекла очков шарили щупальца.
- Защищаться? - прозвучал металлический голос. - От кого? Защищаются от врагов. Член комиссии товарищ Савельева, думайте, что говорите.
- Можно мне? - поднял руку, как школьник, оробевший в этой сложной ситуации, впервые избранный секретарем только созданной комсомольской ячейки, неопытный, неотесанный Коля Камушкин. - Я хочу сказать, что хотя не на одном курсе с Бектышевой, что она... Я, как секретарь комсомольской ячейки, подтверждаю: Бектышева - сознательный товарищ, дисциплинированный...
- И те де. И те пе, - вставила инспектор, не скрывая иронии.
- Я хочу сказать, она талантлива... Вот глядите. - И он развернул газету, в которой сложены были статьи и заметки для будущего издания, пока в небольшом количестве, всего на треть номера, но Коля Камушкин старательно их собирал и хранил, горячо веря в создание литературно-художественного и общественно-политического рукописного студенческого журнала "Красный педагог".
Среди материалов Катины стихи. И наивный, неопытный, неискушенный секретарь комсомольской ячейки Коля Камушкин передал инспектору Катины стихи со словами:
- По-моему, талантливо. И еще она обещала нам прозу.
Какое-то движение прошло по лицу женщины в толстых очках, любопытство, быть может.
С неприветного, нахмуренного неба
Звездочки-снежинки белые слетают
И на серую нерадостную землю
Падают и тают.
С вышины несясь, резвяся и играя,
Грязной осени они не знают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34