Весь поселок знал его как одного из лучших добытчиков. Умел Христя и гулять. Живой и общительный, он всегда был душой компании. Но Христя обладал еще одним очень ценным качеством. Трезвый или же под хмельком, он был неудержимый болтун, но в то же время ухитрялся никогда и ничего не сболтнуть лишнего. Зато всегда выуживал у своих менее разговорчивых собеседников все, что они знали. Партийный комитет нередко получал от него очень ценные сведения. Ведь рыбаки в приморском городе видят и знают очень многое. Нечего и говорить, что шустрого молодого рыбака, любившего посидеть в харчевне или в кафе, никто, даже его приятели, не могли заподозрить в связях с большевиками. Никто не знал, как умел держать себя в руках весельчак и балагур Христя. Роман Петрович нашел Христю на взморье. Там же и договорился, что тот перебросит Сергея и Гриньку морем в Ростов-на-Дону. - Когда выйдем? - спросил Христя так, словно речь шла о небольшой прогулке. Условились завтра, в восемь часов вечера, собраться поодиночке у его шаланды. От Христи Роман Петрович направился на окраину города. В небольшом, крытом камышом домике он застал хозяина конспиративной квартиры, Акима Семеновича. Это был старый моряк-пенсионер, высокий и несколько сутулый человек с тяжелыми, покатыми плечами. Роман Петрович рассказал ему о Гриньке и обещанном письме. Старый моряк задумчиво поглаживал свои волнистые седые волосы. Он уже слышал о похождениях бесстрашного "Красного мстителя" и даже одобрял боевого мальчонку. - Мать, говоришь, сидит пятый месяц? - спросил он. - Пятый месяц. - Крепко! - Так как же, Аким Семеныч? - спросил Роман Петрович. - Можно надеяться? - Уж больно спешишь ты! - Случай такой. Аким Семенович помолчал, что-то обдумывая. Степенно раскурил он трубку с медной узорчатой крышечкой: - Заходи завтра. Сделаем. - Можно утречком? - Заходи.
- Вот и хорошо! - сказала "мамаша", выслушав рассказ Романа Петровича. Завтра же сплавим паренька. Не место ему тут. Но голос ее прозвучал грустно и совсем не соответствовал сказанному. За окном звонко щелкали раскалываемые поленья. Гринька усердно колол розовую хрупкую вербу. Остаток дня ушел на беготню по аптекам. Партизаны скрывались в болотистых лиманах Кубани и очень нуждались в медикаментах. Злокачественная лихорадка приносила им больше вреда, чем оружие деникинцев. Карательные отряды боялись забираться в непролазную чащу камышей. Малярия же проникала в любую глушь. До поздней ночи "мамаша" и Гринька зашивали в клеенчатые, непроницаемые для воды мешочки бинты, дерматол и хинин. Рассовали они по мешочкам и несколько советских газет. Правда, газеты были старые, но это никого не смущало. Партизаны радовались каждому клочку газеты, где можно было прочитать о жизни Советской России. Упаковка медикаментов затянулась допоздна. Гринька заснул за столом с иголкой в руках. Пришлось перенести его на кровать. Ночью он спал плохо вскидывался с постели, что-то бормотал. Из сонного лепета можно было разобрать лишь несколько слов: "...Я сам... сам прочту..." Даже и во сне его не оставляла мысль об обещанном письме. Утром Роман Петрович поднялся рано и тихо, боясь разбудить Гриньку, вышел на улицу. Едва он переступил порог знакомой хатки под камышовой крышей, как сразу заметил неладное. Старый моряк притворился, будто не замечает его. Он сидел за столом, усердно ковыряя проволочкой в трубке. Роман Петрович напомнил о себе - кашлянул. Аким Семенович поднял широкое морщинистое лицо и проворчал: - Стоишь над душой!.. Опасения Романа Петровича усилились. Он знал, что, если Аким Семенович отвечает неохотно, значит, новости скверные. - Письмо получил? - спросил Роман Петрович. - "Письмо, письмо"! - рассердился старик. - Наобещали там!.. "Письмо"! Он запнулся и стал раскуривать люльку, откинув с чубука узорчатую медную крышечку. Это еще больше встревожило Романа Петровича. - Я спрашиваю тебя, Аким Семенович, - резко бросил он, - где письмо? Старик занялся своей трубкой еще усерднее. Густые клубы дыма окутали его морщинистое лицо. - Что случилось с женщиной? - Голос Романа Петровича звучал беспокойно. Скажешь ты или нет? - Умерла, вот что! - выпалил Аким Семенович. И добавил тише: - Еще два месяца назад. - Умерла?! Всего ожидал Роман Петрович, но только не этого. - От тифа, - хмуро добавил Аким Семенович. - В неделю сгорела... Наконец он выпустил из зубов свою трубку. Разогнал рукой окутавшие его клубы табачного дыма. - Вот... - Он протянул Роману Петровичу на громадной, заскорузлой ладони маленькое серебряное кольцо. - Просили передать парнишке. Мать оставила. Когда ее выносили из камеры в санитарный околоток, она очнулась и передала. Сказала - сыну оставляет. Роман Петрович растерянно взял кольцо, не зная, что с ним делать. Колечко было старое. Края его стерлись настолько, что стали острыми. Аким Семенович поднял дымящуюся трубку и, держа ее на отлете, медленно произнес: - Уж теперь, Роман, не оставляй мальца. Раз взялся, приберег... так сохрани. Вывези его из города прочь. - "Вывези"! - бросил в сердцах Роман Петрович. - Легко сказать - вывези. Знал бы ты, что за характер у хлопца! Видел же ты его в Общественном собрании? - А у нас-то что... характеров нету? У нас... Роман Петрович не дослушал его. Со злостью запустил он кольцо в угол хаты и повернулся к выходу. - Стой! Аким Семенович поднялся за столом - огромный, тяжелый, грозный - и строго показал пальцем в угол: - Не швыряй. Это тебе не безделка - память замученной матери! Что она еще могла оставить сыну? В тюрьме-то! Ты должен передать мальчонке кольцо. Не сейчас, так после. Мальчонку-то мать... ласкала. Кольцо на руке было. Малец узнает его. Беречь будет. Память! Роман Петрович отыскал взглядом блестевшее у стены колечко, быстро поднял его и вышел из хаты. Аким Семенович яростно курил. Серые облака едкого махорочного дыма заполнили хатку.
ПРОЩАНЬЕ
После работы Роман Петрович прошел к стоянке рыбачьих лодок. На взморье было тихо. Ясное, до боли в глазах, небо сливалось на горизонте с ослепительно блестящим неподвижным морем. В тишине оглушительно громко звучали скрипучие голоса чаек. Шаланда Христи Ставранаки отличалась от остальных широкой, крепкой кормой и сильно приподнятым острым носом. Сидела она на воде плотно, как сытая гусыня. Шаланда пропахла рыбой, смолой и особым крепким запахом Азовского моря. На носу было выведено яркой киноварью: "Кефаль", хотя сама шаланда ничем не походила на эту стройную серебристую рыбку. Еще вчера было решено: собираться у шаланды поодиночке. И сейчас Роман Петрович присматривал, как подойти вечером к стоянке, чтобы не сбиться в темноте с пути. Из города лучше всего было идти напрямик, минуя дорогу через рыбачий поселок. Все было подготовлено к отъезду. Лишь одно беспокоило Романа Петровича: Гринька. Хлопчик спросит: где письмо? Дать ему кольцо? Об этом нечего и думать. Он сразу догадается, что с матерью что-то произошло. Еще надумает отомстить контрразведчикам за гибель матери. Занятый своими размышлениями, Роман Петрович не заметил, как вошел в город. Машинально шагал он по улице, пока не наткнулся на ларек с красной, похожей на помидоры хурмой. - Яваш, яваш3! - закричал торговец-перс с сухим, коричневым лицом и выкрашенными в красный цвет бородой и ногтями. Обеими руками оттолкнул он Романа Петровича от лотка и нагнулся за скатившимися на пыльную мостовую сочными плодами. Роман Петрович осмотрелся. Рядом с лотком он увидел вывеску харчевни "Париж". Роман Петрович толкнул дверь харчевни и, войдя, уселся за пустой столик. К нему подошел хозяин - черный, усатый и мрачный, с крючковатым, цепким носом. Молча принял он заказ, скрылся за стойкой и спустя минуту поставил на стол стакан вина, прикрытый от мух желтым блюдцем. Не спеша потягивая кислое, вяжущее рот вино, Роман Петрович посматривал в окно. По-прежнему сверкало под солнцем море. Над ним белыми лоскутами парили чайки. Все напоминало о скорой разлуке. И нельзя было пойти домой, провести последний час с Гринькой. О чем стали бы они говорить? Только о письме, которого нет и не будет. ...Соборный колокол пробил семь часов, когда Роман Петрович вернулся домой. Гринька сидел возле окна, безразлично глядя в сад. - Досадная штука вышла, дружище! - сказал Роман Петрович, стараясь опередить его вопрос и держаться непринужденно. - Письмо принесут только к лодке. - Кто принесет? - настороженно спросил Гринька. - Человек, с которым ты поедешь в Советскую Россию. Гринька ничего не ответил. Он сидел напряженно выпрямившись и строго смотрел в глаза Роману Петровичу. - Ну вот!.. - Роман Петрович смущенно потрепал его по плечу. - Теперь скоро. Гринька медленно поднялся со стула. - Я пойду на шаланду, - сказал он, упрямо пригнув голову, - в море пойду... куда хочешь, но если не будет письма... не поеду никуда. Силком не увезете. Я не маленький. Вырвусь. В воду прыгну, а не поеду. - Будет тебе весть от матери! - Роман Петрович пытался строгостью прикрыть свое смущение. - Будет! А Гринька быстро, спеша закончить свою мысль, добавил: - Я и сам сумею повидать мамку. Если не на воле, так хоть в тюрьме. Острое беспокойство, не оставлявшее Романа Петровича с утра, охватило его еще сильнее. Мальчуган явно задумал что-то. Но что? Как он будет вести себя, когда придет время садиться в шаланду? Ведь рано или поздно, но узнает он, что обещанного письма нет. Анастасия Григорьевна вошла в комнату своей неслышной поступью. Незаметно показала Роману Петровичу глазами на дверь. Роман Петрович вышел из комнаты. В сенях он подождал "мамашу". - Шебаршит малец! - шепнула она и оглянулась на плотно прикрытую дверь. Весь день какой-то чудной ходит, думает. Не знаю, право, как и быть с ним. Может, оставить его? Пускай поживет со мной. Не объест. - А если он узнает, что мать его умерла в тюрьме от тифа? - Умерла? "Мамаша" испуганно отступила от Романа Петровича. - Тогда что будет? - жестко спросил Роман Петрович. - Что ж... - Анастасия Григорьевна вытерла глаза уголком белой косынки и коротко ответила: - Вези. Помолчала и грустно добавила: - Такая, видно, судьба... Чью судьбу она имела в виду - Гринькину, Гринькиной матери или свою, Роман Петрович так и не понял. Из пятидесяти восьми лет жизни Анастасии Григорьевны почти сорок ушло на заботы о детях. Нужды нет, что старший сын погиб бородатым ополченцем. для матери он по-прежнему оставался Васей. Быстроглазый, бойкий Гринька с новой громадной силой поднял в старой женщине живучее материнское чувство. Забота о чистой рубашке, беспокойство за перестоявший в печи обед, мелкие хозяйские хлопоты всколыхнули старое. Лохматый, колючий мальчишка стремительно ворвался в жизнь, стал нужен и дорог. Роман Петрович понял это и стал говорить об отъезде Гриньки суховато, тоном человека, не допускающего и мысли об отмене принятого решения. Анастасия Григорьевна сурово соглашалась с ним. Давалось это нелегко. Снова сбежались к уголкам ее губ острые морщинки, ...Солнце опустилось за курчавые сады. Под деревьями стало темно. Роман Петрович вышел с Гринькой из дому. Анастасия Григорьевна проводила их до калитки. - Прощай, Гриня! - сказала она и положила свою большую руку на голову потупившегося мальчика. - Может, еще свидимся... Гринька вздохнул, хотел ответить... И вдруг он схватил ее ладонь обеими руками и прижался к ней щекой. Потом отвернулся и быстро зашагал за Романом Петровичем, стараясь не оглядываться. Анастасия Григорьевна облокотилась на забор, глядя, как уходит Гринька из ее маленького домика. Закатное солнце вызолотило вершины деревьев и крыши. Улица, поросшая редкой травкой, казалась сегодня особенно ухабистой. Роман Петрович и Гринька несли корзины, в которых под помидорами были спрятаны мешочки с медикаментами. Улица подходила к концу. Уже видна была памятная обоим акация с отпиленным суком. Вот и забор, за которым Роман Петрович нашел Гриньку... На углу Гринька не выдержал, оглянулся. "Мамаша" все еще стояла у забора и смотрела вслед уходящим.
ПРОВАЛ
Они вышли на дорогу, ведущую к морю. До стоянки шаланды было еще далеко. Над морем, там, где недавно скрылось солнце, пылало огромное багровое зарево - предвестник ветреной погоды. Скоро Роман Петрович свернул с пыльной дороги и повел Гриньку по кукурузному полю. Двигались они медленно, осторожно ступая меж торчащими из земли кукурузными пеньками. По сторонам часто виднелись бахчи. Можно было нарваться на хозяина поля, вооруженного двустволкой, заряженной крупной солью, а то и дробью. Поля кончились у сырого овражка. Дальше пошел густой кустарник. Пробираться стало труднее. Корявые ветки хлестали по лицу и плечам, цеплялись за дужки корзин... Когда Роман Петрович с Гринькой выбрались к взморью, закатное зарево погасло. С берега надвигался стремительный южный вечер - теплый, темный, звездный. Лишь на высоких и редких перистых облачках задержались нежные розовые блики. А уже через все небо громадным серебряным поясом перекинулся Млечный Путь. Тысячи и тысячи звезд, неподвижных и мерцающих, нависли над землей и морем. Размеренно и глухо бились о берег волны. Отступая, вода сердито шипела и громко шуршала мелкими камешками. Неподалеку от шаланды Христи Ставранаки Роман Петрович еще днем приметил три крупных серых валуна. Между ними он устроился с Гринькой и стал ждать. Лежали они неподвижно, наблюдая, как вспыхивают в воздухе и медленно плывут жуки-светляки, порой теряясь среди ярких звезд. Сперва робко, а затем все смелее и громче зазвенели цикады. Скоро эти звуки слились в негромкий мелодичный хор, в который неприятно врезался далекий сдавленный вопль, шакала... Гринька толкнул Романа Петровича в бок: - Слушай! Роман Петрович насторожился, но ничего, кроме однообразного шума моря да звона цикад, не услышал. Маленькая крепкая рука сжала его локоть: - Идут! Роман Петрович приподнял голову - так кажется, что лучше слышишь в темноте. Но как ни напрягал он слух, ничего напоминающего шаги человека не уловил. Лишь редкие всплески волн да легкий шум ветерка в кустах. А Гринька привалился к его плечу и, жарко дыша в ухо, шепнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11