https://wodolei.ru/catalog/vodonagrevateli/Ariston/
— Там нашлись шестнадцать непросыхающих парней, все они храбро не выходили на улицу с самого Рождества. Кроме того, общежитие хоть и стоит поблизости от замка, но это еще ничего не значит. На смотровых площадках перебывало за эти дни столько народу, что никто ни на кого не обращал внимания. Риск засветиться был для всех одинаково велик либо, как мы видим, мал. Разумеется, найдется еще на удивление много людей, живущих там наверху, поблизости от места происшествия. Их, конечно, стоит прощупать в первую очередь…
Он пустил по кругу копию опроса. Хафнер, впечатлившийся такой основательной подготовкой своего коллеги, немедленно потянулся к фляжке. Против этого никто больше не возражал, за долгие месяцы комиссар ухитрился добиться того, что его алкоголизм все считали некой игрой природы. Да, Лейдиг даже поинтересовался с непривычной проникновенностью, кто же сделал ему такой симпатичный рождественский подарок.
— Приятели, — смущенно буркнул пьяница. — Ты их не знаешь, но можно как-нибудь встретиться и выпить вместе — вот только разгребем все это дерьмо, и на душе будет спокойно. Тогда и выпьем от души.
— Прежде всего, я считаю, что мы не должны полировать ручки окрестных домов, это может сделать и парочка… — Штерн замялся, подыскивая подходящее слово, было заметно, что это дается ему нелегко.
— …коллег ниже нас по званию, — подсказал ему Лейдиг и глупо улыбнулся.
— Да, верно, стажеров… Итак, по рассказу шефа у меня сложилось очень странное впечатление об отце жертвы. Конечно, ему это не понравится, но мы должны больше о нем разузнать.
— Можешь говорить спокойно. — Тойер покосился на Ильдирим. — Прокуратура тоже участвует в нашем расследовании. Наконец-то.
Не успела прокурор открыть рот, чтобы отразить атаку, как вмешался Хафнер. С остекленевшим взглядом он спросил:
— Вы трахаетесь, да? Вы друг с другом?
Побагровевшему от стыда шефу ничего не оставалось, как углубиться — в который раз? — в изучение страниц «Свинцовых времен», на этот раз он открыл иллюстративную часть в конце книги.
Это оказалось так просто — он узнал его почти без усилий. Конрад Пильц, тогда он еще мог грозно размахивать своим революционным кулаком, впоследствии утраченным.
— «Члены Социалистического коллектива пациентов и сочувствующие лица, среди них будущие террористы второго поколения», — почти пропел он подпись под снимком. Не так-то просто сбить его с курса.
Хафнер прищелкнул языком.
Тут Ильдирим вспомнила, что ей еще нужно успеть в магазин за продуктами. Тойер по ошибке чуть не поцеловал на прощанье стоявшего рядом с ней Лейдига. Праздничная агония наконец-то прекратилась.
Методы допроса, применявшиеся коллегой Хафнером, балансировали на грани между гениальной лаконичностью и демагогией. Дан и Пильц сидели, присмирев, на двух стульях в центре кабинета; полицейские расположились вокруг, на стульях, на письменных столах, лишь Хафнер семенил вокруг постаревших революционеров мелкими шажками и только что не пританцовывал по-боксерски.
— Вы негодяи! — ревел он. — Тунеядцы, прохвосты. Известно ли вам, что на самом деле представлял собой СКП? Удар кинжалом в спину немецкой социал-демократии. Той самой партии, чьи члены при Адольфе Гитлере рисковали жизнью, собственной шкурой, и это надо понимать буквально, ведь мерзавцы нацисты делали из нас абажуры! И вам это должно быть известно!
— Насколько мне известно, меня на этой фотографии нет, — раздраженно буркнул Дан.
— На этой нет! — подтвердил Хафнер тоном яростного протеста. — Но это далеко не единственное наше доказательство.
Это прозвучало настолько убедительно, что даже Тойер на мгновение поверил.
— Все так, — заговорил Пильц. — Я ушел на нелегальное положение. Верно. И я поплатился за это. Во многих отношениях… — Он поднял кверху свои руки-протезы, придававшие ему сходство с роботом. — Но к Роне это не имеет ни малейшего отношения.
— Вы оказали нам любезность, — напыщенно вмешался Лейдиг, — и пришли на нашу маленькую субботнюю вечеринку. Но и мы не сидели весь день сложа руки. Пункт первый, господин Пильц: не существовало человека с вашим именем, который сделался нелегалом, в коллективе пациентов тоже не было Пильца, да и в Гейдельберге Конрад Пильц не учился в те годы. Поэтому нам интересно узнать, кто вы такой на самом деле.
— Во вторых, — Штерн встретился взглядом с Даном, и тот выдержал зрительный контакт без явных проблем, — мы пообщались с вашим компаньоном. Верно, в среду вы находились до какого-то часа в вашей конторе. Но он ушел в десять. После этого у вас нет никакого алиби, господин Дан. Точное время смерти Рони нам пока не известно, но мы его скоро узнаем.
— Да это просто смешно! — Дан впервые повысил голос. — По-вашему, я убил свою дочь? С какой стати? Нелепость какая!
— Не только убили! — закричал Хафнер. — Вдобавок еще и надругались над трупом!
Тойер внимательно следил, какой будет реакция Дана. Он никак не отреагировал и ничего не спросил.
— Поищите фамилию Шустер — это я. — Пильц говорил усталым голосом. — Пильцем я стал после женитьбы.
— Как поживает ваша супруга? — поинтересовался Тойер.
— Мы развелись, давно уже, еще до того, как меня арестовали в тонущей ГДР. Но фамилию жены я сохранил, это ведь не запрещено законом.
— Но эта фамилия лишь одна из многих, — вмешался Тойер. — Давайте разберемся по порядку. Значит, от рождения вы были Шустером, теперь вы Пильц… А в промежутке у вас найдутся и другие фамилии?
— Да, — кивнул Пильц. — Я был еще Мюллером.
— Как оригинально! — с издевкой отозвался Хафнер.
— Ну а вы? — Тойер снова повернулся к Дану. — Не странно ли? Вы с большей охотой готовы приютить у себя в доме бывшего террориста, чем родную дочь, и при этом изображаете из себя невинного и кроткого ягненка.
Дан покачал головой и уставился себе под ноги. Наконец он сказал:
— Я юрист. Меня вы не проймете своим напором. Мы явились к вам добровольно. У вас нет права нас задерживать. Теперь я хочу уйти. Мы уходим.
Тойер кивнул.
— Сразу видно, кто из вас главный, — заметил он. — Может, господин Пильц еще немного задержится?
Пильц отказался, однако, как показалось гаупт-комиссару, без особой решимости. Тойер подумал, что при первой благоприятной возможности поговорит один на один с бывшим террористом.
Когда комиссары, наконец, снова остались одни, Тойер с удивлением обнаружил, что не все парни разделяют его позицию. Только Хафнер, забыв свою прежнюю версию о женщине-убийце, настаивал теперь на том, что преступление совершил Пильц.
— Во-первых, — кричал грубиян следователь, — у него нет алиби! Во-вторых, он был террористом, а значит, у него нет совести! В-третьих…
— …У него нет обеих рук, — простонал Лейдиг. — Шеф, честно говоря, мне кажется, мы идем не той дорогой. Факты не складываются в четкую картину и, более того, ситуация попахивает фарсом.
— Пильц уже получил по заслугам, — добавил Штерн. — И вообще, с какой стати ему было убивать девчонку?
Возражений у Тойера не нашлось. По-видимому, ребята были правы, но гаупткомиссар все-таки чуточку обиделся.
— Встречаемся завтра, — объявил он, и его дружелюбный тон прозвучал натянуто. — Хватит с нас праздников.
— В понедельник будет еще один, — проскулил Штерн. — Мои родители экономят на всем, но именно этот проклятый праздник Богоявления всегда отмечают. Ох, меня ждут кофе, домашний пирог и обязательные советы отца, куда вложить деньги на постройку дома.
— Скажи спасибо, что ты сам из полиции, — рассмеялся Хафнер. — Какой-нибудь говнюк уже давно такого бы наколбасил, что разбираться пришлось бы нам.
В последующие дни его шеф не раз вспоминал это пророчество — тем более что непросыхающий служитель закона на один день выбыл из игры.
Тойер занимался любовью с Ильдирим, медленно, самозабвенно и при этом все же не без спортивного азарта. Он становился все лучше, рафинированней и, самое главное, выносливей — для этого он считал в уме до ста одного.
На этот раз прокурор отпустила его раньше времени.
— Семьдесят три, — разочарованно проговорил он.
— Прости, — она выпрямилась, ее левая грудь мягко ударила его в висок. — Просто я не в силах переварить тот факт, что Бабетта уже занималась этим же самым. Как можно так опрометчиво, так рискованно… С ума сойти! — Она покачала головой.
Старший гаупткомиссар выслушал ее рассказ без особого удивления. Молодежь была для него загадкой даже в те далекие времена, когда он и сам принадлежал к ней, а уж с сексом проблем у Тойера не уменьшалось, несмотря на все его старания.
— Она говорит, что мы ревем как бешеные слоны.
— Я был уверен, что она спит в такое время.
Ильдирим отодвинула подушки и голышом побежала за халатом.
— Я тоже так думала. Но ведь и у нас тоже не всю ночь бывает крепкий сон.
— Она еще ребенок, а дети спят крепко.
— Увы, кажется, она уже выросла.
Комиссар, стыдливо обернув простыней свой могучий торс, разглядывал свою подружку в неверном свете, падавшем в комнату с улицы. Она смотрела в окно, что там ее так заинтересовало? Халат был небрежно наброшен на плечи. Тойер увидел между распахнутыми полами небольшой иссиня-черный пучок волос и едва не задохнулся от подступившей к горлу волны нежности. Удивляясь собственной реакции, осторожно кашлянул.
— Она говорит, что Озгюр тоже живет в Берггейме. Что от нас видна его квартира, но не говорит, какая… ты еще вспоминаешь иногда Хорнунг?
— Вообще-то нет, — ответил Тойер, в какой-то мере пораженный своим ответом, ведь он сказал правду. Они расстались полгода назад. — Но я предполагаю, что это еще придет, — утешительным тоном добавил он со своей обычной бестактностью.
Но судьба благоволила к нему, Ильдирим невольно рассмеялась:
— За половину твоих высказываний тебя мало повесить, а другая половина совершенно никчемная. Мне это нравится.
Ага, в халате у нее лежат сигареты. С одной стороны, он это не одобрил, а с другой, обрадовался — ему хотелось курить, несмотря на недавние благие намерения. Поэтому он с мольбой протянул руку и сказал:
— Утром куплю кочан салата-латука.
Ильдирим строго прищурилась.
— Отнеси мои слова ко второй половине, — кротко пробормотал он.
Прикурив от ее зажигалки, он прислонился спиной к стене. Складки ткани живописно лежали на его бедрах. Что же приспособить под пепельницу?
— Выдвинь ящик столика, — сказала Ильдирим, угадав его мысли. — Там жестяная коробка. Бабетта наклеила на нее записку: «Тут лежит нечистая совесть». «Совесть» она написала через «и», но вообще в школе у нее дела идут лучше… — Затянувшись, она вернулась к окну и снова устремила свой взор в ночь, отыскивая там коварного Озгюра, при этом стряхнула пепел в кактус.
— Я поговорю с ней, — неожиданно для себя заявил Тойер. — И с тем… парнем (неужели это говорит он?) — тормозну его малость…
— Правда? Поговоришь? — Ильдирим смотрела на него вытаращенными глазами, которые напоминали теперь шарики для пинг-понга. — Это просто… такого для меня еще никто не делал…
— Ничего себе! — обиженно возразил полицейский. — А кто прогнал Терфельдена?
— Нет, я хотела сказать, таких нормальных вещей. Как в кино… друг помогает подруге, совершенно нормально…
Тойер, уже вполне хладнокровно, решил воспользоваться ее растроганностью:
— Ребята мои что-то плохо пашут… Хафнер — тот старается; пожалуй, если я прикажу, догонит ради меня кабана… А для остальных, по-моему, терроризм — нечто скучное и отжившее, как прошлогодний снег… Ты можешь немного продлить нам сроки по этому делу?
Ильдирим отошла от окна и залезла к нему под одеяло:
— Я точно не стану этого делать, господин комиссар. Потому что мне предстоят кое-какие перемены.
— Что?! — воскликнул Тойер и мгновенно испугался. — Ты беременна?
Ильдирим хихикнула:
— Нет, не бойся. Просто я должна в течение года освободить эту квартиру. Так требует хозяин, он сам собирается тут жить. Кроме того, он утверждает, что сдал жилье мне, одинокой турчанке, а теперь мы живем тут втроем. И ведь прав, гаденыш.
— Мы могли бы съехаться, — прошептал Тойер и тихонько признался себе, что не прочь разделаться со счетом до ста одного. Поэтому и сказал. Счет… при мысли об этом у него до боли сладко потянуло внизу живота. Что с Ильдирим? Она стонет? Нет, плачет. Растрогана. Не зная, что ему делать, могучий сыщик прибег к своему излюбленному методу решения проблем. Он заснул.
4
Воскресенье прошло тихо и спокойно, у четырех сыщиков даже постепенно закралось подозрение, что они малость перестарались в своем служебном рвении. Судебные медики поддерживали версию преступления с применением насилия. Роня приняла большую дозу снотворного. По их мнению, она очень быстро отключилась. Невероятно, чтобы она могла в таком состоянии перелезть через заграждение.
— Все они баловались дурью! — проорал Хафнер. — Те же Баадер, Энслин. Поглядите-ка на Малера, теперь он вместе с нацистами. А ведь такие вещи не делаются без наркоты. — Разглагольствуя, Хафнер так часто прикладывался к своему «флахману», что Тойеру невольно пришло на ум определение «беспробудно».
Лейдиг, чьи руки летали над клавиатурой компьютера почти как у пианиста, торжествующе объявил:
— Вот, шеф, мы получили психологическое заключение на нашего нового знакомого. Составлено в семидесятые, когда Пильц, он же Шустер, был объявлен в розыск. «Один из глашатаев крайних левых в Гейдельберге, студент-социолог Конрад Шустер, в шестидесятые годы бежал при драматических обстоятельствах из Потсдама в Западный Берлин. С тех пор им владело парадоксальное состояние духа: если уж ему удалось под огнем пограничников перейти через границу восточного сектора целым и невредимым, самые трудные задачи стали казаться ему решаемыми, все дело лишь в желании и соответствующем настрое. Он нередко балансировал на грани мании величия. С другой стороны, бегство на Запад не принесло ему желаемого успеха. Прежде всего, ему не удавалось преодолеть страх перед экзаменами, ведь успешно выдержанный экзамен — тоже своего рода переход через границу, и кто знает, что его ждало по ту сторону, что, наконец, гнало его в объятия СКП».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Он пустил по кругу копию опроса. Хафнер, впечатлившийся такой основательной подготовкой своего коллеги, немедленно потянулся к фляжке. Против этого никто больше не возражал, за долгие месяцы комиссар ухитрился добиться того, что его алкоголизм все считали некой игрой природы. Да, Лейдиг даже поинтересовался с непривычной проникновенностью, кто же сделал ему такой симпатичный рождественский подарок.
— Приятели, — смущенно буркнул пьяница. — Ты их не знаешь, но можно как-нибудь встретиться и выпить вместе — вот только разгребем все это дерьмо, и на душе будет спокойно. Тогда и выпьем от души.
— Прежде всего, я считаю, что мы не должны полировать ручки окрестных домов, это может сделать и парочка… — Штерн замялся, подыскивая подходящее слово, было заметно, что это дается ему нелегко.
— …коллег ниже нас по званию, — подсказал ему Лейдиг и глупо улыбнулся.
— Да, верно, стажеров… Итак, по рассказу шефа у меня сложилось очень странное впечатление об отце жертвы. Конечно, ему это не понравится, но мы должны больше о нем разузнать.
— Можешь говорить спокойно. — Тойер покосился на Ильдирим. — Прокуратура тоже участвует в нашем расследовании. Наконец-то.
Не успела прокурор открыть рот, чтобы отразить атаку, как вмешался Хафнер. С остекленевшим взглядом он спросил:
— Вы трахаетесь, да? Вы друг с другом?
Побагровевшему от стыда шефу ничего не оставалось, как углубиться — в который раз? — в изучение страниц «Свинцовых времен», на этот раз он открыл иллюстративную часть в конце книги.
Это оказалось так просто — он узнал его почти без усилий. Конрад Пильц, тогда он еще мог грозно размахивать своим революционным кулаком, впоследствии утраченным.
— «Члены Социалистического коллектива пациентов и сочувствующие лица, среди них будущие террористы второго поколения», — почти пропел он подпись под снимком. Не так-то просто сбить его с курса.
Хафнер прищелкнул языком.
Тут Ильдирим вспомнила, что ей еще нужно успеть в магазин за продуктами. Тойер по ошибке чуть не поцеловал на прощанье стоявшего рядом с ней Лейдига. Праздничная агония наконец-то прекратилась.
Методы допроса, применявшиеся коллегой Хафнером, балансировали на грани между гениальной лаконичностью и демагогией. Дан и Пильц сидели, присмирев, на двух стульях в центре кабинета; полицейские расположились вокруг, на стульях, на письменных столах, лишь Хафнер семенил вокруг постаревших революционеров мелкими шажками и только что не пританцовывал по-боксерски.
— Вы негодяи! — ревел он. — Тунеядцы, прохвосты. Известно ли вам, что на самом деле представлял собой СКП? Удар кинжалом в спину немецкой социал-демократии. Той самой партии, чьи члены при Адольфе Гитлере рисковали жизнью, собственной шкурой, и это надо понимать буквально, ведь мерзавцы нацисты делали из нас абажуры! И вам это должно быть известно!
— Насколько мне известно, меня на этой фотографии нет, — раздраженно буркнул Дан.
— На этой нет! — подтвердил Хафнер тоном яростного протеста. — Но это далеко не единственное наше доказательство.
Это прозвучало настолько убедительно, что даже Тойер на мгновение поверил.
— Все так, — заговорил Пильц. — Я ушел на нелегальное положение. Верно. И я поплатился за это. Во многих отношениях… — Он поднял кверху свои руки-протезы, придававшие ему сходство с роботом. — Но к Роне это не имеет ни малейшего отношения.
— Вы оказали нам любезность, — напыщенно вмешался Лейдиг, — и пришли на нашу маленькую субботнюю вечеринку. Но и мы не сидели весь день сложа руки. Пункт первый, господин Пильц: не существовало человека с вашим именем, который сделался нелегалом, в коллективе пациентов тоже не было Пильца, да и в Гейдельберге Конрад Пильц не учился в те годы. Поэтому нам интересно узнать, кто вы такой на самом деле.
— Во вторых, — Штерн встретился взглядом с Даном, и тот выдержал зрительный контакт без явных проблем, — мы пообщались с вашим компаньоном. Верно, в среду вы находились до какого-то часа в вашей конторе. Но он ушел в десять. После этого у вас нет никакого алиби, господин Дан. Точное время смерти Рони нам пока не известно, но мы его скоро узнаем.
— Да это просто смешно! — Дан впервые повысил голос. — По-вашему, я убил свою дочь? С какой стати? Нелепость какая!
— Не только убили! — закричал Хафнер. — Вдобавок еще и надругались над трупом!
Тойер внимательно следил, какой будет реакция Дана. Он никак не отреагировал и ничего не спросил.
— Поищите фамилию Шустер — это я. — Пильц говорил усталым голосом. — Пильцем я стал после женитьбы.
— Как поживает ваша супруга? — поинтересовался Тойер.
— Мы развелись, давно уже, еще до того, как меня арестовали в тонущей ГДР. Но фамилию жены я сохранил, это ведь не запрещено законом.
— Но эта фамилия лишь одна из многих, — вмешался Тойер. — Давайте разберемся по порядку. Значит, от рождения вы были Шустером, теперь вы Пильц… А в промежутке у вас найдутся и другие фамилии?
— Да, — кивнул Пильц. — Я был еще Мюллером.
— Как оригинально! — с издевкой отозвался Хафнер.
— Ну а вы? — Тойер снова повернулся к Дану. — Не странно ли? Вы с большей охотой готовы приютить у себя в доме бывшего террориста, чем родную дочь, и при этом изображаете из себя невинного и кроткого ягненка.
Дан покачал головой и уставился себе под ноги. Наконец он сказал:
— Я юрист. Меня вы не проймете своим напором. Мы явились к вам добровольно. У вас нет права нас задерживать. Теперь я хочу уйти. Мы уходим.
Тойер кивнул.
— Сразу видно, кто из вас главный, — заметил он. — Может, господин Пильц еще немного задержится?
Пильц отказался, однако, как показалось гаупт-комиссару, без особой решимости. Тойер подумал, что при первой благоприятной возможности поговорит один на один с бывшим террористом.
Когда комиссары, наконец, снова остались одни, Тойер с удивлением обнаружил, что не все парни разделяют его позицию. Только Хафнер, забыв свою прежнюю версию о женщине-убийце, настаивал теперь на том, что преступление совершил Пильц.
— Во-первых, — кричал грубиян следователь, — у него нет алиби! Во-вторых, он был террористом, а значит, у него нет совести! В-третьих…
— …У него нет обеих рук, — простонал Лейдиг. — Шеф, честно говоря, мне кажется, мы идем не той дорогой. Факты не складываются в четкую картину и, более того, ситуация попахивает фарсом.
— Пильц уже получил по заслугам, — добавил Штерн. — И вообще, с какой стати ему было убивать девчонку?
Возражений у Тойера не нашлось. По-видимому, ребята были правы, но гаупткомиссар все-таки чуточку обиделся.
— Встречаемся завтра, — объявил он, и его дружелюбный тон прозвучал натянуто. — Хватит с нас праздников.
— В понедельник будет еще один, — проскулил Штерн. — Мои родители экономят на всем, но именно этот проклятый праздник Богоявления всегда отмечают. Ох, меня ждут кофе, домашний пирог и обязательные советы отца, куда вложить деньги на постройку дома.
— Скажи спасибо, что ты сам из полиции, — рассмеялся Хафнер. — Какой-нибудь говнюк уже давно такого бы наколбасил, что разбираться пришлось бы нам.
В последующие дни его шеф не раз вспоминал это пророчество — тем более что непросыхающий служитель закона на один день выбыл из игры.
Тойер занимался любовью с Ильдирим, медленно, самозабвенно и при этом все же не без спортивного азарта. Он становился все лучше, рафинированней и, самое главное, выносливей — для этого он считал в уме до ста одного.
На этот раз прокурор отпустила его раньше времени.
— Семьдесят три, — разочарованно проговорил он.
— Прости, — она выпрямилась, ее левая грудь мягко ударила его в висок. — Просто я не в силах переварить тот факт, что Бабетта уже занималась этим же самым. Как можно так опрометчиво, так рискованно… С ума сойти! — Она покачала головой.
Старший гаупткомиссар выслушал ее рассказ без особого удивления. Молодежь была для него загадкой даже в те далекие времена, когда он и сам принадлежал к ней, а уж с сексом проблем у Тойера не уменьшалось, несмотря на все его старания.
— Она говорит, что мы ревем как бешеные слоны.
— Я был уверен, что она спит в такое время.
Ильдирим отодвинула подушки и голышом побежала за халатом.
— Я тоже так думала. Но ведь и у нас тоже не всю ночь бывает крепкий сон.
— Она еще ребенок, а дети спят крепко.
— Увы, кажется, она уже выросла.
Комиссар, стыдливо обернув простыней свой могучий торс, разглядывал свою подружку в неверном свете, падавшем в комнату с улицы. Она смотрела в окно, что там ее так заинтересовало? Халат был небрежно наброшен на плечи. Тойер увидел между распахнутыми полами небольшой иссиня-черный пучок волос и едва не задохнулся от подступившей к горлу волны нежности. Удивляясь собственной реакции, осторожно кашлянул.
— Она говорит, что Озгюр тоже живет в Берггейме. Что от нас видна его квартира, но не говорит, какая… ты еще вспоминаешь иногда Хорнунг?
— Вообще-то нет, — ответил Тойер, в какой-то мере пораженный своим ответом, ведь он сказал правду. Они расстались полгода назад. — Но я предполагаю, что это еще придет, — утешительным тоном добавил он со своей обычной бестактностью.
Но судьба благоволила к нему, Ильдирим невольно рассмеялась:
— За половину твоих высказываний тебя мало повесить, а другая половина совершенно никчемная. Мне это нравится.
Ага, в халате у нее лежат сигареты. С одной стороны, он это не одобрил, а с другой, обрадовался — ему хотелось курить, несмотря на недавние благие намерения. Поэтому он с мольбой протянул руку и сказал:
— Утром куплю кочан салата-латука.
Ильдирим строго прищурилась.
— Отнеси мои слова ко второй половине, — кротко пробормотал он.
Прикурив от ее зажигалки, он прислонился спиной к стене. Складки ткани живописно лежали на его бедрах. Что же приспособить под пепельницу?
— Выдвинь ящик столика, — сказала Ильдирим, угадав его мысли. — Там жестяная коробка. Бабетта наклеила на нее записку: «Тут лежит нечистая совесть». «Совесть» она написала через «и», но вообще в школе у нее дела идут лучше… — Затянувшись, она вернулась к окну и снова устремила свой взор в ночь, отыскивая там коварного Озгюра, при этом стряхнула пепел в кактус.
— Я поговорю с ней, — неожиданно для себя заявил Тойер. — И с тем… парнем (неужели это говорит он?) — тормозну его малость…
— Правда? Поговоришь? — Ильдирим смотрела на него вытаращенными глазами, которые напоминали теперь шарики для пинг-понга. — Это просто… такого для меня еще никто не делал…
— Ничего себе! — обиженно возразил полицейский. — А кто прогнал Терфельдена?
— Нет, я хотела сказать, таких нормальных вещей. Как в кино… друг помогает подруге, совершенно нормально…
Тойер, уже вполне хладнокровно, решил воспользоваться ее растроганностью:
— Ребята мои что-то плохо пашут… Хафнер — тот старается; пожалуй, если я прикажу, догонит ради меня кабана… А для остальных, по-моему, терроризм — нечто скучное и отжившее, как прошлогодний снег… Ты можешь немного продлить нам сроки по этому делу?
Ильдирим отошла от окна и залезла к нему под одеяло:
— Я точно не стану этого делать, господин комиссар. Потому что мне предстоят кое-какие перемены.
— Что?! — воскликнул Тойер и мгновенно испугался. — Ты беременна?
Ильдирим хихикнула:
— Нет, не бойся. Просто я должна в течение года освободить эту квартиру. Так требует хозяин, он сам собирается тут жить. Кроме того, он утверждает, что сдал жилье мне, одинокой турчанке, а теперь мы живем тут втроем. И ведь прав, гаденыш.
— Мы могли бы съехаться, — прошептал Тойер и тихонько признался себе, что не прочь разделаться со счетом до ста одного. Поэтому и сказал. Счет… при мысли об этом у него до боли сладко потянуло внизу живота. Что с Ильдирим? Она стонет? Нет, плачет. Растрогана. Не зная, что ему делать, могучий сыщик прибег к своему излюбленному методу решения проблем. Он заснул.
4
Воскресенье прошло тихо и спокойно, у четырех сыщиков даже постепенно закралось подозрение, что они малость перестарались в своем служебном рвении. Судебные медики поддерживали версию преступления с применением насилия. Роня приняла большую дозу снотворного. По их мнению, она очень быстро отключилась. Невероятно, чтобы она могла в таком состоянии перелезть через заграждение.
— Все они баловались дурью! — проорал Хафнер. — Те же Баадер, Энслин. Поглядите-ка на Малера, теперь он вместе с нацистами. А ведь такие вещи не делаются без наркоты. — Разглагольствуя, Хафнер так часто прикладывался к своему «флахману», что Тойеру невольно пришло на ум определение «беспробудно».
Лейдиг, чьи руки летали над клавиатурой компьютера почти как у пианиста, торжествующе объявил:
— Вот, шеф, мы получили психологическое заключение на нашего нового знакомого. Составлено в семидесятые, когда Пильц, он же Шустер, был объявлен в розыск. «Один из глашатаев крайних левых в Гейдельберге, студент-социолог Конрад Шустер, в шестидесятые годы бежал при драматических обстоятельствах из Потсдама в Западный Берлин. С тех пор им владело парадоксальное состояние духа: если уж ему удалось под огнем пограничников перейти через границу восточного сектора целым и невредимым, самые трудные задачи стали казаться ему решаемыми, все дело лишь в желании и соответствующем настрое. Он нередко балансировал на грани мании величия. С другой стороны, бегство на Запад не принесло ему желаемого успеха. Прежде всего, ему не удавалось преодолеть страх перед экзаменами, ведь успешно выдержанный экзамен — тоже своего рода переход через границу, и кто знает, что его ждало по ту сторону, что, наконец, гнало его в объятия СКП».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28