Валерия, Вычитка
«Полякова Т. Все оттенки черного»: Эксмо; М.; 2004
ISBN 5-699-00605-2
Аннотация
Целая серия загадочных и кровавых убийств, обставленных со зловещей торжественностью средневекового ритуала, потрясает безмятежную дачную идиллию. Очаровательных дачниц Нину и Катю не оставляет подозрение, что убийцу нужно искать среди их респектабельных и интеллигентных дачных соседей. Но кто он — известный режиссер, тренер-атлет или дама-экстрасенс? Улик так много, что в них запутались и опытные следователи. Но что же предпринять двум подругам? Сбежать в Москву? Ведь следующими жертвами могут стать они сами. Но журналистский азарт Кати Петровской не дает ей покоя, и они с Ниной решают вести собственное расследование...
Татьяна СТЕПАНОВА
ВСЕ ОТТЕНКИ ЧЕРНОГО
Пролог
УТРЕННЯЯ ЗВЕЗДА
Ночь уходила, хотя темнота по-прежнему скрывала и лес, и холмы, и церковь над рекой. В поселке на том берегу не светилось ни одно окно.
Он споткнулся о корень, выступающий из влажной, размытой летним дождем земли, точно лапа лешего. Едва не упал. И как только она умудряется отыскивать дорогу в этих зарослях? Хотя… Холм есть холм — карабкайся вверх по склону и не ошибешься.
Месяц появился в разрыве облаков, точно тусклую лампочку включили. И в его мертвенно-серебристом свете на минуту неожиданно стали различимы для глаз каждая ветка, каждый лист молодых деревьев и кустов. До вершины оставалось совсем близко. Мужчина, кряхтя, упорно лез вверх. А на холме его уже ждали. Женщина. Она молча наблюдала за ним. Потом запрокинула голову и уставилась в небо — месяц снова заволакивала мутная мгла.
— Еще дождь, как назло, нагрянет, тучищи-то… Так мы, пожалуй, и не увидим… тогда насмарку все путешествие… Не увидим ведь… — Мужчина наконец одолел подъем и теперь еле переводил дух.
— Дождя не будет. — Женщина все смотрела на тучи. — Подует ветер, небо очистится. И нам не стоит сейчас говорить. Лучше помолчать.
Но ее спутнику молчать было трудно. Он был грузный, уже в летах. Подъем на холм дался ему нелегко. Дыхание его было прерывистым и хриплым. Однако если бы кто-нибудь мог приглядеться к нему повнимательней, то заметил бы, что это не только обычная возрастная одышка. Мужчина был явно сам не свой от волнения. Выдавали его руки. Он то закладывал их в карманы широких бежевых брюк, испачканных на коленях землей, то вытаскивал рывком, сплетал пальцы, начиная хрустеть суставами. То с треском обламывал ветку с ближайшего куста и обрывал свежие клейкие листочки. Несколько раз он заботливо щупал себе ладонью сердце, словно проверял — тут ли оно еще, на месте ли? Волнение, им владевшее, требовало выхода не только в суетливых жестах, но и в словах.
— Тучи, ливень, погода, чтоб ее… небо как ватой заткнули. — Он вздохнул. — И все это наше верхолазание коту под хвост. Кардинальное невезение. Ой, мама моя… «А если упущу я этот случай, то счастье вновь меня не посетит?»
— Цитаты здесь неуместны, я прошу помолчать. Недолго. Совсем немного. — Женщина положила руку на плечо своего спутника, точно оперлась на него, и ощутила то, что он сейчас пытался скрыть сам от себя: под внешним лихорадочным беспокойством, тщетно маскируемым раздраженно-капризной болтовней, в самых глубинах его сердца жили ясное ощущение нереальности происходящего и страх, вот-вот уже готовый перерасти в истерическую панику. Женщина почувствовала это и сочла нужным несколько ободрить и успокоить своего спутника. Ее рука легонько коснулась его затылка, липкого от пота. Ему показалось — словно наложили прохладную примочку. Пальцы сжали его шею, помассировали, погладили, снова сжали.
— Все будет хорошо. Уверена, — шепнула женщина. — Не тревожьтесь ни о чем. Мы пришли не напрасно. Сегодня хорошая ночь.
С соседних холмов потянуло прохладным ветерком. И мгла на темном небе сдвинулась с мертвой точки, заклубилась. Месяц на мгновение пропал и снова явил себя, блеснул, а затем начал тускнеть, угасать… Ветер окреп. Он дул с юга, сбивая клочья туч в послушное стадо.
Низко над горизонтом взошла звезда. И если бы они в тот миг обменялись впечатлениями, то оказалось бы, что каждый видел эту звезду по-своему. Мужчине она показалась голубоватой точкой, мерцающей и пульсирующей на сером предутреннем небе, как тысячи, миллионы, миллиарды других звезд-светлячков. В ней вроде бы не было ничего необычного. Женщина, обладавшая более острым зрением, видела во мгле крохотный туманный серпик. Подобно обломку лезвия, он притягивал к себе ее взор, увеличивался в размерах, становясь при этом все тоньше, все острее…
— Утренняя Звезда. — Женщина сказала это таким тоном, словно сияющая звездочка была ее собственностью и она дарила ее своему спутнику.
Тот поспешно отвел глаза. Уперся взглядом в землю у себя под ногами, словно желал в тот миг видеть лишь носки своих щегольских кроссовок, испачканных глиной.
— Царь Содома. Повелитель Мух. — Хотя голос его был по-прежнему хриплым, он явно пытался иронизировать. Но получалось это плохо, фальшиво. Женщина знала: этому существу сейчас не до иронии!
— Можем начинать, — просто сказала она. — Вы не передумали?
— Нет.
Она чувствовала: ощущение нелепости, нереальности происходящего и страх снова парализовали его. А таким он ей не был нужен и не был нужен и… Она подняла умоляющий взгляд к звезде. ПОЖАЛУЙСТА, Я ПРОШУ. Страх — удел жертвы. Он не должен мешать жрецу в его жертвоприношении. Страх — дитя ночи, дух мрака. Страх — это ненависть и боль. А когда жрец приносит дар свой, ненавидя и страшась, его жертва становится не подарком, а оскорблением. Только любовь делает жертву угодной… Ведь ОН тоже ищет любви.
— Не надо бояться, — шепнула она. — Боль — это радость. В нашем с вами случае — это огромная телесная радость. Дайте руку.
Он протянул ей руку. Левую, от сердца. Они репетировали этот ритуал несколько раз подряд там, в ее доме. Он должен был повиноваться беспрекословно. И никакой одежды из синтетики — только натуральные хлопок, шерсть. Никаких металлических предметов. Перед походом на холм он выложил зажигалку, ключи, снял золотые часы, снял перстень и обручальное кольцо…
— Не нужно, не нужно так бояться, — в который уж раз шепнула она. — Закройте глаза. Лучше вам на это не смотреть.
Он крепко зажмурился: темнота, огненные шары, вращающиеся с бешеной скоростью, — огненное колесо. И НИКАКОЙ ЗВЕЗДЫ. Никакого Повелителя Мух…
Огненный шар неожиданно лопнул, отозвавшись острой болью в мозгу и левой руке. Боль жалила, точно змея. Он открыл глаза. Длинный глубокий порез перечеркнул его ладонь. Кровь текла обильно, наполняя горсть — ладонь была сложена ковшиком. Человек тупо смотрел на свою покалеченную руку. Черная кровь в ладони — как крохотное озерцо. Женщина стремительно нагнулась, подняла что-то с травы. Он увидел под своей ладонью плоскую миску из зеленого стекла. Она принесла ее с собой из дома.
Помня наставления, подчиняясь ритуалу, он повернул ладонь ребром. Кровь заструилась, затем закапала в миску. Ни одна капля не должна была упасть мимо: она предупредила об этом особо. Почему? Что за идиотские предосторожности?!
Он созерцал сочащуюся кровью рану, чувствуя, как к горлу волной подкатывают тошнота и отвращение. Вместе с ними в нем зрел протест. Что за балаган? Что я, взрослый, здоровый, культурный, умудренный жизнью человек, позволяю с собой делать? В какого шута меня тут превращают? И ради чего?! Страх, который терзал его и который он всеми силами пытался прогнать, исчез. Но легче от этого не стало. В глазах темнело от тошноты, отвращения и гнева. И в тот миг, когда чувства эти достигли в нем высшей точки, женщина быстро зажала его левую руку своей левой рукой и правой поднесла к его губам чашку с его же собственной кровью. — Пей, — приказ был точно удар хлыстом. Он коснулся губами холодного влажного стекла, вдохнул запах, поперхнулся, закашлялся и…
Женщина смотрела, как ее спутник согнулся в неудержимом приступе рвоты. Все было испорчено. Все. Еще одно наглядное доказательство того, что жертва, сопровождаемая отвращением, гадливостью; страхом, сомнениями, неугодна Ему.
Она смотрела на своего спутника, который теперь откашливался, прочищая горло. Несчастный кретин, жалкий театральный паяц, шут гороховый… Сейчас ему плохо, физически плохо, но в глубине души он дьявольски рад, что все это окончилось вот так. А пройдет пять минут, и он опомнится, будет жалеть и казнить себя за слабость. И просить, умолять сделать что-то еще, помочь…
Она выплеснула кровь на траву, вырвала клок осоки, протерла чашку. Достала из сумки, повешенной на куст, чистый бинт и пластырь. Пока она бинтовала своему спутнику руку, он старался не встречаться с ней взглядом. Она поняла и это: стыд и неловкость за свою слабость сменились сознанием того, что цель, ради которой они провели эту и многие другие ночи без сна, не достигнута. Она сама заглянула ему в глаза: ведь ты же не верил мне, так отчего же теперь жалеешь? И чего боишься? Как же это уживается в твоем сердце — неверие и одновременно страх перед тем, во что ты, как сам себя уверяешь, НЕ ВЕРИШЬ и не поверишь никогда?
— Какой же я дурак. — Он откашлялся. — Я не знаю, как это вышло. Я не хотел…
— Вы просто не были готовы.
Они смотрели на горизонт: утро вступало в свои права. Небо из темно-серого становилось зеленовато-прозрачным, как стоячая вода старого пруда. Звезды гасли, месяц бледнел. И та звезда тоже неудержимо угасала в свете нового дня.
— Теперь уже все испорчено… окончательно? — спросил он неуверенно. — И точно, мы — сущие мухи… Это ж надо так… Сущие мухи, а он повелитель мух…
Женщина не ответила. Эта его ирония снова фальшива и неуместна. Ничего, скоро от этой натужной иронии не останется и следа. Она сняла сумку с ветки, положила в нее чашу, еще какие-то предметы, поднятые с травы. Молча зашагала вниз по склону. Ее спутник плелся за ней, как побитый пес.
— Эту… гм… неудачу… ошибку мою глупейшую нельзя исправить? — спросил он после нескольких минут молчания.
Она снова не сочла нужным отвечать. Они спустились уже к самому подножию холма. За березовой рощей слышался шум — там лес пересекало шоссе, по которому проносились редкие по случаю раннего утра машины. Направо через кусты уходило несколько хорошо утоптанных тропинок. Их протоптали местные дачники к речке Сойке.
Они все так же молча шли по тропе, миновали ельник и вышли на узкую бетонку, перегороженную шлагбаумом. И тут человек не выдержал. Он догнал женщину, схватил ее за руку, развернул к себе.
— Да не молчите же вы, скажите мне что-нибудь, ну ругайте меня… Я понимаю, я все испортил и… Но я верю, я глубоко верю, я хочу верить! Я не могу все это вот так бросить, вы понимаете! — Губы его дрожали от волнения, речь была сбивчивой и малопонятной, но женщина знала, что он скажет дальше. Они все говорили ей одно и то же. Они все возвращались к ней. Не могли не вернуться, потому что жаждали ПОВТОРЕНИЯ.
Она скользнула по нему взглядом, словно оценивая. Он стал здесь, внизу, на этой дачной дороге у полосатого шлагбаума тоже иным, чем там, на холме. Пожалуй, сейчас она смогла бы объяснить ему, что требовалось от него в тот единственный, великий, неповторимый миг. Ведь это так просто! Он уже умный. Он способен понять то, как должно совершать подобный обряд. Но…
— Ну, есть способ? — Он смотрел на нее жалкими, умоляющими, потерянными глазами. — Есть?
Она вздохнула: нет, его сожаление и стыд — плохая почва для подобного разговора. Да и нужен ли вообще ему такой разговор?
— Есть. — Она взяла его за руку, уводя прочь. — Способ есть.
— Такой же, как и этот? Мы повторим и…
— Нет. Это другой способ.
— А мне он поможет? Впрочем, о чем я говорю, какие тут гарантии, я понимаю, но…
Она уводила его все дальше и дальше от холма. Внешне со стороны они выглядели как зрелая супружеская пара: грузный, с проседью в волосах мужчина в летних брюках и ветровке, испачканной на груди чем-то бурым, и женщина в спортивном костюме дорогой фирмы с клеенчатой модной итальянской сумкой через плечо. Они смахивали также и на немолодых то ли туристов, то ли дачников; отправившихся в это солнечное летнее утро за город. Именно так и воспринимали их те, кто попался им на дороге в этот ранний час. Но ни с кем из встречных, ни с одним живым существом мужчина не мог поделиться (даже если бы очень, очень захотел) странной тоскливой тревогой, которая против воли сдавливала его сердце все сильнее и сильнее, по мере того как они удалялись от холма.
Глава 1
ДЕРЕВО ИУДЫ
То, что выезд на это место происшествия будет чреват многими самыми неожиданными последствиями и не принесет ничего хорошего, было ясно почти с самого начала. С некоторых пор Екатерина Сергеевна, а проще сказать, Катя Петровская— криминальный обозреватель пресс-центра ГУВД Московской области, внимательно прислушивалась к своему внутреннему голосу.
На этот раз внутренний голос предостерегал недвусмысленно: нечего тебе делать в Старо-Павловске на этом происшествии. Не с такими впечатлениями следует уходить в очередной и такой долгожданный отпуск. Но не ехать туда Катя уже не могла: «Жигули» пресс-центра стремглав мчались (Сильно сказано для этой развалюшки) по шоссе. Катя затаилась на заднем сиденье тихо как мышь. Прислушивалась к разговору коллег. Они говорили о том, что произошло. Надо же, думала Катя, это несчастье стряслось как раз накануне ее отпуска. И что самое главное — это уже не первый случай, который там происходит! Именно в том месте, где она и Нина собираются провести…
— Самоубийц обычно хоронят либо на самом краю кладбища, либо за оградой. Ни креста на могиле не полагается, ни памятника — один холмик. Когда Полунина хоронили, мы ездили похороны заснять. Мать его, старуха, все уговаривала местного священника, чтобы отпел всех, ну, всю их семью. А он жену Полунина и сына только отпевал, а самого-то… Даже гроб его в церковь запретил вносить. Во как!
В Кате же названная фамилия многое вызвала в памяти. Анатолий Полунин был прокурором Старо-Павловского района.
1 2 3 4 5 6 7 8 9