Вроде похоже на свернувшуюся змею? Я испуганно отшатнулась от ящика, вышла во двор, сломала с дерева рогатую веточку и с этим несерьезным оружием вернулась в подъезд. Вытянула подальше руку и зажатым в ней прутиком потыкала в подозрительный объект.
Змееподобный предмет мягко упал на пол. Я посмотрела, ахнула и двумя руками испуганно зажала себе рот, едва не выколов себе глаз забытым в кулаке прутиком.
На сером бетонном полу подъезда солнечно золотилась длинная рыжая коса, перехваченная на концах веселенькими резиночками с пластмассовыми вишенками.
Косу я узнала сразу, заколки тоже.
Эти симпатичные пасторальные вишенки я самолично приобрела в фирменном магазине «Аксессуары для волос» — отнюдь не для собственной шевелюры, не отличающейся длиной и пышностью, а для подруги, у которой, как у песенной девицы, — «руса коса до пояса».
— Ой, какая прелесть! — приняв безделушку, Ирка зарделась, почти сравнявшись по цвету с вишенками. — У меня были такие заколочки в далекие школьные годы!
Она тут же соорудила прическу с использованием пластмассовых ягод и помчалась к зеркалу — любоваться собой.
— Очень славно, — одобрил красоту жены Иркин супруг Моржик. — Можно еще заплести в косы гирлянду сосисок и повесить на шею ожерелье из бубликов, тогда ты будешь вылитая богиня плодородия. Как ее там? Флора?
— Тогда уж не только Флора, но и Фауна тоже: сосиски-то на деревьях не растут, — заметила я.
Довольная Ирка даже не заметила насмешек. Вишенки понравились ей чрезвычайно, и подруга носила их, снимая только на ночь.
— Ирка, — пробормотала я, поднимая с пола пшеничную косицу.
Коса безжизненно свисала с моих рук, как дохлая змейка. Я жалостливо шмыгнула носом. Что там говорил этот писклявый тип про похищение моей сестры-подруги?
Перепрыгивая через ступеньку, я вернулась в свою квартиру, намереваясь немедленно перезвонить по номеру, который запомнился моему телефонному аппарату последним. Увы, номер моего писклявого собеседника не определился! Я отошла от телефона и высунулась на балкон — глотнуть свежего воздуха и немного успокоиться.
Успокоиться не получилось, потому что на балконе было шумно, как вблизи арены широкомасштабного танкового сражения. В соседней квартире продолжали выяснять отношения несносные Куропаткины. Марина визжала — вдохновенно, безостановочно и задорно, как бензопила лесоруба, выбивающегося в передовики производства, а Гоша время от времени басовито рявкал. Фоном звенела массово бьющаяся посуда, глухо бухали падающие тяжелые предметы и в повторяемой на два голоса и на все лады фразе: «Я тебя убью, скотина!» менялось только последнее слово.
Я тоже стукнула кулаком по перилам балкона, ушибла руку, поискала, на ком бы мне сорвать раздражение, и снова уперлась взглядом в засохшую голубую розу, которой так и не довелось дожить до поры своего пышного цветения и, соответственно, посинения.
— Выброшу, — пообещала я колючему сухостою в кастрюле и потащила емкость с балкона в комнату, а потом в коридор.
Телефон молчал, весело подмигивая мне красными цифирками, не имеющими никакого отношения к номеру телефона Писклявого. Волоча по полу тяжелую кастрюлю, я задом толкнула дверь, выдвинулась на лестничную площадку и вытащила туда же последний приют усопшей розы. Тут победно затрезвонил телефонный аппарат. Я бросила неподъемную кастрюлю под дверью чужой квартиры и в два прыжка вернулась в свою прихожую.
— Где Ирка?! — не своим голосом заорала я на Писклявого, едва он успел вякнуть свое «Алле?».
— Ну, ты даешь! Так мы тебе это и сказали! — противно засмеялся Пискля. — Нашла фрагмент своей сестрички? То-то же, мы шутить не любим! Если не отдашь нам то, что нужно, будешь получать свою Ирку частями. В другой раз ухо пришлем!
— Слушай, почему ты все время говоришь о себе во множественном числе? — не выдержала я. Рассвирепела и тоже перешла на «ты»! — Ты разве августейшая особа?
— Кто?
— Ты? Или тебе нужно говорить «вы»? — издевалась я. — Ладно, твое писклявое величество, говори, чего тебе от меня нужно.
— Добро верни! — взвизгнул Пискля. — Два дня тебе сроку, потом мы уши стричь начнем!
Трубка загудела.
— «Мы, Николай Второй»! — передразнила я отключившегося собеседника. — Уши он будет стричь! Хоть бы толком объяснил, император хренов, какое добро ему нужно!
Надеясь на то, что идиотский разговор с Писклей, пугавшим меня обрезанием Иркиных ушей, есть не что иное, как тупой розыгрыш, я набрала номер домашнего телефона подруги. Трубку никто не брал. Настучала номер Иркиного мобильника — какая-то ехидная девица сообщила мне, что абонент находится вне зоны обслуживания. Я попыталась позвонить на сотовый Моржику, и зловредная электронная барышня воспользовалась возможностью повторить свой текст. Тогда я заменила домашние шортики на джинсики, а шлепанцы на босоножки, вздернула на плечо сумку и таким образом приготовилась к походу в отдаленный Пионерский микрорайон, где в большом удобном доме живут Ирка с Моржиком. Авось там я разберусь, что происходит.
Пятилитровая кастрюля со сложносоставным содержимым — камни, песок, земля, розовый сухоцвет — в мое отсутствие переместилась из-под двери Куропаткиных к квартире других моих соседей, стариков Дунькиных. Причину этого загадочного явления я разгадала без особого труда, потому что в подъезде еще звучали отголоски тяжелых шагов. Очевидно, Гоша Куропаткин не выдержал психической атаки супруги и позорно бежал с поля боя. Моя кастрюля перекрывала ему путь к отступлению, и дюжий Гоша походя передвинул ее подальше.
Не успела я запереть дверь своей квартиры, как рядом опять зашумели, — на сей раз у пенсионеров Дунькиных. Сильно пьющий старикан, известный населению нашего дома под прозвищем Дядьвась, буянил в прихожей своей персональной «двушки», призывая громы небесные на головы «проклятых колдунов, по которым плачет осиновый кол». Я затруднялась представить себе истекающую слезами палку, но, на всякий случай, вернулась в квартиру, дожидаясь, пока рвущийся на лестничную площадку невменяемый Дядьвась будет увлечен старушкой-супругой в родные пенаты. Кто его знает, вдруг упомянутый осиновый кол уже в руках у пьяного скандалиста!
Дверь на лестницу я осмотрительно прикрыла, поэтому не увидела, как разбушевавшийся Дядьвась размашисто пнул мою кастрюлю, зато услышала последовавший за этим долгий и во всех смыслах многоступенчатый грохот, а также не заглушенный им болезненный вскрик и усилившуюся ругань.
— С ума сегодня все посходили! — шепотом пожаловалась я сама себе. — Жара, что ли, на людей действует?
На лестнице стало тише, Дядьвась переместился в жилое помещение и теперь жалобно матерился в ванной — наверное, отмачивал ушибленную конечность в проточной холодной воде. Я вышла на площадку, заперла за собой дверь и поискала глазами самоходную кастрюлю. Она благополучно скатилась со второго этажа на первый. Засохший куст, образовавший монолитную конструкцию со своим керамзито-грунтовым фундаментом, все так же задорно торчал из кастрюли.
— Ты че добро расшвыриваешь? — из квартиры на первом этаже выглянула тетка в шелковом халате с драконами.
Тесно уложенные на ее голове металлические бигуди образовывали подобие шлема и по цвету очень гармонировали с моей кастрюлей.
Произнесенное с нажимом, это ее «добро» закономерно проассоциировалось у меня со словами Пискли.
— Где добро? — насторожилась я.
— Вот добро, — ответила тетка, указывая на кастрюлю. — Ты выбрасываешь, что ли?
— Ага, — подтвердила я.
— Так я себе заберу, — сообщила тетка.
— Там в днище дырка, — предупредила я.
— И хорошо, что дырка, — тетка кивнула, серебристые бигуди блеснули, как рыбья чешуя. — Мне как раз на дачу бак для летнего душа нужен, этот аккурат сгодится. На дырку муж краник с рассекателем приварит, а сверху я вместо крышки фанерку положу. Есть у меня такая подходящая, бывшая дверка от тумбочки.
Я почему-то подумала, что фанеркой тетка разжилась по тому же принципу: подстерегла кого-то, кто нес выбрасывать старую тумбочку, и оторвала себе дверцу, но спорить не стала. Честно говоря, мне совсем не хотелось тащить тяжеленную кастрюлю на помойку.
— А эта ботва тебе не нужна? — спросила еще тетка, пренебрежительно потыкав шлепанцем с помпоном ядовито-зеленые рожки мертвого кустика. — Нет? Тогда я ее выброшу.
Баба неожиданно легко подняла кастрюлю и вышла из подъезда во двор. Я пошла за ней.
На подступах к нашей древней трехэтажке уже не первую неделю велись локальные и вялотекущие дорожно-строительные работы. Неторопливые мужики в комбинезонах с нагрудной надписью «Горблагоустройство» меланхолично конопатили ямы и рытвины битым кирпичом и разным мелким мусором с соседней стройки. В неопределенном будущем предполагалось залатать дыры свежим асфальтом.
— Прям как тут и было! — довольным голосом сообщила бигудястая тетка, вывернув содержимое кастрюли в вакантную ямку.
Действительно, получилось как нельзя лучше: земля и песок из моей кастрюли доверху заполнили рытвину, похоронив под собой несчастный розовый кустик. Керамзит, лежавший на самом дне кастрюли, стал верхним слоем ямочного заполнителя, и могилка синей розы почти не отличалась от других экс-рытвин, приготовленных к асфальтированию.
Я слегка притоптала курганчик над захоронением своей синей розы, полюбовалась делом собственных ног и соседкиных рук и заторопилась на остановку маршруток.
Мы живем вблизи конечной, что очень удобно: в маршрутку еще не успевает набиться народ, можно устроиться поудобнее. Пользуясь возможностью выбора, я уселась впереди, рядом с водителем и начала поедать его глазами, надеясь привлечь к себе внимание и завести разговор на живо интересующую меня тему о похищении общественного автотранспорта малой вместимости вместе с пассажирами.
За рулем маршрутки сидел седовласый мужчина благородной наружности, очень похожий на Ричарда Гира. Думаю, рядом с голливудской звездой он смотрелся бы как брат-близнец. Особенно если бы Гир тоже надел трикотажную майку турецкого производства, спортивные штаны с лампасами и полуфабрикатный головной убор, состоящий из одного матерчатого козырька на круговой резинке.
Мой интерес водила понял правильно.
— Что-то нужно? — поинтересовался он, переключая скорости.
— Вопрос задать можно? — я с готовностью включилась в беседу.
— Что я делаю сегодня вечером? — хохотнул мужик.
— Нет, меня интересует прошедшее время, — я покачала головой и достала из сумки журналистское удостоверение. — Ходят слухи, что в городе угоняют маршрутки. Вы об этом ничего не знаете?
Водила изумленно посмотрел на меня, недоверчиво покрутил головой в джинсовом получепце и правой рукой, в данный момент свободной от рычага переключения скоростей, звонко хлопнул себя по колену.
— Ну, журналюги! Ну, акулы пера! Откуда узнали? Кто рассказал?
— Есть источники, — уклончиво ответила я.
Не пересказывать же ему мою сумбурную беседу с Писклей!
— Ну уж нет, я к вам в источники не записывался, — джинсовый козырек протестующе закачался, и на меня приятно повеяло легким ветерком, — спрашивайте самого Михалыча, если он захочет, пусть сам вам рассказывает о своих приключениях.
— Водителя угнанной маршрутки зовут Михалычем? — уточнила я. — Он тоже на «сорок четвертой» ездит?
— На этом же маршруте, — кивнул водила.
— На Лунной остановите, пожалуйста! — попросил кто-то сзади.
Я немного подумала.
— Знаете, я, конечно, могу встать на дороге и тормозить каждую встречную «сорок четвертую» маршрутку, поджидая нужную машину, но это несколько затруднит работу общественного транспорта. Не говоря уж о том, как это затруднит меня саму. Может, вы мне просто скажете, где я могу найти этого вашего Михалыча?
— Да на конечной! Чего уж проще, мы там торчим на кольце, стартуем строго по расписанию, с интервалом в пятнадцать минут, — «Гир» наконец-то разговорился. — У нас там клуб: курим, языки чешем, перекусываем. Обеды нам горячие туда одна баба с Пионерского на тележке привозит, опять же сортир там для нас поставили…
— Водитель! На Лунной просили! — возмущенно закричали сзади.
Водила хамски подрезал «Москвич» в правом ряду, по дуге притерся к тротуару и рявкнул, обернувшись назад:
— Лунная! Кому надо, выпрыгивает! Кто остается, называет остановки заблаговременно и громко! — «Гир» набрал воздуха в грудь и заорал: — Водитель глухой!!!
— Жалко, что не немой, — пробормотала я, тряся головой, как собака после купания.
Оглушительный водительский вопль надолго лишил меня слуха и желания разговаривать.
К Иркиному дому в частном секторе на окраине города я подошла в сиреневых сумерках, после пятнадцатиминутной пробежки по тропинке через поле. Если бы не необходимость спешить, вызванная вполне понятным беспокойством о судьбе подруги, пешая прогулка доставила бы мне удовольствие. Я бы разулась, чтобы шлепать босыми ногами по теплой утоптанной дорожке, и полной грудью дышала бы незагазованным воздухом, за долгий летний день настоявшимся на полевых травах до крепости спиртовой наливки. Однако сейчас меня ничто не радовало, и запах мяты и полыни не успокаивал нервы, а только заставлял чихать.
Из обитателей дома на месте была только собака, овчарка Томас. Пес безмятежно спал в вольере и при моем появлении даже голову не приподнял, только раза три-четыре негромко стукнул о дощатый пол хвостом: мол, вижу, ты пришла, но мне до этого нет дела. Томкино равнодушие объяснялось жарой и отсутствием у собаки аппетита, будь пес голоден, он уже прыгнул бы в мои объятия прямо через ограду.
— Дрыхнешь? — спросила я, открывая дверь в собачий загон. — Вот ты тут валяешься без задних ног, а хозяйку твою украли!
Пес неохотно сел, краем глаза заглянул в миску с остатками овсянки и почесал себя за ухом задней лапой, словно недоумевая, кому и зачем понадобилось красть Ирку. Я тоже никак не могла этого понять и пошла в дом, надеясь увидеть что-нибудь такое, что поможет мне разобраться в ситуации.
1 2 3 4 5 6 7