Спрашиваю вас, признаете ли вы себя виновными в колдовстве?– Нет! – закричала самая юная, насмерть перепуганная девушка. – Я не виновна! Пощадите! Я не хочу умирать! Я ничего не сделала, пощадите, ради Христа!Она бросилась в ноги доминиканцу, но другой монах, стоявший рядом, схватил ее за плечо и грубо поставил на ноги. Несчастная крикнула от боли и глухо зарыдала.– Спрашиваю вас, сознаетесь ли вы в том, что являетесь колдуньями? Что творили бури, вспенивая и мутя воду в пруду, насылали град и шквальные ветры и с небес вызывали молнии?– Нет!– Я не виновна. О Господи! Спаси и помилуй!– Не признаю. Это ложь, монах!– Вы посылали сглаз и порчу на скот, творили малефиций, вас видели летающими по воздуху. Вы, нечестивые, попирали крест и лобзали задницу дьявола!При последних словах толпа колыхнулась и шумно выдохнула.– Три раза я испрошу признания в преступлениях и трижды не получу ответа, прежде чем подвергну вас испытанию. Спрашиваю в последний раз. Признаете ли себя виновными в преступлениях против святой апостольской церкви, Христовой веры и наместника Господа нашего на земле, сознаетесь ли, что принадлежите к синагоге сатаны и являетесь ее воинами?– Нет, не признаю.– Отпустите меня, я боюсь, я не хочу. Отпустите, я ни в чем не виновна!Осужденные кричали, взывали о милости. Крестьянки в толпе начали только подвывать. Доминиканец выбросил вперед руку с кованым крестом и возопил:– Именем святой апостольской церкви приговариваю вас к испытанию водой! Да свершится.При последних словах к истерзанным женщинам бросились монахи, повалили на землю и стали связывать вместе руки и ноги.– Искариот! – закричала Жюли Сатон. – Это ты, продал дьяволу душу! Мучители! Будьте вы прокляты!Связанных пустили по воде. Вдова рыбака стала медленно погружаться во тьму, откуда поднимались редкие пузыри воздуха. В глазах ее застыл ужас.– Я невиновна. Мои дети останутся сиротами! – крикнула она, прежде чем уйти с головой под воду. Еще какое-то время на зелени жутко белели стопы и кисти рук, потом исчезли, и они. Вторая жертва молча ушла под воду, ибо была без сознания. Затаив дыхание, собравшиеся смотрели на Жюли Сатон, оставшуюся плавать на поверхности. Кто-то забормотал молитву. Глаза Жюли были закрыты. Еще какое-то время царила тишина, потом послышался ропот на берегу.– Ведьма!– Я всегда это знала. Еще мать ее читала заклинания, а бабка, – та вообще якшалась с сатаной!– Господи, помилуй нас, недостойных.– Убить! Сжечь ведьму.– На костер!– Пресвятая дева!– А я-то, грешным делом, думал врут все…– Ага, врут. Черта лысого!Жюли вытащили на поверхность. Монах провозгласил:– Ты виновна и предстанешь перед священным трибуналом.И тут произошло самое страшное. Жюли, казавшаяся обескровленной, изможденной, вдруг оттолкнула стоявшего рядом монаха, так, что тот повалился на руки братьев, и, подобрав изодранную хламиду, бросилась наутек. Как пламя взметнулись ее мокрые рыжие волосы. Вслед ей полетели выкрики и улюлюканье.Доминиканцы опомнились быстро. Жюли догнали. Завязалась короткая борьба. Девушка отбивалась яростно и молча. В конце концов, на нее надели цепи, и повели к дороге, где томился возница в соломенной шляпе.Жюли окинула взглядом собравшихся на берегу людей. Каждого из них она знала, среди них прошло ее детство, юность. Жили бок о бок, ходили в одну церковь. Как легко они поверили монахам, и требуют смерти для нее! Жюли прищурилась. Толпа хлынула в сторону.– Рады? – проговорила она. – Понравилось представление? Берегитесь же, я назову вас. Никто не спасется. Повсюду запылают кострища. Назову всех единоверцев, всех пособников сатаны. – Процедила она и сплюнула под ноги.Толпа заколыхалась. Люди бросились врассыпную. Заголосили женщины.– Бегите, – закричала ведьма. – Далеко все равно не уйдете! Я не хочу страдать одна, Я знаю ваши имена. Бегите! Бегите!Она запрокинула голову и с тоской смотрела в небо. Люди с воем улепетывали.– Пошли, мракобесы, – сказала она.Монахи торопливо повели ее дальше.Жанна, парализованная ужасом, во все глаза глядела на молодую Сатон. Проходя мимо, та скользнула по лицу девушки взглядом. В глазах ее не было ничего, кроме смертельной усталости.Телега, скрипя и взвизгивая, скрылась за поворотом, и только тогда красавица Жанна очнулась от сковавшего ее страха, и, подобно лани, понеслась от проклятого места.Окончательно Жанна пришла в себя только на берегу моря. Зеленые волны пенились у скал. Широкий простор не прекращал свой зов, действовавший на Жанну магически. Какое-то время она лежала на мокром песке, с разбегу упав на него, и ободрав ладони о мелкие камни. Потом сердце стало биться ровнее, она услышала крик чаек, почувствовала дыхание ветра.Она поднялась, и, спотыкаясь, побрела к деревне. ГЛАВА 3 – А я вам говорю, ее непременно сожгут. Ведьма, она ведьма и есть, – говорил мясник, здоровенный краснолицый детина с закатанными рукавами рубахи. – Мне доподлинно известно, что сам епископ говорил, будто Сатон отреклась от бога, оскверняла христианские святыни, а, совершая молитву, страшно бранилась. У меня и то язык не повернется повторить такое.– Ну уж у тебя и не повернется, – с сомнением сказал крестьянин. Его шляпа с петушиным пером лежала на столе, в руке он держал стакан с вином.– А я тебе говорю, не повернется, – обратил мясник красные глаза к крестьянину. Тот только усмехнулся тонкими побелевшими губами.– Да ладно, Пьер, – примирительно проворковал субтильный старичок с кожей, напоминавшей серый пергамент. – Мы все тебя слушаем. Если уж взялся рассказывать, так рассказывай, не томи.– Ну, так вот. Призывая святую Троицу, ведьма говорила: «Тьфу! Тьфу! Во веки веков! Аминь!»Компания ахнула. Старичок покачал головой.– Да-а-а, история…– Но это еще не все. – Пьер со значением поднял палец. – Эта Сатон выдергивала из изгороди кол и летала на нем по воздуху. А еще, бывало, оседлает борова…– Свят, свят…Сидящие за столом осенили себя крестным знамением.– Святые апостолы!– Мерзости такие к ночи! Тьфу!– А не хочешь, не слушай.– Я вот другое думаю, почтенные, – сказал крестьянин. – Тут колдовством и не пахнет.Мясник Пьер фыркнул, недовольный тем, что его перебили.– Так я, по-твоему, враль что ли? – Он подбоченился. Под рубахой вздулись тугие бугры мускулов. – Говори прямо, стручок, ну! Пьер Пэррис заврался, а? Каково?Его оппонент коротко вскинул холодные голубые глаза, и тут же снова уставился в стакан.– Да нет, – отозвался он, болезненно кривя губы. – Я этого не говорил. Но ведь Сатон не созналась.– Ха-ха-ха! Сознается! Держи карман! Неужто думаешь, что ведьма себя оговаривать станет?– По каноническому праву, не признавшие своей вины, не должны быть наказаны.– Тысяча чертей! Признается, куда ей деваться.– И все же, я не думаю, что она ведьма. Тут может быть совсем, совсем другое, – задумчиво протянул крестьянин.– А я голову прозакладываю, что она ведьма, и сожгут ее как ведьму! – Мясник горячился; его широкая физиономия раскраснелась сверх всякой меры. – Э, да что с тобой говорить! У тебя, видать, ум так же короток, как язык у говоруна.При последних словах раздался дружный хохот. Крестьянин обиженно засопел. Головы повернулись к румяному малому с длинными соломенными локонами, который на протяжении всего разговора только отхлебывал из стакана и пучил глаза. При виде общего внимания к своей персоне, он заулыбался и кивнул с такой готовностью, что не только голова, но плечи и спина произвели гибкое, ныряющее движение.– Горазды же вы гоготать, – сказал рассудительный крестьянин. – А ну как здесь не колдовство, а ересь. Помните, как она кричала на Гнилом пруду, никто, мол, не спасется! То-то. А. если она из катаров, почтенные? Дело-то посерьезней выходит, а?Компания всколыхнулась, стали горячо обсуждать новую версию. Пьер Пэррис, стремительно терявший рейтинг, горячился и ерошил волосы.– Катары, жулики, ведьмы – один черт! Их водой не разольешь, – крикнул он в сердцах.– Ученье катаров в чем состоит? – вполголоса рассуждал крестьянин. – А в том, что они признают владычество сатаны, а в своих нечестивых проповедях отрицают церковь. Каково? Все вокруг, и даже тело, создано дьяволом, чтобы завладеть душой. То-то. Еще они говорят, что католическая церковь – сама орудие дьявола, а святыни ее – мерзость.– Срань господня! – взревел мясник. – Да ты, приятель, заврался, как я погляжу. А вот возьмем тебя сейчас за хомут, отволочем к господину кюре!Крестьянин примирительно вскинул руки.– Это абсолютно лишнее, Пьер! Я всего лишь напомнил, чему учили эти нечестивцы добрых христиан. Нам с тобой этого знать не полагается. Ты, конечно, сильнее, что и говорить. Лучше ни о чем не рассуждать. Да, да. С этой минуты я нем, как рыба. Ведьма так ведьма, мне какая корысть. – Он пожал плечами и потянулся за кувшином.– Нетушки, Жан, – сказал молодой рыбак. – Нам вот, например, с Говоруном охота знать про еретиков.Немой закивал и смущенно улыбнулся. Рыбак, похлопав его по плечу, продолжал:– Матушка моя, царство ей небесное, еще сызмальства стращала меня катарами. Это все равно, что сатаной. Спрашиваю, бывало, кто такие, только крестится, толку не добьешься. Потом мне один францисканский монах, по правде сказать, и сам мастак по части всякой ереси, объяснил, что к чему. Помянул я матушку добрым словом. По мне, так лучше держаться от этого подальше.– Еретики, они и есть еретики. Христопродавцы. Какой тебе еще толк нужен? – сказал старик.– Оно и дураку понятно, что еретики, дед! – рассердился вдруг рыбак. – Но придумать такое, что церковь наша – орудие дьявола! Говорят, они и не люди вовсе… Говорят, будто они сыны сатаны и вступают в связь со своими матерями, а незаконнорожденных перебрасывают из рук в руки, пока те не испускают последний вздох. А потом…– Эх-хе-хе, ну и сказочник ты, Поль, – сказал старик.– А что?– А то. Бабьи басни повторяешь и радуешься… Мы вот лучше Жана послушаем.– А как же мой обет молчания? – сказал крестьянин, набивая рот ливерной колбасой.– Нарушай смело, – заявил старик и приосанился.– Ну ладно, значит так. В нашем благословенном Провансе катаров этих…– Чтоб им святой Павел шею свернул! – в сердцах выпалил мясник.Все посмотрели на него, тот только махнул рукой.– Хм… В Провансе их была тьма. Папа Иннокентий Третий собрал войско, и рыцари двинулись на Прованс под королевскими и папскими штандартами. Война длилась двадцать лет.– Как же, как же, ~ поддакнул старик. – Мой родитель ходил в наемниках. Это уж потом остепенился, поселился в Провансе, на матушке, опять же, женился.– Прекрасный Прованс превратился в руины, погрузился в нищету и мрак. Альбигойцы были повержены.Нетерпеливый Поль присвистнул.– Так когда это было!– Давно, мой мальчик, – ответил Жан. – А только кострищами нет-нет да и потянет – ересь неискоренима. Она как плесень расцветает, стоит ненадолго о ней забыть.– И то верно, – крякнул мясник.– Давай дальше.– Потом Григорий Девятый послал войско доминиканцев для борьбы с ересью. Всем известна непримиримость монахов. Кострища опять запылали, братья, а?– Стой, стой! Это ты к чему?– А к тому. – Жан понизил голос. – Что, может, и теперь также? Кого мы видели нынче на Гнилом пруду? Хм…– Ого.– Вот тебе и «ого»…– А я говорю, что все чепуха и враки, – вскинулся мясник. – Ведьма она, и творила малефиций. Если б не ее колдовство, разве поплыла бы она?– Верно, верно, хе-хе-хе. Вода ее не приняла.– Так я о чем и говорю! Грозилась еще назвать кого-то, видать, из своей секты. Или не слыхали?– Да слыхали, слыхали…Во все время разговора в слабо освещенной харчевне, укрывшись за очагом, стояла Жанна. Не зная зачем, она прислушивалась к беседе мужчин.В очаге трепетало пламя, оранжевые пятна дрожали на лицах, шевелились гигантские тени.Прошедший день заронил в душу прекрасной нимфы незнакомое чувство. Ощущение угрозы – вот что это было.– Где этот чертов горбун? – прорычал Пэррис. – Он крутится перед носом только когда в нем нет нужды. Все кувшины пусты! Где Гийом, чтоб ему ни дна ни покрышки!– Пьер, ты орешь, как Голиаф, даже оторопь берет, – сказал старичок и вытер слезящиеся глаза.– Еще не так заору! Я научу этих свиней хорошему отношению с гостями.– Месье Пьер! Успокойтесь! Гийом занят во дворе, колет дрова. Я немедленно принесу вам вина, – зазвенел голосок, и будто по волшебству появилась Жанна, кажущаяся в полусвете совсем девочкой.Мужчины повернулись навстречу чудному видению. Лица у всех были красные. Что и говорить, ужинали они давно. Но теперь они расплылись в улыбках, глаза стали подобны маслинам. Даже старый шампиньон Мишель крякнул и подкрутил мокрый ус. Пьер Пэррис сделал руками такой жест, будто хотел обнять весь мир. Спокойный Жан спокойно, с легкой ироничной улыбкой на бледных губах, взирал на девушку, зато Говорун и бойкий Поль просто таяли и растекались от нежности.– Прекрасная дочь Франции! Ты расцветаешь на глазах, – воскликнул мясник. – Невозможно отвести от тебя глаз, Жанна. Я бы с радостью уделил тебе немного времени…Тут он услыхал, что Говорун глухо заворчал, а Поль грохнул стаканом и сердито икнул. «Ну нет, – решил мясник, – с этой парочкой лучше не связываться».– Если бы не важность нашей беседы, – закончил он.– Давайте ваши кувшины, господа, – сказала Жанна.Ее проводили влюбленными взглядами.Бочка в кухне, как на грех, оказалась пуста, и девушке пришлось спускаться в погреб. Она накинула платок и отодвинула засов на маленькой тяжелой двери. Дунуло холодом и сыростью, мрак мгновенно впитал упавшие капли света. Масетт, орудуя у очага, даже не обернулась. Восемь скользких ступенек, ведущих вниз; башмачки глухо стукнули о земляной пол. Жанна поморгала. Глаза постепенно привыкли к темноте. В этом тартаре всегда было холодно, пахло древесиной, вздымались штабеля бочек. Занятая привычным делом, девушка отгоняла мысли об отвратительном событии на Гнилом пруду. Но тут же на смену пришла иная картина, не менее отталкивающая.Жанна, поминутно спотыкаясь, идет в направлении деревни. Шуршат отмирающие травы; вот перед лицом закачались мирты и олеандры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14