И вот капитан увидел принцессу — точно Одиссей Навсикаю… Мещерский подцепил вилкой сардинку. «Музыка говорит нам то, что мы скрываем даже от себя». Точно. Скрываем то, что постоянно стоит перед нашими глазами. А что стоит? Спальня. Вчера вечером он узнал, что спальня Зверевой — на первом этаже рядом с музыкальным залом, двери ее выходят в холл перед гостиной. Белые двери, окна — на озеро. И Шипов ушел туда первым. Мещерский откусил кусочек тоста со свежим огурцом — на столе, как назло, не оказалось соли.
Господи, что это за пара? Как она просыпается по утрам, как засыпает ночью? У Шилова слишком кожа нежная, слишком покорный взгляд. Неужели ему не противно видеть рядом с собой эту постаревшую женщину, которой уже пятьдесят два (!) года, эту великолепную, странную женщину? Он пил обжигающий кофе. Ну а тебе, тебе самому, доведисъ вот так, какие бы чувства ты сам испытал с ней рядом? Он потянулся за салфеткой.
Ведь у нее было четыре мужа, а любовники? Да что говорить! Кто не вздыхал по ней, кто не хотел ее.., когда она была молодой? Кастро вон с ней по пляжам гулял, Рейган на ранчо возил. А еще баба Лена рассказывала, что в семьдесят восьмом в Мадриде из-за нее вроде бы свел счеты с жизнью какой-то знаменитый тореро. И все это — ее век.
Прошлое. От которого остался только голос. Да еще эта увядшая ухоженная маска искусно загримированного лица. И этот мальчишка Сопрано тоже вот остался…
Мещерский отложил салфетку и, улыбнувшись, вежливо поблагодарил Александру Порфирьевну за отменный завтрак.
— Сергей, прошу прощения, но там какой-то парень на машине вас спрашивает. — Мещерский почувствовал на плече чью-то руку. Бело-красный фирменный Петр Новлянский кивнул ему, распространяя вокруг себя аромат дорогих мужских духов.
— Меня спрашивает?
— Вас и вашего приятеля.
— Кто же это?
«Яппи» пожал узкими плечами:
— Пригласить его в дом?
— Нет-нет, сейчас мы выйдем, — Мещерский поспешно поднялся.
Он разыскал Кравченко — тот сидел на террасе с появившимся откуда-то Андреем Шиповым. Сопрано держал в руке стакан молока и пил его маленькими глотками.
В белесых потертых джинсах и синей хлопковой футболке он казался совершеннейшим подростком. На его шее поблескивала золотая цепочка.
Они с Кравченко о чем-то оживленно беседовали, а когда подошел Мещерский, умолкли.
— Интересно, кому это мы понадобились? — заметил Кравченко. — Хотя я, кажется, догадываюсь.
Шипов вышел вместе с ними. У ворот стояли потрепанные вишневые «Жигули», а за рулем — оперуполномоченный Сидоров собственной персоной.
— День добрый, — поздоровался он подозрительно приветливо. — Вадим, Сережа, вас не затруднит снова кое в чем оказать нам помощь?
Мещерский хотел было огрызнуться: «Да вы что себе позволяете?» — но Кравченко уже жал оперу руку, словно лучшему другу, и дергал дверцу машины.
— А в чем дело, простите? — спросил Шипов встревоженно. — Это мои гости. А вы, собственно, кто такой?
— Это сотрудник местного уголовного розыска. Мы вам, Андрей, рассказывали вчера. — Кравченко вздохнул.
— А, случай на дороге, убийство. А куда же вы их забираете? На каком основании?
— Да не волнуйтесь вы так. — Сидоров лучился душевностью. — Украду ваших друзей всего на часок. А потом лично домой доставлю.
— Но как же это…
— Андрей, все в порядке. — Кравченко махнул рукой. — Мы скоро вернемся. Серег, не стой как столб. Садись. Видишь, человек занятой ждет нас. Так, что ли, занятой человек, а?
В машине Сидоров весьма развязно спросил:
— Что это за красавчик такой настырный?
— Муж, — коротко ответил Кравченко.
— Муж? Зверевой?!
Мещерский поморщился — от такой наивной несдержанности.
— Ни хрена себе!
— Вы видели Звереву? — ледяным тоном осведомился Мещерский.
— По телевизору. Концерт какой-то передавали. Она все арии пела. Маловат муженек-то у нее. В сыны годится.
Сейчас мода, что ли, пошла на такие мезальянсы?
Мещерский отметил, что словечко «мезальянс» опер произнес с особым шиком, «в нос» — нате, мол, вам. И мы понимаем, мол.
— Мода-мода, — Сидоров лихо заложил поворот, аж тормоза взвизгнули. — Словно с ума все посходили.
— Куда вы нас везете? — не выдержал Мещерский. — Что это все значит, в конце-то концов?!
— Да понимаешь, такое дело, друг. Ну, тот осмотр, что мы делали-то при вас. Не на всем вы тогда расписались.
Лопухнулись мы в спешке. Там еще схему пришлось начертить, фототаблицу сделали, ну и… Мне Валентина наша из прокуратуры с утра телефон оборвала — вези немедленно понятых, пусть распишутся, а то уедут отпускники — и поминай как звали. Ну, черкнете сейчас завиток, она вас быстренько допросит и…
— Допро-о-сит? — Мещерский уже негодовал. — Зачем?
— А на случай сомнений в суде, — опер подмигнул. — Страхуемся мы так. С судом у нас знаешь как? Во, — он чиркнул ребром ладони по горлу, машина при этом лихо метнулась на встречную полосу. — Председатель — зверюга. Тигр. Милицию на дух не переносит. Что ни принесешь — протокольную там, ордер, — все ему липа. А с понятыми вообще лютует, все в подлоге нас подозревает. Вот мы и придумали понятых допрашивать на протокол, чтоб комар носа не подточил.
— Так допрашивает же прокуратура, — хмыкнул Кравченко.
— А дело-то мы раскрываем. Вот нас потом и долбят в суде как дятлы. Так что, ребята, выручайте по второму разу.
— Я так и знал: так просто теперь ты от нас не отстанешь.
— Ну! — Опер широко улыбнулся. — Работа такая. Вы из Первопрестольной ведь? — спросил он немного погодя. — Я сразу там, на дороге, понял. Даже еще документы ваши не смотрел. По выговору. А я в Москве учился, между прочим, в Вышке — Высшая школа милиции. Пять лет отбарабанил.
— Земляки, значит. — Кравченко по-хозяйски потянулся к «бардачку», нашарил там пачку сигарет. Курил он редко — сегодня что-то нашло. — А сам откуда?
— Городок такой есть в Подмосковье, Железнодорожный. Слыхали?
— Слыхали. А как же тебя, Саша, сюда, в карельские болота, занесло?
— Женился, — опер хмыкнул и уточнил:
— По любви.
— Ну, это дело хорошее.
— А через полтора года развелся. Теща меня чуть-чуть до дырки от табельного не довела.
— Тещи — заразы, — поддакнул Кравченко. — А потом что?
— Снова женился.
— Опять по любви?
Сидоров дал ему прикурить.
— Вроде. Я не понял даже. С этой мы тоже недолго миловались: скандалить стала — поздно прихожу да много пью. Ну, я навязываться не стал. Только вот без квартиры в результате остался.
— Значит, один тут теперь?
— Почему один? Баб много. Курортницы тоже. Хотя сейчас, конечно, размах не тот. Местные все в расстроенных чувствах — с работой стало туго. Мужики их ни черта не зарабатывают. Фабрика тут была мебельная — так коту под хвост ухнула. Санатории по полгода пустуют. А работы нет, лопать нечего — с голодухи и на любовь не тянет. Так что… Скучно здесь, ребята. — Сидоров вздохнул. — Водка, водка, водка. Раньше финны к нам табунами ездили, пили тут все выходные. Мы их потом штабелями в автобусы грузили. А теперь… Так что убийство вроде встряхнуло всех.
Хоть стимул появился.
— Ну да, воля к жизни, — процедил Мещерский. — Но вы обратно-то нас довезете, надеюсь?
Опер обворожительно улыбнулся.
В прокуратуре они промаялись битых два часа. У следователя шла какая-то очная ставка. И она распорядилась, чтобы понятые подождали. Сама же процедура проставления подписей на схеме-приложении к протоколу осмотра места происшествия и фототаблице и допрос от силы заняли минут пятнадцать.
— Мы еще вам чем-то можем помочь? — вежливо спросил следовательшу Мещерский.
— Пока это все. — Ее прокуренный бас громыхнул в тесном кабинетике, где было просто не продохнуть от сизого дыма. А мощный бюст, обтянутый серым мохеровым свитером, был густо посыпан пеплом, словно голова грешника.
— Когда убийцу задержат? — осведомился для порядка и Кравченко.
— Это не ко мне вопрос.
— Ну, у нас же друзья на даче волнуются. Шутка ли, на воле бродит псих с топором!
— Сейчас много психов бродит. — Она закурила новую сигарету. — Как долго вы тут еще пробудете?
— Не знаем, возможно, неделю.
— Ясно. До свидания. Спасибо за помощь.
— Чистый комиссар из «Оптимистической», — поежился Кравченко, когда Сидоров сажал их в машину (на часах, было уже четверть третьего). — Так и подмывало спросить:
«А кто не хочет комиссарского тела?»
Опер ухмыльнулся:
— Да будет вам известно, у нее муж — фермер. Нутрий они разводят. Натуральное хозяйство, так сказать. Валентина все хвалится — дотяну до пенсии, пошлю вас всех в баню и буду крысят на шубы разводить. На хлеб с маслом хватит.
Мещерский подумал, что наверняка прокурорша отправилась на осмотр места происшествия прямо от своих нутрий: получили объяснение и ее грязные резиновые сапоги, и нелепая куртка.
— Новости-то хоть есть у вас по розыску этого ублюдка? — осведомился Кравченко.
— Если б он просто ублюдком был, — Сидоров мечтательно вздохнул. — С таким бы я церемониться не стал.
При задержании — щелк и… А кто мне докажет, что это не самооборона была? Только ведь он вроде больной.
— Как его величают-то?
Опер полез в нагрудный карман и достал глянцевую карточку фоторобота.
— Любуйтесь на всякий пожарный.
Приятели рассматривали подозреваемого в убийстве психопата.
— Нестарый еще, — заметил Кравченко, — правда, уже лысеть начинает. От лишений, что ли? А по лицу и не скажешь, что с приветом. Из интеллигентов?
— Работал в КБ точной механики в одном «ящике» закрытом. Вот тебе и отбор оборонки. Там, видно, и свихнулся. — Сидоров перевернул снимок. — Пустовалов Юрий Петрович, тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения, уроженец Ленинградской области.
Мещерский внимательно смотрел на фоторобот — костистое невыразительное лицо, тусклые глаза, тонкие губы, впалые щеки, точно их втянули в себя в поцелуе, а вернуть на прежнее место позабыли. Было в этом лице нечто раздражающее: болен человек, опасен, безумен. А что с ним поделаешь? И правда, не стрелять же его как бешеного пса…
Подъехали к воротам. Бесшумно повернулась черная коробочка камеры, блеснув линзой объектива на солнце.
Створка ворот поехала вбок. Охранники из будки не появились.
— А тебя тут узнают, — заметил Кравченко.
— Попробовали бы не узнать, — Сидоров самодовольно улыбнулся. — Недолго и лицензии лишиться. А с работой в нашем медвежьем углу, как я уже сказал, — швах.
Эх, шикарно жить не запретишь, — молвил он через минуту, направляя «Жигули» на шоссе-бетонку, проложенную по берегу озера. — Видали, какие тут у нас дворцы в сосновом лесочке архитектурят? Скоро Балтийская Ривьера закрутится. Под ресторан уже один чечен место у нашей администрации выбивает. Так что дачи этих театралов считай что фазенды.
— Мне бы такую фазенду в сорок комнат, — вздохнул Кравченко.
— Понравилось у Зверевой?
— Угу. Но ему вон больше. — Кравченко кивнул на Мещерского. Тот поймал в зеркальце насмешливый взгляд опера.
— Важная дамочка, — сказал он. — Царица. Я б только за то, чтоб поговорить с такой, — в лепешку б расшибся.
— У нас тут кое-кто тоже расшибается, — засмеялся Кравченко. — Все возрасты покорны кое-чему.
— А вон местная достопримечательность. — Опер великодушно перевел разговор с интима на любование окрестностями. — Вертолетную площадку бетоном замостили на том лужке? Это Гусейнов, банкир из Москвы, выпендривается. Наши в отделе узнавали — заливает или нет насчет вертолета? Нет, оказывается, — имеется машинка, и не одна, а плюс самолетик спортивный. А там видите?
Фундамент. Это конюшня у него вроде будет. А вон и сама фазенда — стройматериалы уже завозят. Кирпичи как для кремлевской стены. — Сидоров сбросил скорость, давая приятелям возможность проникнуться всей грандиозностью строительных планов дачника-толстосума.
Мещерский брезгливо смотрел на безнадежно изуродованный земляными работами неуютный участок леса.
Затем картина изменилась: проплыли кусты густо разросшегося боярышника, закрывающие панораму стройки. Их переплетенные ветки образовывали плотную массу, непроницаемую для солнечных лучей. И вдруг там мелькнуло что-то яркое, розово-красное.
— Остановите, пожалуйста, — Мещерский открыл дверцу и выпрыгнул почти на ходу, едва не подвернув ногу. Что это еще такое? Откуда это здесь? Он быстро прошел назад по шоссе. Метрах в двух от обочины на ветвях кустарника трепетал на ветру полуразорванный шелковый шарфик, который вчера утром он видел на Марине Зверевой! Мещерский дотронулся до шелка — зацепился за ветки. А ниже под ним, под кустами — примятая трава, сломанные сучья, словно здесь через заросли протащили что-то вглубь и…
— Ты что, офонарел, на ходу сигаешь? — Кравченко тоже увидел шарфик. — Откуда это здесь?
— Ну-ка, братцы, погодите, — Сидоров быстренько оттер их в сторону. — Знакомая тряпочка?
— Это вещь Марины Ивановны, — упавшим голосом возвестил Мещерский.
— А здесь.., здесь волокли что-то тяжелое, ветки вон сломаны…
Сидоров пощупал излом.
— И недавно совсем. Ну-ка пойдем глянем.
Они продрались сквозь кусты и очутились на полянке, поросшей пожелтевшей осокой. В эту полянку отлого переходил склон невысокого холма — песчаная почва, несколько молодых сосен. По холму вилась узкая тропка, видимо, проложенная тут неутомимыми дачниками. Оканчивалась она возле какого-то бетонного кольца, низко врытого в землю. Мещерский поначалу даже и не понял, что это, — солнце слепило. Потом разглядел — нечто наподобие артезианского колодца или заброшенной бетонной опоры, а возле нее…
— Мать честная! — ахнул Сидоров. — Ну, дождались!
Мещерский закрыл глаза. Секунду назад, ощущая в ладони прохладный шелк, он уже подспудно готовился к тому, что, ВОЗМОЖНО, УВИДИТ, но.., увидел совершенно другое. СЛАВА БОГУ? СЛАВА БОГУ, ЭТО НЕ ОНА. А…
У колодца в нелепо-неестественной позе лежал тот, с кем всего три часа назад они расстались у ворот дачи: Андрей Шипов. Мещерский с трудом овладел собой, заставил себя СМОТРЕТЬ: майка и джинсы Сопрано залиты кровью.
Зияющая рана на хрупком горле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10