чувство недосказанности.
- Ты проснешься, урод, или тебе по носопырке шарахнуть?
- Урод?
Только это слово протрезвило Топора. Он еще сильнее распахнул глаза, хотя они и без того уже были открыты, вгляделся в нечто белесое и мутное перед собой и чуть не закричал: "Жо-о-орка!"
Спасли губы. Они бы при всем желании не открылись до энергичной буквы "ж". Получилось глупое и глухое, как шорох разминаемых в пальцах сухой травы:
- Шо-о-огка...
- Не ори, - показывая пример, прохрипел в шепоте Жора Прокудин. Пошли во двор.
- А сколько это... вгемени?
- Без десяти четыре. Детское время.
Во дворе, при сером свете луны, Топор чуть было опять не поверил в то, что спит. На идущем впереди него человеке была надета матроска, и синий гюйс смотрелся на спине криво пришитым лоскутом. Вместо вареных джинсов на ногах колоколами болтались черные брючины. Топор еле сдержал желание спросить моряка, не ошибся ли он адресом.
Обернувшись, Жора Прокудин наконец-то во всей красе продемонстрировал свое небритое лицо. Только волосы, его чернявые, вечно перепутанные волосы лежали соломой. Где Прокудин смог достать такой клейкий бриолин, Топор не мог даже представить.
- Ты все-таки шив, - прошептал он.
- Чего-чего? - не понял Жора.
- Ты шив, шив, шив...
Повис на нем Топор.
- Ну, ты это... того, - попытался отцепить руки с шеи Прокудин. - Не хнычь... А то соплями меня всего измажешь...
- Ты все-таки шив... А как ты спашшя?.. Как?.. Сплыгнул с самолета?.. Шплыгнул?
- А нормально ты говорить не можешь? Без шипения...
- Ишо губы болят... И лицо...
- Да-а... У тебя точно сейчас лишо, а не лицо, - улыбнулся Жора Прокудин от вида того узкоглазо-азиатского, что смотрело сейчас на него.
- Я им не шкасал... Нишего не шкасал...
- Чего не сказал?
- Ну, про твой угон шамолета... Как сбег... Там, в машине...
- Ты прирожденный конспиратор, - похвалил Жора. - Тебе бы в начале века родиться... точно бы большевиком-подпольщиком стал.
- А где твоя одефда?
- Рыбам дал поносить.
- Каким гыбам?
- Ну, какие в Черном море есть?.. Скумбрия там, кефаль... Слушай, а Жанетка не уехала?
- Нет. Вешером поефда нету.
- А-а, ну да- - вечером, - самому себе перевел Жора Прокудин. - А этот... ну, моль бледная, стихоплет, свалил?
Тяжким вздохом Топор ответил лучше любых слов.
Если бы не приблудный поэт Бенедиктинов, он бы видел голую Жанетку не во сне, а наяву.
- Он ей вешь веши штихи шитал. Про любовь... Складно так... Она двафды плакала... Но вообфе-то стихи хорошие. Не то фто "Он уехал прошь на ношной электгичке..."
- С этим Пастернаком недорезанным я утром разберусь, - плюнул в сторону окна Жора Прокудин. - По полной форме. Будет вынос тела... А ты давай в темпе вальса одевайся! Еще не все фишки поставлены!
- Одевасса?.. А зашем? - удивился Топор.
- По пути объясню.
- А там сам что... так и пойдешь?
Жора Прокудин окинул взглядом свою матросскую форму, огромные ботинки - прогары и похвастался:
- Подарок Нейптуна! Понял?.. Меня морские погранцы в море подобрали. Наплел им, что на надувной шлюпке заплыл слишком далеко, а она того шш-шик и лопнула!
- Повегили?
- Ты меня обижаешь, Топор!.. Неужели я хоть раз в жизни сфальшивил? Ты видел актера, талантливее меня?
- А ты был актегом? - принял все за чистую монету Топор.
- Весь мир театр, милый мой! Просто одним достаются хорошие роли, а другим - плохие. Ты какую предпочитаешь?
- Ховофую...
- Ну, и умница!.. Иди переодевайся!.. Ты, кстати, деньги со стола тогда забрал?
- Ага.
- Вот это молодец! Я - не спонсор. Я не хочу финансировать реформу в армии, - провел ладонью по мягкому рукаву фланелевки и добавил: - и флота...
Глава тридцать шестая
ДОПРОС КОММУНИСТА-БУХГАЛТЕРА
У лысого мужичка руки оказались совсем не по возрасту крепкими. Загорелое изношенное лицо смотрелось на шесть десятков, руки - на сорок лет.
Когда они с трудом привязали мужичка к верстаку в сарае, Жору Прокудина и Топора уже можно было сушить. Отерев густой пот со лба рукавом, Жора посмотрел на черные пятки мужичка и спросил:
- Где Гвидонов?
- Я в милицию на вас заявлю, - ответил хозяин дома и дернулся под веревками.
Веревки были добротными. Как и все остальное в его сарае: верстак дубового дерева, мини-бетономешалка в углу, кадушка, инструменты, висящие на стене ровненько-ровненько, будто и не русским человеком был мужик, а немцем или шведом.
Он и не кричал, собственно, когда они вдвоем сорвали его с тепленькой постельки, не матюгался, а только угрожал милицией, точно не парни вязали его, а дети малые.
- Ладно, - согласился с юридической наивностью хозяина Жора Прокудин. - Сменим вопрос. Где остальные мешки?
- Я вас не знаю... Кто вы?..
- Народные мстители. Робин Гуды.
- В морской форме? - скосил глаза мужичок на жориков клеш.
- А что, у мстителей не может быть подразделение морских пехотинцев?
- Ты зря тронул меня, - с необычной злостью сказал мужичок.
Если бы на нем была одежда посерьезней, Жора Прокудин еще проникся бы тревогой, а на фоне застираной серой майки и трусов в алых маках - любая угроза воспринималась анекдотически.
- Так где мешки, хозяин? - заглянув в пустой барабан бетономешалки, поинтересовался Жора. - Говори сам, а то весь дом перероем.
- Ройте.
- Какой-то ты негостеприимный...
Милиция будет с вами гостеприимничать!
- Ты слышал? - спросил Прокудин сидящего на кадушке Топора. - Он меня уже заколебал своей милицией!.. Ты что, дядя, в органах служил?
Шея мужичка одеревенела, и он, расслабив ее, коснулся затылком верстака. На потолке полосами лежали тени от лампочки. Нестерпимо хотелось курить, но он посчитал бы позором для себя попросить сигарету у этих зверей. Моряка он почему-то не боялся. Болтуны не бывают злыми. Его тревожил урод с кривым носом. Он сидел на кадушке и пристально смотрел на ноги мужичка. Такого отечного и синюшного лица хозяин дома не видел еще ни разу. Человек, которого так обидели, не может быть милосердным.
- Значит, не скажешь, - подытожил Жора Прокудин.
- Я не понимаю, чего вы от меня хотите... Я - пенсионер. Сплю в собственном доме. Врагов не имею...
- Уже имеешь.
- Парни, вы меня с кем-то спутали, - снова напряг шею мужичок.
- Как тебя зовут-то?
- Вот видите! - обрадовался он. - Врываетесь в дом к незнакомому человеку, не разобравшись связываете его...
- Так как зовут?
- Поликарпом.
- Хорошее имя. Знаешь, что по-древнегречески означает?
- Не-ет.
- Поликарп - это "многоплодный"... Видно, много ты чего наплодил в жизни. Гвидонов - не твой сын?
- А кто это?
Мужика спас загар. И напряжение, с которым он отрывал голову от верстака. Они замаскировали красноту, ударившую по коже. Гвидонов был его племянником. Точнее, внучатым племянником. Но любил он его как сына. Наверное, потому что на самом деле Поликарп оказался вовсе не многоплодным. Три жены было у него. И ни от одной он не нажил ребенка. Когда ушла третья, он почувствовал, что норма выработана, что он устал от семейной жизни, что шестьдесят два года - не шутка и что пора наконец-то оставить память о себе.
Поликарп, бывший бухгалтер портовой таможни и бывший бессменный
секретарь партбюро этой же таможни, не знал, что на Земле
бессмертны вовсе не порты, таможни, деньги и вовсе не идеи, а
только две вещи - слова и цифры. Он решил, что его обессмертит
лишь памятник. И начал сооружать за сараем, в тени абрикосовых деревьев, монумент. Сейчас уже был возведен пьедестал - мрачный серый цилиндр двухметровой высоты.
Самой большой тайной Поликарп считал то, что он изваяет на памятник. Даже племяшу он не раскрыл тайну памятника.
Поликарп хотел увековечить... советский металлический рубль. С профилем Ленина на аверсе. Как бухгалтер и финансист с тридцатисемилетним стажем, Поликарп был твердо уверен в том, что все беды ринулись на нашу страну, когда исчез из оборота металлический рубль. Те желтые, плохого сплава таблетки выпуска девяносто второго года, на которых отчеканили номинал одного рубля, он за деньги не считал.
На открытие памятника он предполагал созвать журналистов со всего мира. При этом само открытие должно было состоять не в сбрасывании белой материи, как это делается обычно, а в падении забора, ограждающего монумент. Пыль, поднятая досками, медленно и величественно осядет на ботинки журналистов, и они воочию увидят символ стабильного государства твердый рубль.
- А мофет он того... их шементом шалил? - подал голос из угла Топор.
- Цементом? - обернулся Жора Прокудин. - Ты про ту глыбу, что в огороде?
- Ага. Однофнашно...
- Пошли, проверим!.. Где у тебя кайло?
Поликарп опять вскинул голову. В глазах потемнело, и он еле выжал из себя:
Товарищи, умоляю, не трогайте постамент!
- Какой постамент? - не понял Жора Прокудин.
- Не ломайте бетонную отливку! Это так важно! Там такая сложная была опалубка!
- О-о! Я ф говогил! - радостно спрыгнул с бочки Топор. - Пошли шушить!
- Да нет у меня больше мешков! Нет! Нет! Нет! - остановил парочку в двери сарая Поликарп.
- А где они? - обернулся Жора.
Уплыли... Морем... Их больше нет у меня... Я не знаю тех, кто хранил их у меня, - попытался он спасти племяша. - Просто они как-то пришли, попросили посмотреть за грузом... А мне что? Трудно, что ли? Они же заплатили за хранение...
Про плату он соврал с трудом. Как истинный бухгалтер, он никогда не лгал, и ему потребовалось немало сил, чтобы придумать это предложение. Он не знал, что Жора Прокудин все равно не поверил. Жора слишком давно не верил никому, даже самым близким людям, чтобы поверить какому-то лысому аборигену Приморска.
- Сколько денег было в мешках? - напрямую спросил Прокудин. Полмиллиарда? Миллиард?
- Ка... как...кие деньги? - поморгал Поликарп. - Он сказал, что в мешках бумаги...
- Какие бумаги?
- Ба... банка.
Так и не смог второй раз за ночь соврать Поликарп. Сказав, он с размаху ударился затылком о верстак и закрыл глаза. Ему хотелось заплакать, и он бы, наверное, дал волю слезам, если бы не молчаливый урод, опять севший на кадушку в углу сарая. Он казался овеществившимися ночными кошмарами Поликарпа. У него даже было ощущение, что напарника у моряка вовсе нет, что он ему только мерещится. У живого человека не может быть такой жуткой рожи.
- Где ты хранил мешки? - зло спросил Жора Прокудин.
- Здесь, в сарае.
Врешь, козел!
- А зачем мне врать? - не открывая глаз, ответил в потолок Поликарп.
- Давай ему велосипед сделаем, - грустно предложил из угла Топор.
- Чего? - не понял Жора Прокудин.
- А вон тиски стоят... Давай ему пятку шашмем. Больно станет - все рашшкашет...
- А почему велосипед? - снова не понял Жора.
- Ну, типа лисапета... Для ног...
- Правда?.. Вообще-то "велосипед" - это когда бумажки между пальцев ног спящему вставляют и поджигают. Так?
- А у нас такой будет лисапет...
- Ладно... Прикручивай тиски и это...
Нюхом Жора Прокудин чуял, что где-то рядом, где-то совсем близко лежат если не деньги, то ключик к ним. По пути на корабле с бравыми морскими пограничниками он без устали умножал возможное число утопленных мешков на возможную сумму денег в каждом из них. Если там были рубли, а там, очевиднее всего, были рубли, то больше миллиарда "зеленых" ну никак не получалось. А если доллары, то выходило даже больше двух миллиардов. Цифры не стыковались. И лишь когда на бетонный причал упала сходня, и Жоре показали на спасительный берег, он вдруг догадался, что не мог Гвидонов сохранить все деньги банка "Чага". На что-то же он жил, содержал того же охранника, на что-то же нанял киллеров, в конце-то концов.
А сейчас сильнее всего ему казалось, что не мог предусмотрительный
Гвидонов вывести все деньги в одно место. Не мог он их все
доверить одному катеру. Даже если куплены с потрохами и наши, и
турецкие пограничники.
На улице уже светало. Море медленно отделялось от неба, и в этом было что-то первозданное, что-то похожее на исчезающий хаос. Будто бы вновь отделялась вода от неба, а твердь от воды, и вот-вот должна была начаться жизнь.
- Ку-кар-реку! - начал ее, перепугав Жору Прокудина, петух в соседнем дворе.
"Вот сволочь!" - рухнулся он на первое живое существо новой эры и полез в подвал.
Через десять минут он вылез оттуда разочарованным и продрогшим. Рот был брезгливо поджат. Жора еще никогда в жизни не видел столько мокриц и сороконожек в одном месте. Стены подвала шевелились как бока живого существа, и к концу осмотра ему даже стало казаться, что это не бока, а стенки желудка этого же существа, и они сейчас сожмутся и переварят Жору Прокудина.
В доме, состоящем из четырех комнат, его удивила подчеркнутая опрятность во всем. Будто и не холостяк здесь жил, а женщина, помешанная на чистоте. Жора не знал, что Поликарп - бывший бухгалтер, а если бы узнал, то перестал бы удивляться.
Неужели они все мешки вывезли? - спросил у стен Жора Прокудин.
Стены ответили боем часов и вновь напугали его. После петуха это уже выглядело издевательством.
- Твар-рюга! - швырнул он в часы схваченный с этажерки будильник.
Под звон лопнувшего стекла и взвизг часовых пружин оба носителя времени упали на пол. Настенные ходики еще разок дернулись в предсмертной судороге и затихли.
- Должны еще быть мешки... Должны, - нагибался под все кровати, этажерки и шкафы Жора Прокудин.
Но мешки не хотели находиться. Шкаф, забитый ношеными, пропахшими нафталином тряпками, книжные полки, на которых не было ни одной художественной книги, но зато вдоволь хранилось книг по бухучету, экономике, финансам, праву.
"Наверное, юрист", - решил Жора Прокудин, вспомнив милицейские угрозы хозяина.
В письменном столе три ящика были забиты папками с однообразными вырезками. На каждой их них запечатлевался очередной памятник. Здесь была собрана, возможно, вся монументальная история человечества от египетских пирамид до московских монстров Церетели.
В четвертом, самом нижнем, в коробке из-под ботинок лежала папка писем. Алая ленточка, перехватившая ее и превращенная в элегантный бант, возмутила Жору. Он ненавидел все женское, проступающее в мужчине.
Швырнув пачку в ящик он ощутил бессилие. А может, всего лишь подкатил к вискам сон и сжал их своими липкими пальчиками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56