Дескать, мальчик слишком добр, чтобы не поддаться злой воле и самостоятельно противостоять дурному влиянию. Тебе, Альфред, сходило бы с рук абсолютно все, столь обманчива твоя внешность."
Чтоб отвлечься от навязчивых мыслей и все возрастающего искушения, Стюарт медленно провел рукой по холодной испарине, выступившей у него на груди. Тело было бледным от природы и загар к нему почти не приставал. Кожа лишь краснела и становилась, в конце концов, бурой, но не более того. Шоколадного загара добиться было невозможно. В этом году он рано, где-то в середине апреля, начал ездить в Риверсайд-парк и загорать без устали. Сейчас кожа стала приобретать оранжевый оттенок. Приподнявшись на локтях, он критически осмотрел свое абсолютно обнаженное тело и, недовольно откинувшись на спину, уставился бессмысленным взглядом в потолок. Страшно не хотелось тащиться на "подземке" в Райис-парк, и людей там обычно до черта. Но еще меньше его интересовали другие пляжи, куда тоже можно добраться на метро, с их грязной водой и песком, напичканным брюхатыми отцами, обрюзгшими мамашами и шумной, бросающейся песком малышней.
По будним дням пляж Джоунс-бич довольно пустынен, чистая вода, чистый воздух, можно даже немного почитать. Может, он встретит в студгородке кого-нибудь с автомобилем. Ни одна из девушек, с которыми он трахался в последнее время, не имела собственной машины, поэтому, наверное, они и перестали его интересовать. В конце концов, он может проехаться на пляж с каким-нибудь педиком из студгородка. У них у всех есть автомобили. День, кажется, будет
- 20
жарким. Значит, опять Райис-парк? Возможно. Если он вообще куда-нибудь поедет сегодня. Не будь такой сильной жары, Стюарт предпочел бы остаться дома и проспать весь день. Так, а как насчет кино? Парочка фильмов? Или три, или четыре, или больше. Путешествие в страну грез. Есть ли вообще хоть что-нибудь, ради чего стоит открывать глаза и вылезать из постели?
4. Д Ж О Н Л И Н Ч
Линч не понимал, зачем только он согласился выполнять задание Эдельсона. Прошло лишь два дня, а его уже тошнит от такой работы. Сегодня рано утром ему позвонил Эдельсон, разбудив и в очередной раз проинструктировав в своей спокойной и рассудительной манере. "Что новенького?" - интересовался капитан. Нет, он конечно, не ждал так скоро результатов, но просто должен знать как обстоят дела на участке Джона Линча.
Линчу не потребовалось много времени на ответ. "Ничего нового, - ответил он, - за исключением того, что его теперь провожают глазами все извращенцы Манхэттена и уже раз облапали в одной забегаловке на Бродвее". - "Поздравляю! - рявкнул Эдельсон. - Ты, я вижу, зря времени не теряешь."
Джон начинал чувствовать, как его все больше и больше раздражает фамильярный тон Эдельсона. Вот он сидит за чашкой дрянного кофе и остатками гадкой английской булочки в забегаловке на Колумбус-авеню в районе семидесятых улиц на отведенном ему капитаном участке. Он, видете ли, не только должен посещать те же бары, что и "голубые", но и питаться той же самой хавкой. Он, конечно, никогда не был гурманом и особой привередливостью в еде не отличался, но то, что подают на стол в этих "голубых" барах на его участках - редкое дерьмо. Или, может быть, у него просто пропал аппетит в обществе без утайки целующихся взасос "голубых"? Просто уму непостижимо, до чего эти педики обожают лизаться. Они целуются при встрече; целуются расставаясь, пусть даже на самое короткое время, чтобы увидившись, поцеловаться снова; целуются за столом во время разговора, во время еды, целуются взасос, даже не прожевав как следует и не проглотив свою поганую жрачку. Вряд ли в такой обстановке даже самые изысканные блюда могли показаться аппетитнее, чем дрянной кофе с липкой английской булочкой, которая комом застревает в горле, словно язык любвеобильного партнера.
Единственное, что утешало Джона - отведенный ему Эдельсоном участок для фланирования находился достаточно далеко от его родного квартала и случайно столкнуться здесь со знакомыми было менее вероятно, чем на остальных участках, которые прочесывались такими же "подсадками", как и он сам. В первый же день Джон рано утром покинул свою меблированную комнату в районе западных двадцатых улиц, в которой поселился на время операции и, одетый под "голубого", отправился фланировать на свой участок, благо тот находился поблизости. С этого дня, согласно предписанию Эдельсона, Линч должен был безотлучно вертеть задницей и слоняться по своему участку с раннего утра до глубокой ночи. В это время облюбованные "голубыми" бары пустели и закрывались, тогда как педерасты, уединившись, предавались своим жеребячьим утехам, либо выбившись из сил и отрубившись, сладко спали. Словом, гомы жили в своем обычном ритме, в то время, как привычный к четкой армейской дисциплине, Джон Линч никак не мог
- 21
привыкнуть к своему новому распорядку. Даже ночные дежурства в прежние времена не отнимали у него столько сил и не изматывали так морально, как эта жестко обусловленная необходимость с утра до ночи вертеться среди "голубых".
Сейчас был полдень. Джон никогда так поздно не завтракал прежде, но вот уже второй день, как аппетит пропал начисто. Джону претил этот праздный образ жизни, и чувствовал он себя скверно, как с затянувшейся похмелюги. Его снедало беспричинное чувство вины вперемешку с острым ощущением неловкости своего нынешнего двусмысленного положения. В армии шла размеренная жизнь, и это в воинской службе ему нравилось больше всего. Однажды, правда, был период, когда их старший сержант запил, вошел, как говорится, в стопор и все никак не мог выйти из затяжного запоя. Три недели их подразделение наслаждалось свободой, и только один Джон Линч томился целыми днями от вынужденного безделья. Приходилось либо много и долго спать, либо коротать вечера в расположенном недалеко от военного лагеря придорожном баре. Джон не любил этот бар, облюбованный "голубыми" из предместья, но это было единственное заведение поблизости расположения их части, где можно было как следует напиться за скромную плату, а часто и вовсе даром. Молодых солдат за свой счет угощали "голубые". Ухаживали, надо полагать. Несмотря на это, солдаты били гомиков нещадно, зверски, до полусмерти. Джон не находил себе места и почувствовал облегчение, лишь когда новый сержант стал решительно наводить порядок.
С раннего детства Джон подрабатывал после уроков в школе, а также во время летних каникул. Было тяжело, но он верил, что в конце концов добьется большего, чем какой-нибудь маменькин сынок, которому его толстозадый папаша каждый вечер приносит что-нибудь в подарок. Единственным периодом безделья в его гражданской жизни было время после увольнения из армии. Он выдержал всего шесть недель, потом пошел стажироваться в "Мейсиз". Ему никогда не нравилось пресмыкаться перед клиентами, чтобы они хоть что-нибудь купили, но Джон решил, уж лучше некоторое время заниматься этим, чем вовсе ничего не делать.
Два дня назад Эдельсон развернул подробную карту Нью-Йорка и показал Линчу десять наползающих друг на друга участков между Бликер-стрит и 86-й улицей, от Ист-ривер до Гудзона. Капитан пометил места, где произошли все четыре убийства: Парк-авеню в районе тридцатых улиц, западный район семидесятых улиц, Грэймерси-парк и Сентрал-парк-вест. Обе части города, не ниже Виллидж и не выше 86-й улицы.
Территория Линча протянулась от Колумбус-секл до 86-й улицы и от западной части парка до Риверсайд-драйв. На этом участке произошли два убийства из четырех. Несмотря на очевидную необходимость своей миссии, Линча не покидало странное ощущение напрасно растрачиваемого времени, усилий, расходуемых вхолостую, и он ничего не мог с собой поделать. Кроме того, Линч никак не мог привыкнуть к своей новой одежке в гомовском стиле, а возможно - никак не мог отвыкнуть от столь привычной униформы. Неловкость усугублялась косыми взглядами добропорядочных прохожих и пристальными оценивающими взорами "голубых", безошибочно распознавшими в нем новичка и теперь ожидающими удобного момента познакомиться поближе.
Накануне он сделал себе специальную прическу и купил несколько полосатых спортивных рубашек, тесно облегающие "ливайсы", спортивную куртку и к ней широкие штаны. Еще сандалии, вспомнил Джон, посмотрев вниз на свои голые паль
- 22
цы, свесившиеся с перекладины высокого круглого табурета у стойки. Он не привык ходить с торчащими голыми пальцами ног и сейчас ему казалось, что у него все торчит и выпирает, как у дешевой потаскухи.
Джон снова вспомнил о своей новенькой курсантской униформе, которая была ему так к лицу и в которой он наедине не раз любовался собой, стоя перед зеркалом, когда тренировался быстро выхватывать из кобуры увесистый револьвер "полис-спешел".
Видя его неловкость и смущение, Эдельсон предложил считать новую одежку своего рода служебной формой. Слабое утешение для столь явного гетерофила, каковым Джон считал себя до самого последнего времени.
Пока револьвер Линча покоился под носками в шухляде массивного шкафа, трубка с "Мейсом" лежала в кармане его тесно облегающих "ливайсов" и лишь мозолила бедро. Скорее бы выйти на потрошителя, чтоб испытать на нем усиленное поражающее действие этого хваленого Эдельсоном компактного газового баллончика. Джон чувствовал, что с каждым днем все больше теряет самообладание и вот-вот сорвется. Интересно, как чувствуют себя остальные "подсадки"? Жаль, что капитан не познакомил их друг с другом. Джон попытался взять себя в руки и отмахнулся от мысли, что остальные девять мнимых гомов чувствуют себя лучше, чем он. Как бы не так. Он еще неплохо держится, не говоря уже о тех, которые и вовсе отказались от уготованной им Эдельсоном миссии. Больше всего удручает неопределенность. Как долго все это может продлиться? И кому повезет в первую очередь? Обидно будет, если все его усилия закончатся безрезультатно. И еще одно, что казалось Линчу не менее обидным: раз Эдельсон отобрал его в свою команду, значит он похож на "голубого". Возможно чисто внешне, а может быть и манерами. Этот цепкий капитан редко ошибается в людях и столь же редко бывает до конца откровенным. Не только с подчиненными, но и с начальством тоже. Эдельсон не касался посторонних тем во время инструктажа. Зато в отношении малейших подробностей из жизни "голубых", его запасы информации были поистине неистощимы. Капитан не раз повторял, что его дело отдавать приказы, а дело "подсадок" лишь беспрекословно подчиняться. Эдельсон, например, детальнейшим образом показал и описал каждому его участок, но не счел нужным объяснять, почему именно он разметил участки так, чтобы те частично перекрывали друг друга по всему периметру границ. Впрочем, догадаться несложно. Просто капитан надеется таким образом исключить вероятность того, что наш "клиент" проскользнет меж границами участков, так и не нарвавшись ни на одну из "подсадок". Именно поэтому, наиболее плотно участки совмещаются в деловых, многолюдных районах: Таймс-сквер, Колумбус-секл, Бродвей, Вашингтон-сквер, где одновременно могут находиться по двое-трое наших людей. Столь плотный прессинг ускоряет решение задачи, однако с самыми роковыми последствиями. Сердце Линча сжалось от недоброго предчувствия.
Неожиданно Джон поймал себя на том, что пристально изучает сидящего рядом педриллу, напряженно пытаясь сообразить, "подсадка" тот или нет. Странно, что он думает об этом, а не о том, чтобы побыстрее распознать потрошителя. И все-таки жаль, что Эдельсон их не познакомил. Всех тех десятерых парней, которым он уготовил эту миссию. Хотя, возможно, он руководствовался некими, одному ему известными, доводами рассудка.
Сейчас снаружи, на Колумбус-авеню, гремела, как обычно, из какого-то
- 23
испанского музыкального магазинчика с подвешенным над дверью громкоговорителем (глухие эти пуэрториканцы, что ли, недоумевал Линч, если они всегда врубают свою музыку на полную громкость?) размеренная мелодия "клоп-клоп" меренги или что-то в том же роде. Он до сих пор не отличал одну от другой, хотя против своей воли практики уже имел предостаточно.
Внутри было не намного лучше. Через несколько табуретов от него за стойкой сидел и ел из большой тарелки кукурузные хлопья с клубникой пухлый гомосексуалист с козлиной бородкой. Линч наблюдал, как тот отправлял в рот полную ложку хлопьев, тщательно пережевывал, затем глотал. Потом брал клубничку, но не жевал. Он держал ее между зубами и сосал, пока она полностью не растворялась.
Теперь и гомик смотрел на Линча. "Таким ранним утром, - подумал Джон. Когда-нибудь эти ублюдки успокоятся?"
Ну и завтрак. Даже кофе дрянь.
Мистер Козлиная Бородка уже вопросительно поднял бровь. Линч стал обдумывать какой-нибудь достаточно чистый способ зарабатывать себе на жизнь, вроде уборщика клеток горилл в зоопарке или практикующего гинеколога по абортам с кабинетом на углу 125-ой улицы и Ленокс-авеню.
Чтобы не действовать подозрительно быстро, Джон крутнулся на табурете и посмотрел на улицу. Какой-то пьяный пуэрториканец лежал в луже мочи у входа в забегаловку.
"Латиносы, - думал Линч. - Ну и район, целая коллекция отбросов общества, которое постепенно теряет свои устои и развращается, в том числе и на его участке, где собираются эти подонки. Им не придется долго ждать. Скоро все остальные тоже по уши погрязнут в скверне. А потом они под звуки "клоп-клоп" меренги возьмут нас тепленькими. Идешь по этим улицам, будто гуляешь в выгребной яме."
Линч был совершенно подавлен жизнью в этом районе, где за двенадцать долларов можно снять меблированную комнату в одном из домов, построенных из обожженного кирпича. Низкая плата привлекала бродяг. Белые, черные, может, зеленые, спали по четверо и пятеро в одной комнате, не работали, не мылись, никаких признаков самоуважения. Некоторые из старых жильцов, как и его соседи, все еще цеплялись за Челси. Но некогда приличный Вест-Сайд сейчас составляли центральный Гарлем, окраинный Виллидж и почти окраинный Бауери.
1 2 3 4 5 6