Даже первый секс с Катей, и второй, и третий, и четырнадцатый секс с той же Катей, и диковатая женитьба на ней - не шло в сравнение. А с рассветом жизни не хрен разную канитель сравнивать. Утренняя заря и есть утренняя заря.
4
Вечером его покормили.
Зашел конвоир из четверки радостных и утешил на земном языке: мол, не дрейфь, мужик, перемелется все, чего уж там. Когда со мной разберутся, сказал просительно. Не дрейфь, не дрейфь, похохатывал веселый, вот и жратва тебе, чтоб хорошо себя чувствовал.
Наградив узника порезанным хлебом, он отдал ему тарелку с лапшой и протянул погнутую вилку. Затем подвинул кофе, вырвал исписанные листы и сгреб их в большую черную папку. Верните, попросил он. Через полчаса вернем, заливался хохотом стражник. Не лукавил: через пятнадцать минут дверь скрипнула и открылась, пропуская высокую девушку в мягких тапочах. Бесшумная положила исчирканное и вышла, без лишних слов, лишних жестов. Без лишних, должно быть, мыслей.
А Смурнов лежал и не спал. А может, и подремывал, видел десятый сон или медитировал на особый лад. И виделись штуки странные, неземные...
Итак, сказала медуза Горгона, разливая водку по мелким рюмочкам.
Итак, сказал римский легионер, ковыряя коротким мечом занозу.
Итак... Полудурки скучные, я буду говорить! - заорал Кот в сапогах, трогая сиамскую кошечку.
Итак, сказал Степаныч, наливая водочки президенту. Ну и ну, сказал Валентин Юмашев, выплескивая водочку президента. Вот те нате, сказал хрен в томате, провожая водочку президента. Ух ты, сказал спикер, угледев-таки водочку президента. Ни хрена себе, думали борзописцы и щелкоперы, краем глаза учуяв водочку президента. Вот оно, каркал Ленин на ветвях, наблюдая водочку президента. Ага, загалдели русские фашисты, сапогом помешивая водочку президента. А не все коту масленица, радовались жители Эквадора, когда до них дошла весть о водочке президента. Ха-ха, смеялись летописцы, занося на пергамент отрывочные сведения о водочке президента. Хрю-хрю, говорил народ, слизывая с мостовой водочку президента.
А мы и не знали, что на Куликовом поле приключится такая хрень, дивились предки поэтессы Анны Ахматовой. Не знала я, что гренадеры такие слабые, поражалась Катерина Вторая. Не знал я, что Керенский такой поц, размышлял на завалинке Лейба Давыдович. Не знал я, что Бернштейн такая гадюка, всхлипывал Джугашвили. Не знали мы, что Джугашвили такой козел, оправдывались туземцы. Не знали мы, что туземцы такие лохи, разводили руками Сашка Македонский и Буцефал. Не знали мы, что Македонский здоровьем слаб, ликовали подлые. Не знал я, куда кривая вывезет, кричал Господу Бернадот. Не знал я, что Бернадот ссучится, скрипел зубом Нап. А мы знали, хохотали русские крестьяне из романа "Война и мир". Крестьянину что? Не перевелась бы женщина в русских селеньях, а презервативы найдем. Был бы косячок, а забить успеем. Была бы волю, а хомут смастерим. Был бы барин, а дворовой не уйдет. Был бы праздник, отбухались бы в дым по-черному. Был бы повод, а петля под рукой. Была бы свобода, отдали жизнь за равенство. Было бы равенство, умерли за свободу. Была бы колбаса, пировали. Был бы жирок, пошли бы на скотобойню. Была бы война, ушли в пацифисты. Была бы хорошая жизнь, подохли со скуки. Был бы Кафка, а мотыгу найдем. Был бы лох, а остальное приложится. Был бы "кадиллак", нашлись бы и хиппи. Был бы "калаш", положил бы всех.
В жизни ведь оно как?
Ходит человек, ест, спит, испражняется, ковыряет в носу, мечтает, совокупляется, принимает душ, а потом раз - просыпается однажды утром на другом уровне. Вроде не работал и не накапливал - однако вот тебе, другой уровень. Просветление. Смотришь на прежнюю дурацкую жизнь и заходишься в хохоте... Смотришь на небо и хохочешь: на, возьми меня. Смотришь на дома и хохочешь. Смотрешь на людей и хохочешь. Смотришь на зверей и хохочешь еще сильнее. Смотришь на карликов и великанов, на ублюдков и юберменшей, смотришь на больших людей и на родных людей, и на больных людей тоже смотришь. Все они под солнцем живут и по общим правилам действуют. Простые правила-то. Вот и хохочешь, оттого что простые. Смотришь на своих убийц и не перестаешь радоваться. Видишь свою смерть, гладишь ее и хохочешь от того, что плевать. Все будет как будет, даже если будет иначе. Тебя пытаются оскорбить - а ты хохочешь, потому что ясно ведь: никто никого не может унизить по этой жизни, каждый унижает себя сам, по-идиотски реагируя на тот или иной фактор. А ничего не надо, чтобы правильно реагировать или самому создавать благоприятные для самореализации факторы. Нет перехода-то. Надо ходить, есть, спать, работать серую работенку, хлюпаться в ванне, скучать и мечтать, ковырять в носу и дышать мокрым воздухом. А затем проснуться утром с чувством того, что чего-то раскумекал по этой жизни.
Один умник сказал, будто Гитлер поближе к Богу, чем, например, Серафим Саровский, чем скучные монахи и добродетельные святоши. Он выходил и излучал свет. Он делился с людьми энергией. Он трахал весь народ, как любимую женщину, и стране было хорошо, как любимой женщине, которую трахает любимый мужчина. Ведь любовь - это энергия, а энергия - это любовь, и не бывает одного без другого. Гитлер в раю.
Иисус тоже недалек от Бога. Вряд ли дальше Адольфа. А может, ближе. Но нам тяжело судить о Христе, толком мы о нем ничего не знаем. Никакой информации: так себе, легенды и басни, трактовки и измышлизмы, комментарии и опровержения комментариев.
Он мог прийти сущностью, посланной с Альфы Лебедя для развития земного самосознания.
Он мог родиться человеком, параноикам и шизофреником: слышать дивные голоса, маяться недержанием воли, идти на смерть как на тульский пряник.
Он мог быть жестким парнем и предтечей Великого Инквизитора. Говорил же, что враги человеку - домашние его, говорил, что иногда член надобно отсекать, много чего веселого говорил про гиенну огненую и смоковницу. Садист, стало быть?
Он мог слыть простым пацифистом, анархистом и хиппи. И наш век щедр на эту породу, и такие нужны.
Он мог любить людей. Учить евреев культуре чувств и отрешению от тупой агрессии. Какая цивилизация, если вместо культуры чувств - тупая агрессия?
Много забавного о нем можно прочесть у Ницше и Достоевского, у Ренана и Булгакова, у Толстого и Пети Васечкина. Много чего можно напридумывать самому, благо поле распахано, но поле широко.
Мы все равно о нем ничего не знаем.
Вот о Гитлере знаем.
Давайте о Гитлере?
Давайте о надоях молоко в деревне Малые Чуханы?
Давайте о ставке рефинансирования ЦБ?
Давайте о Боддхидхарме?
Давайте про пот и слезы трудового народа?
Давайте про славные годы молодые?
Давайте про первый поцелуй и первую рюмку водки?
Давайте про сирых и убогих?
Давайте за жизнь, ребята, пора уже.
(Здесь правильно отложить, достать стакан, отвинтить и выпить. Чем больше, тем любопытнее. Иначе проблемы. Принцип тантры: пей, пока не упадешь, а потом поднимись и добавь еше, а потом опять поднимись, а потом тебе Господь-то и воздаст по заслугам.)
Давайте, ребята...
А давайте про пот и слезы трудового народа?
А давайте запоем песню, русскую народную, задушевную, удалую, чапаевскую, чтоб ушки тряслись и ноженьки в пляс пускались? Чтоб рученьки по коленкам хлопали? Чтоб в головушке зазвенело? Чтоб хвостик закручивался? Чтоб в животике забурлило? Чтоб рожки упоительно задрожали? Есть, ха-ха, возраженьица?
Же не компран па, сказал Мазарини. А мы козла за такие речи на Соловки, пусть понюхает козел ледовитое море, пусть расчухает, козел, что и как, и по каким правилам...
"А то!" - сказал Соломоныч. Вылез из норы, обнюхался, почесал тыковку, и ну частушки наяривать:
Вновь жиды спасли Россию,
Пушкин в дилеры ушел,
Заверни мне мать-Европу
В чингисхановский рулон!
Ай да молодец - профессионал, знать, частушечного дела. Учился, наверное, долго, в Оксфорде пропадал, в "плехановке" водил хороводы, в Гарвард ездил на стажировку, а в Латинском квартале отсыпался. Курил там наркоту, спал с нерусскими. Крякнул Соломоныч, закусил удила и выдал:
Эй, братан, давай попробуй
С нами спеться в унисон,
Сионистскую водярой
Угостил меня масон!
Долго и несмолкающие, переходящие в овации и долгие поцелуи, в фуршеты и в кабинеты, в шведский стол и в шведскую любовь, в русскую баню и во франзуское подполье.
Лавры поэта Соломоныча не давали спать, не давали есть, мешали ходить и заниматься любовью. Вышел тогда юноша бледный со взглядом смущенным и произнес свое:
Мы наглядно время убивали
Проводя его за разом раз
Во времена, когда еще не знали,
Что это время убивало нас.
Ему тоже рукоплескали, но чуть потише, чем Соломонычу. Он продолжал:
Атрибут божественности бога
Испарился где-то за чертой,
Во владеньях городского смога
Растворившись после запятой.
Все задумались. Юноша удалился в гордой тишине и одиноком покашливании. Выбежал на сцену мальчик и прошепелявил детские необузданные стихи:
О мои океаны и реки,
О мои золотые моря,
О арийцы и чебуреки,
Посмотрите - гаснет заря!
Мыслей отмирающий клок:
О моя разбитая люстра,
Мой небеленый потолок,
А на потолке - Заратустра.
Пацаненка унесли на руках, в дороге закармливая леденцами и шоколадками. Мальчик отбрыкивался и чмокал, а его в десяток рук гладили по голове.
А вот наконец-то вышел сельский дурачок и порадовал:
А в лесу живут серые волки,
И про них ходят черные толки,
Будто эти серые гады
С ветеранов снимают награды.
Ветеранов сжирают ублюдки,
А награды потом продают,
Сотню долларов варят за сутки
И в Швейцарии летом живут.
Ты хотел бы жить, как они:
Беспредельно, покоя не зная,
Но проходят смурые дни,
Не берут тебя серые в стаю.
Потому что ты человек!
Испокон презирают нас волки.
На дворе закругляется век,
А по лесу ходят черные толки.
Сельского дурачка осторожно выслушали, вежливо похлопали, закрутили ему руки за спину и проводили в поселковый дурдом. Суть в том, что дурачишка был не простой, а маниакальный: пырнул ножиком семерых человек и пошел стихи декламировать. Но мудрые правоохраниетели знали о его пагубной страсти к музе. Не ушел бедолажечка далеко, загубило его сочинительство.
Залетел на огонек Святой Дух. Материализовался, как положено. И давай свое гнуть.
Отсвистав на горе,
на зимовку уходят
последние раки,
а Макар-людоед
все гоняет телят
и семь раз отмеряет,
где нужно отрезать,
ты Россия моя,
убежавшая в лес,
за родные края,
словно восемь чудес
позабытого Старого Света;
я смотрю на тебя
отщепенцем от лета,
как адепт октября,
и на мне его мета,
и не в силах понять,
кому нужно все это?
я пока отщепенец от лета
и любитель смотреть,
как идут зимовать,
отсвистав на горе,
предпоследние раки.
И растаял.
А вот и романтичная девушка в рваных джинсах. С боем прорвалась она к сцене, когтями и штыками, зубами и ножами, вилками и ложками расчистила себе путь. И летели от нее мужики вверх тормашками, кричали и плакали, и молили о пощаде слезливыми голосенками. Но не жалела отчаянная сильный пол. Презирала якобы сильных.
Романтичная сказала, что будет на потребу народа стих читать. И топнула ногой в рваной джинсе, чтоб заткнуть крикливых, унять шумливых и успокоить изрядно буйных. Наступила звонкая и тонкая тишина.
У побережья льдистого моря
На чернеющем дохлом снегу
Сумасшедший рассазывал с горя,
Перед тем побывавши в раю.
Я видал пресловутое Третье,
Я Господь не даст мне соврать,
Это дивное тысячелетье
Только лучше бы не видать.
Я видал процветающий город,
Миллионы довольных рож,
Но победа людского счастья
Мне острее, чем острый нож.
Места хватит под солнцем многим
И уют достанется всем:
Инвалидам, ворам, убогим
И сменившим ночи на плен.
Я смотрел, как обедают люди
И как пьют безболезненный яд,
Как любовь готовят на блюде
И как мало ее хотят.
От рождения все свободны,
Только дети устали играть,
Только женщины их бесплодны,
А мужчины привыкли спать.
Что достигуто - то убито,
Умерла последняя цель.
Негодяям пришла финита,
А планета села на мель.
Мне занудна победа счастья,
Я хочу и стремлюсь назад,
Побывать у дьявола в пасти
И в безумном краю доживать.
Ха-ха-ха, смеялась романтичная девушка. Не поняли, полудурки? Да ладно, махнула она рукой.
Во втором ряду заприметила нормально одетого юношу, остальные одеты хоть и дорого, но не в стиль. Он одет хоть дешево, но нормально. Остальные-но щеголяли фиолетовыми носками на фоне белых космюмов, красными майками под серыми пиджаками, тренировочными штанишками и золотистыми побрекушками. А он и профилем не дебил, и анфасом не выродок - такая вот редкость.
Выбрала юношу, сказала ему просто: ты мне нравишься. Спрыгнула с высоченной сцены, прошлась по головам, отдавила кому-то хвост, схватила моложавого за руку. Увлекла к выходу. Вышли они в ночь, сели в синий BMW романтичной девушки и поехали по своим делам.
И вышел старец. Представился пред почтенной публикой. Поклонился ей до земли. Отшвырнул старенькие гусли, скинул жаркую куртяшечку, прочитал ностальгическое.
Россия - родина слонов
И ясноликих патриотов,
Полузабытых сладких снов
И добродушных идиотов,
И настежь северным ветрам
Дверей почти всегда открытых,
Где все, чего уж нету там.
Обитель мудрости испитой,
Тебя так трудно позабыть,
Любя грозу в начале мая,
Уж коли выпало здесь жить,
С другой землей не изменяя.
Зал притих. Старца вежливо проводили до катафалка.
И пошла плясать губерния!
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
Вот тебе, дедушка, и восьмое марта.
Вот тебе, справедливый, и коза ностра.
Вот тебе, девочка, и первый минет.
Вот тебе, бандит, и первая ходка.
Вот тебе, Иммануил, трансценденция.
Вот тебе, Чубайс, приватизация.
Вот тебе, Гаутама Шакья Муни, реинкарнация.
Вот тебе, мужик, сермяжные грабли.
Вот вам, товарищ Чернышевский, народная долюшка.
А затем началось. Многие сошли с ума на конечной и не вернулись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21