о назначить можно.
- Шефов не назначают. Тут порядок строгий добровольности.
- Хорошо, если начальство это понимает. А то ведь кому так предложат подумать, что он загодя со всем согласен. А вообще-то, я скажу, лучше родного человека никто не научит. Он если и скажет чего грубого, от него снести легче. По дому муж с женой ругаются да мирятся, а по работе без этого никак не обойдешься.
Правильно я говорю?
Какое-то время Вера Константиновна рассказывала о том, как скучала без техники, - пришел Николай из армии, поженились, пошли ребятишки. О яслях и детском саде в совхозе тогда и помина не было, пришлось Вере Константиновне по мере возможности изворачиваться. Разнорабочей, посудомойкой в столовой, пекарем - все прошла. В шестьдесят пятом даже на руководящую работу выдвинули - пекарней заведовала, двумя пекарями руководила. А в шестьдесят седьмом ликвидировали вверенную ей питающую точку. Осталась молодая руководительница не у дел. И только тут ей в голову пришло, что дети-то выросли. И что вполне можно вернуться к той, старой профессии. Любимой.
Но оказалось, что возвратиться к любимому детищу не так уж и просто. На год пришлось усаживаться за парту.
- Только это совсем, конечно, не то, что сначала начинать. Главное навыки, а они у меня были. А в машинах, что ж .. Узлы, конечно, изменились кое-какие, а принцип-то остался прежний...
Уверенный, что попаду в лад настрою, я легкомысленно сказал:
- Конечно. Теперь все узлы на машинах продуманы. С прежним не сравнить.
- Как сказать...
Николай Федорович, видимо, и сам не ожидал, что возразит, поэтому смутился необычайно и растерянно посмотрел на супругу. Теперь та пожала плечами. А я вздохнул тяжело, решив, что разговор с Николаем Федоровичем так и зачахнет, не начавшись АН, нет. Вот ведь где затаился у него ключик от сокровенного Не давали, видимо, ему покоя изъяны в конструкции комбайна "Сибиряк" последних выпусков. Настолько не давали, что промолчавший все утро человек не выдержал и решил, что здесь-то, пожалуй, не у нее, а у него "лучше спросить". И, когда пожала Вера Константиновна плечами, ринулся в разговор решительно, как головой в омут.
- Продуманы... Как сказать. Если продуманы, значит все лучше. А вы хоть кого спросите: поменяется, кто па СК-4 работает, на "Сибиряк". Никто, наверное, не захочет, потому что у четверки молотилка лучше. Клавиши у нее длинней - соломотрясы их иначе называют. Они л^чшс солому вытрясают, поэтому потерь зерна меньше. И еще у "Сибиряка" плохо - мельчит солому здорово. Перемешается такая солома с осотом и со всякой всячиной, ложится на решетный стан и зерно на скатную доску через решета не пускает...
- А еще двигатель... - тут уж Вера Константиновна в роли посторонней.
- Точно. На четверке двигатель стоит дальше от бункера и охлаждение у него потому лучше. А у "Сибиряка" греется движок. И еще о чем подумать надо - амортизация. Ну, хорошо, весь комбайн, допустим, не подрессоришь. Но кабину-то одну можно? На гидравлику, допустим, поставить. В крайнем случае, сидение с гидравлическими амортизаторами, - сказал он все это горячо, разом и потом как-то вопросительно посмотрел на меня: - Вы уж, это самое, если путь на завод будет, подскажите конструкторам. У комбайнеров, мол, душу каждую уборочную вытрясает так, что за зиму она только что на старое место станет... И насчет движка тоже, и соломы...
- Так вы бы взяли и сами на завод написали.
Николай Федорович взглянул на меня с великим удивлением и... промолчал. Иссяк, видимо, запал, да и время подходило к семи. Давно бы пора быть на полосе.
На этом ножко и кончить рассказ о рабочей семье Деулнных, по, думается, не будет он полным, если не обращусь я к еще одному отступлению. Поведал мне его директор совхоза Алексей Иванович Булах. При этом назвал его "лирическим". И заголовок даже ему придумал:
СНЕЖНАЯ КУПЕЛЬ
Таким, каким осело у меня в памяти, я и изложу это отступление.
* * *
Что о прошлой уборке говорить. Кто ее провел, с тем она на всю жизнь останется. Хлеба было столько, что на памяти ни у кого такого не было. В общем все это известно. И о том, что хлеб был поздний, и о том, что погодка к концу уборочной в наших краях заладила ой да ну, в общем - все. И все-таки наш совхоз имени Гастелло сумел не только отмолотиться, но и послал передовых комбайнеров помотать соседям. Вера Константиновна Деулина поехала в Подойниковский совхоз. Это рядом с Панкрушихой. От нас сотня километров. Долго она там работала. Недели две, если не больше. И вдруг приходит указание: собрать передовиков уборки и ехать с ними на праздник урожая.
Мы туда-сюда, заняты, мол, наши передовики, помогают другим хозяйствам убирать. С нами и говорить не захотели.
А надо сказать, что мы наших людей в неделю раза два проведовали. Кто-нибудь из руководящих работников обязательно наезжал. И вот, еду я к Вере Константиновне. Время - конец октября. По стеклам газика снег начал постукивать. Сначала редкий, потом зачастил. Сухой, крупный, с пшеничное зерно, пожалуй, будет. Сижу я рядом с шофером, в кабине пригревает, а у меня по телу - холодок. Представляю я, как сейчас комбайнеры на открытых мостиках работают, и - холодок. В контору заезжать не стал, сразу на полосу.
Подъезжаю к комбайну Веры Константиновны, смотрю и не узнаю. Возвышается над мостиком Снегурочка... Да пет, не Снегурочка. Бело у нее там, где складки, в них снег набился, а все остальное - черное. Увидела меня Вера Константиновна, остановила комбайн.
"Не могу, - говорит, - больше. Домолочу загонку и домой тронусь". - "И загонки, - отвечаю, - домолачивать не надо. Глуши комбайн, садись в машину, едем.
Завтра - в Барнаул". Ну, о том, что комбайнера я у них забрал, сказать надо. Заехали в контору. Так и так.
А их парторг говорит: "Человек не наш, держать мы ее не можем. Но только без нее как будем - не знаю.
Уедет она, наши мужики и вовсе скиснут. Они и сейчас-то работают, потому что гордость уйти не позволяет". В общем, разговор тут между нами начался. Праздновали мы без Веры Константиновны. Осталась она.
Вроде бы с одной стороны все просто, а с другой - не просто. До самого конца уборочной там работала.
А когда вернулась, говорит: "Все бы ничего, только ночами холодновато. Ну, холодно не холодно, все равно подобрали". Так вот. Наш, конечно, недогляд. Нужно было хоть самодельную кабину ей поставить. Ну ничего, на ошибках учимся. Учли мы. Теперь у нее и комбайн новенький. С кабиной. А в прошлом году кабины не было. Так вот.
* * *
Вот и все отступление. А может быть, это - не отступление? И, может, его позволительно назвать не "лирическим", а героическим. Без всяких кавычек.
ШТРИХОВОЙ ПОРТРЕТ
Совсем недавно я смотрел фильм. Молодой учитель, приехавший в село, одержим идеей построить интернат. Именно это учреждение он считает всемогущим фактором, который в короткое время, тут же поднимает дисциплину, успеваемость и прочие школьные показатели. Инициатору, собственно, никто не противостоит. Все с ним согласны, помогают всемерно, готовы даже на поступки, ставящие под сомнение букву закона. Что там буква, если на другую чашу богиня правосудия положит интересы детей! Жить бы молодому ратоборцу да радоваться. Но он действует. Подменяет директора школы в хозяйственных вопросах, обходит вниманием районные организации, самолично валит лес, стараясь заразить своим примером двоих бездельников. Короче, исполняет все, кроме своих прямых обязанностей. Он не преподает, не воспитывает. Тем не менее авторитет его неогляден. Когда вдруг по ходатайству мамы (не из личных качеств) Давида-строителя назначают заведовать школой в другом селе, в этом поднимается паника. Но герой всегда герой.
Наш, разумеется, отказывается от назначения, и в колхозе воцаряется чинная благодать.
Я ничего плохого не хочу сказать в адрес молодого человека. Он предприимчив, настойчив, рассудителен.
Посему - авторитетен. Но на протяжении фильма меня не оставляло недоумение: при чем здесь школа? Товарищ явно выбрал себе .не ту дорогу. Он - не плохой организатор, завидный хозяйственник. На этой стезе ему карты в руки. Но педагогика... Какова тут роль педагогики?
И еще думалось: вот как может подвести желание показать авторитетным ради самого понятия - авторитет. Для этого приходится заставлять героя не жить, а совершать поступки. Даже такие, в которые поверить невозможно, ибо когда наш молодой человек, вчерашний горожанин, в одиночку начинает валить лес, это, кроме улыбки, ничего не вызывает. С равным успехом он, по воле сценариста, мог бы без подготовки заняться, допустим, кузнечным делом или портняжным ремеслом.
И припомнился мне в связи с этим другой вариант.
Тихий, неброский, но по-настоящему основательный, ибо идет он от естества, а не от показа. Авторитет, завоеванный всей жизнью человека и утвердивший себя не собственным благовестом, а признанием окружающих.
Нынешней осенью разговорились мы с директором Хабарского мясного совхоза Георгием Тимофеевичем Рясновым. Если коротко тематизировать направление беседы, то шла она в русле "человек и место". Перемыли мы косточки тем "номенклатурным", которые с одинаковой охотой идут руководить и потребсоюзом и баней, управлять совхозным отделением или овощной базой. Абы у какой-никакой, а - власти. В связи с этим я стал рассуждать об авторитете подлинном и дутом.
Георгий Тимофеевич слушал, время от времени кивал, соглашался, но ответил вовсе для меня неожиданно:
- Вот вы говорите об авторитете. А что он такое?
Ведь авторитет не вещь, рукой не пощупаешь. Одним кажется, что Петр Иванович, к примеру, авторитетен, а другие его так охарактеризуют, что только держись.
- Здесь уж мнение большинства. Остальное - субъективизм.
- Так-то оно так, но ведь любое суждение вам субъект излагает. Вот хотя бы обо мне. Разрешил я сегодня этому субъекту взять автомобиль, чтобы комбикорм на двор привезти, он ко мне - всей душой, отказал... подойдите к нему в этот момент, он на меня сорок бочек арестантов накатит. Сорок, да еще одну... Для пущей достоверности.
- Вопрос в том, как отказать.
- Именно. Отказать и разрешить - тоже. Иной разрешает, будто услугу делает, другой отказывает, словно рублем дарит. А вот если человек не властен ни разрешать, ни отказывать, а его, тем не менее, все считают авторитетом?..
- В житейских делах, что ли?
- Ив них - тоже. Кстати, напрасно вы иронизируете. Житейский авторитет, по-моему, самый трудный.
Деловым человеком не каждый сельчанин себя назовет, а что по житейской части он - дока, редко кто сомневается. И уж если селянин в этом качестве кого признает, значит тот и в самом деле заслужил. Но вообщето житейский авторитет без делового немыслим. Знаете, как это в пословице говорится, хорошая слава дома лежит, худая - по дорожке бежит.
В том, что рассуждение это явилось неспроста, сомневаться не приходилось. Ясно же, что стояла за ним определенная личность, и Георгий Тимофеевич готовил подходящую почву. Я об этом спросил прямо. Георгий Тимофеевич кивнул:
- Совершенно верно. Ульяна Ерофеевна Кузнецова. Сейчас она у нас заведует нефтебазой. Я ее давно, еще с Ключевского района знаю. Партийная. Кажется, еще с довоенных лет... Впрочем, в дате, вполне вероятно, ошибаюсь. Только знаю - коммунистка старая. На разных работах се испытывали - полевым бригадиром была, дояркой, животноводом, кассиром в госбанке... и везде - признание. Бывают люди безотказные - куда ни пошли, всюду пойдут. И работать будут. Но только по обязанности, не по душе. У таких людей все от сих до сих размерено. Столько-то совхозной работе, столькото - домашней. При этом все помыслы - о домашней.
Все остальное - вроде нагрузки. У Ульяны Ерофеевны и то и другое--вместе. Нефтебаза. Проще, вроде, и не придумаешь. Заправил автомобиль, сделал о том отметку и сиди себе, жди следующий. А ночью? Это в городе круглосуточно заправка работает, у нас - до вечера только. Так вот Кузнецова, если в том производственная необходимость случится, ночь за полночь встанет и отправит машину в рейс. А во время посевной и уборочной такая необходимость каждую ночь по нескольку раз возникает. А Ульяне Ерофеевне уже пятьдесят пять. На пенсию могла бы идти, да отпускать не хочется. Впрочем, и сама она пока не собирается. Недавно мы одной работнице квартиру дали. И невдомек той, что ходатаем за нее Кузнецова выступала. Вообще, сама у себя она будто на втором плане. Это у нее, по-моему, необходимостью стало. Депутатская закалка.
- Она что у вас, депутат? Какого совета?
- Сельского. Только не у нас. Еще в тридцать седьмом, в первые выборы депутатствовала. У нее, если можно так сказать, авторитет свою биографию имеет.
Впрочем, что это о ней я да я, с ней самой поговорите.
* * *
Крохотный домишко, насквозь пропитанный терпким, въедливым запахом бензина. Глухое, без форточки оконце глядит на ворота, из которых вползают на территорию крутобокие самосвалы и голенастые вездеходы. Конторка нефтебазы.
Сидим. Разговариваем.
Медленно, трудно проходит передо мной жизнь женщины, с которой не хочет расставаться совхозная администрация, да которая и сама не торопится на отдых.
Хотя нуждается в нем, на мой взгляд, в полной мере.
Рассказывая, Ульяна Ерофеевна нет-нет да и проведет по глазам тыльной стороной ладони. Вздохнет тяжело, задумается. В один из таких моментов мне стало неловко и я сказал:
- Может не надо, потом когда-нибудь?
- А у меня и потом так будет. Я ведь не потому плачу, что жизнь тяжелая была, а потому что вспомнить есть что. Кому вспомнить нечего, у того и слез не будет. Нынче мои слезы - вода. От них томительно только, они не горькие. А были горькие. Такие горькие были, не приведи господь. Сейчас у меня покоя больше, чем переживаний. В мои года о ком больше переживают - о детях, конечно. Вот и я. Вы подошли, человек незнакомый, слышу меня спрашивает, я так и осела вся.
Ну, думаю, Володька чего-то набедокурил. В Рубцовске он, в сельхозтехникуме. Боевой у нас Володька.
А Виктор, наоборот, смиреный.
1 2 3 4 5