— Джон! — раздался отчаянный возглас Луизы. — Я уродлива?— Взгляните, как я вас изобразил. Возможно, вы — самая красивая женщина, которую я когда-либо встречал.Она опустила взгляд на лист бумаги, лежавший рядом на постели, — на нем была изображена обнаженная женщина с лицом Луизы.— Да что с вами такое? Вы что, голубой? — спросила она резким голосом.— Нет, — ответил он, на мгновение полыхнув белозубой улыбкой. — Знаете, Луиза, я люблю сам планировать свои действия. Напиток ожидает вас, когда вы «помоете руки».Луиза почувствовала жуткий стыд. За всю свою жизнь она ни разу не совершила ни одного ошибочного шага в ситуациях, где нужно было проявить решительность и инициативу. Позже ей пришла в голову мысль о том, что причиной тому было общение со слабыми инфантильными мужчинами, которым так и не удалось подарить ей чувство истинного женского наслаждения. И все же она явно просчиталась с этим рыжебородым, что остался в соседней комнате. У нее не было сомнения в том, что он не станет тратить время попусту на стыдливые заигрывания, намеки и всякие кошки-мышки. Ей было ясно, что великий момент — вот он, и ей надо лишь вовремя воспользоваться им. Она умышленно утратила контроль над ситуацией, за что и получила вполне бесцеремонный тычок в зубы.Луиза взяла с бюро свою шляпку и подрагивающими руками водрузила ее на золотистые волосы. Глянув на себя в зеркало, она заметила на щеках пунцовый налет от стыда за перенесенное. Ей стоило немалого усилия заставить себя быстрым шагом пройти в студию и направиться к двери.Он стоял перед мольбертом и рассматривал какую-то картину. На маленьком квадратном рабочем столике рядом с полотнами стояли два старомодных бокала с виски и льдом.«Лучше уйти без слов», — подумала Луиза.— Сядьте, — резко проговорил Джерико, даже не взглянув на нее.Ее ладонь уже держалась за дверную ручку, но она так и не повернула ее.— Вы неверно рассчитали время, — сказал он. — Хотите разбавленное виски или предпочитаете со льдом, как я?Ей хотелось уйти, но ноги не слушались.— Я думаю, что мне нужно объясниться, — неуверенным голосом проговорила она.— А я думаю, что как раз этого вам делать не следует, — ответил он, глянув на нее, при этом бородатый рот скривился в легкой усмешке. — Хотите узнать, как я стал художником?— Нет. — Она все так же стояла у выхода, сжимая дверную ручку, готовая к бегству.— Мне хотелось так много сказать людям, — проговорил Джерико. — Но я понял, что тону в океане слов. А ведь они так многозначны. И тогда до меня дошло, что я просто не смогу установить контакт с людьми посредством слов. Они не понимали, что именно я хотел им сказать, а я не мог найти ключ к языку, который они бы поняли. Ведь каждый человек все понимает по-своему. Это же, — он сделал жест в сторону полотна на мольберте, — нечто базовое, основное, что понимается всеми людьми. Вы оставили мой рисунок в соседней комнате.Луиза не могла произнести ни слова.— Принесите его, — сказал Джерико.К своему крайнему изумлению, она повернулась и, как послушный ребенок, отправилась в спальню. Взяв с кровати набросок углем, она снова вернулась в студию.— Какое впечатление она на вас производит? — спросил Джерико. — Но только по-честному. Не надо никакой смеси смущения и гнева. Как она вам нравится?Луиза облизнула губы:— Она кажется мне соблазнительной женщиной.— Ну что ж, с вами не все потеряно, — сказал Джерико. — Вот ваш напиток. А теперь слушайте. Разговоры о том, что сегодня произошло, способны разрушить все то, что может завязаться у нас в будущем, Луиза Пелхам. Вы вполне способны произнести два слова: «До свидания…»Стакан, протянутый им, холодил ладонь. У нее было такое чувство, что она вот-вот уронит его, а потому прошла к столику и для надежности поставила стакан на гладкую поверхность. Потом заставила себя перевести взгляд на полотно — это было изображение негра с искаженным от страха лицом.— Похоже на что-то из эпизодов Гражданской войны, — проговорила Луиза.Джерико одарил ее благодарной улыбкой.— Не в бровь, а в глаз, — сказал он. — Да, это действительно один из борцов за гражданские права, который исчез из Джексона и так и не был найден. Негуманность человека по отношению к человеку. Как видите, мой язык живописи не столь уж невразумителен, как могло бы показаться. — Он поднял ее бокал и вновь протянул ей. — Ну, давайте, вам это сейчас нужно. Расскажите мне о себе, мисс Луиза Пелхам. — И поднял свой бокал.Луиза пригубила напитка:— А вам, Джон, имя Пелхам ничего не напоминает?— Это как звук далекого гонга, — сказал он нахмурившись, — но я с трудом его различаю.— Десять лет назад Пелхамы были притчей во языцех, — сказала она. — Наше имя не сходило со страниц всех газет.— Преступление, — сказал Джерико, медленно кивнув. — Убийство? Вашего отца?— Да, моего отца.— Большая часть последних десяти лет моей жизни прошла в жестоких местах. И мои картины — протест против насилия в Суэце, Алжире, Конго, Вьетнаме, Бирмингеме, где убивали младенцев в церкви, в жарком Техасе, где застрелили президента. И я еще столько мест пропустил — как и то, где что-то произошло с вами.— Мы боремся за право быть собой, — сказала Луиза, — но другие люди делают нас такими, какие мы есть.— Ерунда все это, — сказал Джерико, — если вы сражаетесь достаточно жестко. — Он пристально смотрел на нее. — Вы ведь не убивали своего отца? Признаюсь, что отрицать данный факт было бы трудновато.— Разумеется, нет.— Расскажите мне об этом деле, если это, конечно, не причинит вам боль.— После десяти лет, Джон, это всего лишь отголосок боли.— Вы сказали, что другие люди делают нас такими, какие мы есть. Жизнь или смерть вашего отца сделали вас такой, какой вы стали, Луиза? Глава 2 В тот августовский день в 1955 году в Пелхам-Холле находилось восемь человек, умевших неплохо стрелять из винтовки.Доктор Фредерик Джордж Пелхам, директор и основатель Пелхам-Холла, был убит выстрелом через окно — пуля попала в переносицу, причем, согласно выводам экспертов, выстрел был произведен со значительного расстояния. По меньшей мере в пятьдесят ярдов. Убийца, следовательно, был первоклассным стрелком.Все восемь человек, умело владевших оружием, были обучены самим же доктором Пелхамом. Он всегда увлекался пулевой стрельбой и привил ту же страсть остальным членам семьи — жене, двум дочерям, сыну, внуку, двум зятям и мажордому, служившему у него уже сорок лет.Подозрение в отношении внука казалось почти безосновательным — мальчику было всего восемь лет, хотя оружием он владел не хуже своих старших родственников.А уж странностей и нелепостей в этом деле хватало.Практически ни у кого не было алиби в тот вечер. Все они находились где-то на территории школы. Все произошло поздно вечером, однако полиция штата и частные детективы, нанятые учредителями, так и не смогли обнаружить следов стрелявшего. Более того, не нашлось и мотивов для убийства — ни у кого-либо из членов семьи, ни у мажордома Берта Уолкера.Спустя некоторое время, хотя и с явным запозданием, эта восьмерка лишилась повышенного внимания к себе. Выяснилось, что тысячи мальчиков и все преподаватели, перебывавшие здесь за двадцать пять лет существования заведения, также усердно разделяли увлечение директора стрельбой. Иными словами, были тысячи человек, контактировавших со Стариком и умевших управляться с винтовкой.Дальнейшее расследование не прояснило ситуацию. Саму винтовку, из которой был произведен выстрел, так и не удалось обнаружить. Не нашли и гильзу, хотя были обысканы все лужайки в зоне Эссембли-Холла, где проходили занятия. Провели массу научных исследований того места, где мог стоять убийца, однако никаких следов на густой траве так и не удалось найти.Советом учредителей было назначено вознаграждение для тех, кто предоставит ценную информацию по этому делу.Вознаграждение назначила и семья.Слухов была масса — жестоких и недоказуемых. Загадка же так и осталась неразрешенной, о чем Луиза и рассказала Джерико при их первой встрече в тот день.
Луиза радовалась возможности выговориться — смерть отца была для нее слишком важной темой. И все же ей не давала покоя одна мысль: был ли Джерико тем, кем хотел казаться, и его действительно волновала трагедия семьи Пелхамов, или вежливый интерес Джона к ее рассказу вызван чувством вины за свое недавнее поведение. Однако ближе к концу дня, когда он пригласил ее на обед, она снова почувствовала себя полноценной женщиной.Джерико, казалось, был искренне заинтересован личностью Старика. Все называли отца Луизы Стариком.— Вы знаете, что мне понравилось в вас сегодня днем, Джон, в галерее? Некоторое сходство с отцом.— Я похож на него? — спросил Джерико, непроизвольно трогая бороду.— Только ростом, — ответила Луиза. — Он был так же высок, как вы, но потяжелее. В молодости у него были темные волосы, но потом, с возрастом, они стали снежно-белыми, а вот брови не поседели и оставались густыми и черными до самой его смерти. В семьдесят лет он все еще мог сыграть партию в гольф, переплыть озеро. Он явно гордился своей мужской силой. Да и на внешность не жаловался.— Вроде меня? — с ухмылкой спросил Джерико.— Вроде вас.— А это я отрастил, — сказал он, снова трогая бороду, — когда учился живописи в Париже. Я казался себе настолько молодым, что просто нуждался в каком-то камуфляже. Потом это стало своего рода торговой маркой.Она снова заговорила о Старике.В двадцать лет он с честью окончил Гарвард. Все ожидали, что он станет писателем или журналистом — со словом он всегда умел обращаться. И он взял да и написал роман, практически сразу после выпуска. Он был опубликован и тут же запрещен Палатой надзора и цензуры Бостона или кем-то еще.— Сейчас бы на него даже внимания не обратили, — сказала Луиза. — Ну да, были в его романе парочка крепких англосаксонских выражений и описание любовной сцены, которое даже в подметки не годится тому, что публикуется в обычных для домохозяек журналах. Правда, мне кажется, что в те годы запрет на издание отнюдь не автоматически превращал его в бестселлер. Не знаю, то ли из-за разочарования в работе, то ли было что-то еще, о чем мы не знаем, но отец стал спиваться. К двадцати двум он стал завсегдатаем всех наиболее посещаемых нью-йоркских забегаловок. Вырваться из этого болота ему помог какой-то священник. В итоге отец ударился в религию — он отправился в Гарвардскую богословскую школу, где тут же был посвящен в сан пресвитерианского священника. Службу свою он начал в маленькой церквушке на окраине Массачусетса. Насколько я поняла, освоиться с делом ему помог старый однокашник. Потом началась Первая мировая, и отец сразу же определился капелланом в канадскую армию. Вместе с ней он отправился за океан и оставался там до тех пор, пока Штаты в семнадцатом году не вступили в войну. Тогда он подключился к американским экспедиционным войскам. Находился в Лондоне и все четыре года был на передовой. Он был превосходным оратором, умел вдохновлять людей, за что его искренне любили. Берт Уолкер, которого я уже упоминала, — он был мажордомом отца — повстречался ему в одном из санаториев. Он стал ординарцем отца. После войны отец вернулся домой в Нью-Йорк на кафедру проповедника. Там он познакомился с моей матерью, и они поженились. Она была из семьи Тотроев — Алисия Тотрой. Это было состоятельное, известное в обществе семейство. В двадцать первом году отца снова пригласили в Лондон и предложили возглавить там одну из наиболее популярных церквей. Он принял предложение. А вскоре родилась я — это произошло в Швейцарии, куда мама поехала на лето. Как я полагаю, у нее были какие-то проблемы с беременностью. Когда мне исполнился год, мы переехали в эту страну — мамино здоровье требовало того. Отец восстановил контакт со своим старым армейским ординарцем Бергом Уолкером и взял его с собой. Он до сих пор с нами — как член семьи. А потом, в двадцать восьмом, если так можно выразиться, крышу сорвало с дома.Луиза почувствовала, что почти механически перешла к этой части рассказа. Ей тогда было шесть лет, но за прошедшие годы ее сотни раз расспрашивали о случившемся. На какое-то время все было вроде бы забыто, но когда отца убили, все возродилось вновь. Некоторые люди интересовались с затаенной злобой в душе; другие спрашивали просто из любопытства, но после расспросов в их глазах обычно оставалось выражение сомнения.В шестилетнем возрасте все это не имело особого значения для Луизы, равно как и для ее сестры Джорджианы, которой к тому времени исполнилось четыре года, для двухлетнего младшего брата Фреда, — разве что изменился их привычный образ жизни, причем, как им самим казалось, к лучшему. Отец оставил кафедру в нью-йоркской церкви, покинул службу, купил дом в Фэйерчайлде, что в штате Коннектикут, где им предстояло подрасти, повзрослеть и приступить к писательской деятельности. У отца к тому времени появились какие-то деньги, и они знали об этом. Да и расти в провинции им нравилось гораздо больше, чем торчать в Нью-Йорке.Годом позже доктор Пелхам решил создать на своей земле школу для мальчиков — вот так и образовался Пелхам-Холл, признаваемый ныне одним из лучших подготовительных учебных заведений на востоке страны.Впрочем, произошло это лишь после того, как несколько девочек в той школе, где она училась, тайком заговорили о некоей «женщине», и Луизе захотелось разобраться в этом деле. Мать ее не отличалась особой разговорчивостью. Как выяснилось, отец получил от одной из своих лондонских прихожанок весьма солидную сумму денег.— А что это за женщина? — спросила Луиза у матери.— Прихожанкой была леди Чиллингем, — ответила та. — И эти деньги она оставила твоему отцу на добрые дела.Луиза была удовлетворена ответом, пока снова не встретилась со школьной «доносчицей». С понимающей улыбкой на лице и со ссылкой на долетевшие до нее слухи та выразила сомнение в том, что леди отдаст «миллионы долларов» просто на какие-то добрые дела.В итоге большую часть информации Луиза получила от Берта Уолкера — того самого Берта, который следил за одеждой отца, выполнял функции его шофера, помогал в обустройстве тогда еще новой школы и казался самым близким ему человеком, даже по сравнению с мамой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24