Кроме тех ребят, что за меня кичманят срок безвинно... Ниче-о, на вас управа тоже есть... Как это так: иду на сознанку, а не подтверждается?! Нахрен вообще тогда свечусь? А?! Шесть краж у меня еще есть, два магазина ломанул - отвечаю! Где ж советска власть?!
Офицеры смотрели на этот дешевый спектакль с изумлением и жалостью.
- Кукушка... - тихо сказал майор. - Успокойтесь. Очень смешно все это, поверьте. Если бы не ваши седины... Лучше скажите по правде, почему на свободу не хотите? Может, боитесь кого-нибудь? Давайте по душам.
Кукушка мелко заморгал, лицо обрезалось морщинами, вздохнул и с надсадом махнул старческой ладонью:
- Никого я не боюсь. Но, подумайте - ни дома, ни семьи у меня, а ведь шестьдесят шесть шваркнуло. Случись, захвораю... или вглухую ласты заверну? Куда, в ментовку за помощью грести?
- Ну, что вы все на милицию? Людей вокруг вас не будет?
- Будут люди. Только кому выпотрошенный в Зоне зэк нужон? Одни проблемы. Нет, гражданин начальник, не могу я идти туда. Боюсь...
- А здесь? Это же...
- Это - все нормально, - перебил майора Кукушка. - Жратва есть, славу богу, и плацкарта в бараке, и простынухи чисто нам стирают, и банька гуртовая с парком. Такого догляду нигде не будет.
Офицеры переглянулись.
- Не выпихивайте из казенки меня... - взмолился Кукушка, на глазах заблестели слезы, он утирал их скрюченной ладошкой, не стесняясь. - Летом вот сторожем запрягусь в промзоне, шелестуха упадет в ксивник на мой счет... За хавалку вычитают, как у инвалида, мелочь...
- Деньги все ж у вас есть, устроитесь... - предложил несмело замполит.
- Ну и че я с этими гумажками? Ни кола ни двора. В общагу хилять? Там пьянь... Нет, начальнички... Пенсион не положен, да если и добьюсь, стажа-то нет. С гулькин нос она, двенадцать тугриков, что мне на нее? - Настроение Кукушки менялось ежеминутно, он уже стал серчать на вольтанутых офицеров, не желавших понять элементарной арифметики.
- Не знаю... - развел руками замполит. - Куда ж я вас дену? Госхарчи проедать не положено...
- Да какие харчи, я на свои буду гулять! - обрадованно сообщил Кукушка. Ничего ж не прошу. Да, не был я на войне, но сколь за это время лесу покрушил, вот этими лапками, домов сколь понастроил. Неужто мне за это не положена старость кайфовая?
- Попробуем помочь, - задумчиво сказал Медведев, разглядывая старика. - Но не обещаю.
- Если выпустят, смотрите! - разошелся зэк. - Берете ответственность на себя! Убью кого-нибудь - и баста! - грозно закончил он. - Знайте... Замочу!
- Даже если не пристроим вас на воле, все равно придется вас освободить, спокойно заметил майор, пропустив мимо ушей угрозы. - Закон есть закон.
ЗОНА. ОРЛОВ
...На шестидесятилетие кто-то угостил старика, и Кукушка гоголем ходил вразвалку по Зоне, куролесил в бараках, распевая песни своей молодости. Ржали зэки, улыбались офицеры при виде пьяного дуралея.
Тех, кому за шестьдесят, в изолятор уже не сажают, но больно уж вызывающ был Кукушка. Посадили, но выпустили на восемь суток раньше.
Он вышел тихий и покорный и впервые осознал, что никогда в его жизни не будет больше праздников; а юбилей - лишь пьяный кураж, и был он шутом гороховым.
И тогда впервые задумался старик Кукушка о смерти. Она однажды придет, и никому ты не будешь нужен, и станешь помирать, как подыхают одинокие туберкулезники в своих зараженных бараках - в слезах, нечистотах и полном забвении.
Мысль эта не отпускала уже шесть лет, и потому он более всего теперь боялся воли, где он будет совершенно один в мире людей.
НЕБО. ВОРОН
Дедка я этого помню, как же. Сталкивался с ним уж сколько десятков лет, и все это время он с достаточным оптимизмом нес, как ему казалось, единственно верную жизненную повинность - сидеть в Зоне. Почему он считал это геройством непонятно. Годы сложились в десятилетия, сроки - в жизнь - единственную...
Знал я, что вспоминал этот старый человек себя молодым, когда он был любим красивой и рослой напарницей по воровскому промыслу. Ничего не жалел для нее тогда жгучий брюнет Кукушка, имевший воровской стаж и неистребимое желание жизненного куража. Вдвоем воровали, вдвоем кутили, сидеть срок пошел он один. Не обижался, нес свою ношу, помня о крутобедрой крале. Выйдя, уж не нашел ее. Были другие, и были вновь воровские приключения и скорые посадки - время рваное, быстрое, и долго с ворами не разбирались. Но он всегда сидел за дело, чем гордился и воспринимал как должное. Только выходил вновь, и некому было похвастаться на воле, какой он правильный вор. Другие люди вовлекали в другие дела, и вновь - этап, тюрьма, Зона. По-другому жить не мог, да и не интересовался иной жизнью, полагая ее скучной и пригодной лишь для людей, плывущих дерьмом по течению.
Был ли он счастлив, идущий против течения? Безусловно. Много раз - и на воле, и в Зоне. Был ли он несчастлив? Всегда. И спасение было в том, что до поры не осознавала его душа тяжкого бремени, на которое обрекла себя. Но вот пришла расплата. Он не роптал - кураж угас, душа молила о милосердии... Его слепая жизнь была понятна и близка ему. Но только ему: он был Богом оставлен, вычеркнут из списка заслуживающих милости или кары. Он исчез при жизни, и это печально.
ЗОНА. ОРЛОВ
Вырвавшись из неволи туч, полыхнуло свободно солнце, заскользили вдоль трассы горячие живые лучи, разгоняя полуденные тени, белесой синевой вспыхнули угнетенные северные одуванчики на обочинах дороги. Духмяный ветерок объял окутанную тьмой колонну, пахнуло свежестью, и захотелось сойти с трассы и, вдохнув полные легкие воздуха, ломануться без страха через картофельное поле к огромному Древу Великану, Древу Жизни, растущему вне нас, зэков...
Только там можно увидеть настоящее небо, во всю его ширь. Только там по-особому легко восторгнется сердце, а глаза взлетят по размашистой кроне, и польется небесная музыка жизни, и сладостный дурман дубового листа закружит голову, и ключевая вода от Корней Дуба утолит вечную жажду души... И услышатся ее неясные толчки, ее стоны, и проснется величие духа... И уйдут в небытие суета Зоны, опаленная искусственным светом прожекторов, вой сторожащих сирен, лай псов... и падет в прах колючая проволока, и люди вспомнят, что они творение мира иного... в коем так привольно живет этот Дуб, и летающие пчелы, и подземные невидимые жители, и обитатели лесов, и нив, и вод, и повелители неба. Всего того мира, осязаемого и невидимого, пахуче-ядреного и тонко-неуловимого...
НЕБО. ВОРОН
...Он главный в той Картине Жизни, что текла миллионы лет. Но с завидным упорством люди пренебрегали основным, ради чего они созданы. Я был приставлен к их сложной жизни Прокуратором, чтобы не растерять им ее вовсе, не расплескать - единственную, красивую, волшебно могучую... Чтобы вспомнили они о Любви и Добре...
Бог талантом своим сотворил всех равными, но бес попутал многих гордыней и завел на лихую дорогу Тьмы... По ней они и шли...
ЗОНА. ОРЛОВ
Руку ломило - барометр его, Медведева, - к дождю и холоду. Заторопился к заводу, чтобы быстрым шагом отвлечься от боли. Густо насевшие тучи, закрывшие все пространство, не оставившие и клочка голубого неба, - день окутало серое марево: гроза висела в воздухе. Тьма побеждала Свет...
Завод встретил давно знакомой, защекотавшей в носу цементной пылью, уханьем невидимых могучих механизмов, матюками прапорщиков в проходной.
Лязг колес движущихся кранов, помноженный на многократный шум моторов, удары кувалд по железным формам придавали вкупе со свинцовой тяжестью неба ощущение адова предбанника.
Весь шестой отряд обслуживал этот завод. Вольному руководству с большим напряжением приходилось контролировать спецконтингент. Не всегда можно предугадать, что на уме у вчерашнего убийцы, как себя поведет он в обычной, казалось бы, ситуации. Перед злыми языками зэков тушевались и опытные мастера, и начальники цехов. Да и директор завода часто хватался за сердце: "Не позволю вам со мной так разговаривать!" Ухмылялись зэки и снова за свое. Приходилось позволять, и вольные стоически терпели вечную брань и скрывали досаду.
Медведев остановился у стеллажей, разглядывая полигоны. Завидев его, многие зэки заработали посноровистее - вот, мол, какие мы старательные, гражданин начальник. Таких он не любил, от таких все и рушится в его работе. Отвернулся. И увидел, как коренастый зэк, попрощавшись с вольным водителем, поспешно сунув под мышку небольшой сверток, заспешил прочь. Медведев окликнул его, но тот даже не обернулся, быстрыми прыжками пересек открытое пространство и исчез меж штабелями панелей.
"Приехали, - горестно отметил Медведев, - уже и на оклик офицера не реагируют..."
Убежавшего он еще не видел в отряде, но что-то знакомое показалось ему в жутком на все лицо шраме.
Медведев двинулся в административный корпус, но тут небо рухнуло вниз потоками теплой воды, и он, спасаясь, заскочил под кромку пропарочной камеры.
Огляделся, глаза привыкли к полумраку, и тут увидел того же человека - за работой. Голый по пояс Воронцов - а это был, конечно, он, Квазимода, - стоял спиной к майору, не замечая никого, ритмичными ударами кувалды сбивал с формы остатки застывшего бетона.
Столь прозаическое занятие было подсвечено красотой могучего мужского тела. Играли мышцы на лоснящейся коричневой спине, движения четки и размеренны, а волна силы, исходившей от него, была столь мощной, что Медведев невольно залюбовался.
НЕБО. ВОРОН
И вспомнил наконец, где видел эту могучую фигуру, и резкие черты лица, и непокорное напряжение мышц, диктовавших ритм его жизни... А я попробую прочесть без ошибок его воспоминания...
...Случилось это в далеком уже пятьдесят шестом, в Краматорске. Медведев, в числе других офицеров, вошел там в Зону - утихомирить взбунтовавшийся народ. Народ этот требовал комиссию из Москвы, менты же, как всегда, обманули, подсунули местную, из своих.
Ну, Зона и не вышла на работу - взбунтовалась.
Служака Медведев идеально подходил для переговоров - лояльный, вызывающий у зэков доверие, не зря же прозвали они его уже тогда Мамочкой: поднимал по утрам, носился с ними, допекал - почему матери не пишешь, почему немытый? Мамочка, одним словом.
Приехал туда Медведев по делу, впрямую не связанному с Воронцовым, хотя именно из-за него и подняли осужденные бузу. Подстрелили Ивана с вышки, причем не охрана, а свои, такие же зэки.
В то время в Зоне странное было нововведение - стояли на вышках, охраняли и в конвое ходили... сами осужденные, точнее, те, кому всецело доверяла администрация, "хозяин" доверял. Какой-то умник посчитал, что этакое новое самоуправление - самая прогрессивная форма воспитания спецконтингента.
Бред, конечно же, полный. Зона сразу разбилась на два лагеря: отрицаловка ошалела от наглости новоиспеченных ментов, а те, в свою очередь, стали волки волками; для многих из них то был реальный шанс близкой свободы.
Люди на вышках-скворечниках стали истинные звери, им показалось, что они сделались ближе к небу, оторвались от пропахшей кровью и потом зоновской земли. И превратились они в вершителей судеб. Вышковые люди безбоязненно брали на себя смелость выносить приговоры и зазевавшимся, забредшим без умысла побега на запретную полосу, и рисковым хитрованам, что дерзко желали проверить: выстрелит мне в голову вчерашний корешок или нет?
Еще как стрелял этот самый корешок. И без предупреждения, без крика исподтишка. Потому что знал - каждый выстрел-попадание в зэка - шаг к воле, выстрел в сторону живого человека - минус год срока, капля крови его, тобой добытая, - день твоей свободы. Как тут не попробуешь - заманчиво было для многих козлов...
Только вот одни ли они были повинны в расправе над себе подобными? Более тот, кто дал им оружие-власть, лукаво определив, что не устоят слабые духом перед соблазном за счет крови другого осуществить свою главную мечту - волю. Земными пособниками дьявола были здесь солидные люди в погонах, говорившие вроде бы правильно, но действовавшие явно по бесовскому умыслу.
ЗОНА. ОРЛОВ (СО СЛОВ ВОРОНЦОВА)
Не все так просто, по ранжиру - те и эти, охраняемые и охранники. Как и все в Зоне, нововведение обросло за счет хитроумия зэков разного рода тайными подземными течениями: в активисты вступали, глубоко ненавидя саму эту идею, и, оставаясь какое-то время "вашим-нашим", решали по ходу, что здесь светит.
Шли и по убеждению, тогда стреляли с вышки, уже отделив себя от тех, что внизу.
Ступали в скворечни и расчетливые отважные парни, чтобы получить в руки автомат и уйти, прихватив с собой пару дружков.
С политработников летели звездочки, они не спали ночей, проклиная дьявольское новшество. В регламентированную тайным внутренним кодексом жизнь Зоны бросили самую сладкую кость - волю. И слабые открывали огонь.
Однажды под него попал и Воронцов, тогда еще не Квазимода, а восемнадцатилетний паренек Ваня. В Ваню выстрелили, а дело администрация прикрыла. Зона встала на дыбы - судить стрелявшего! Вошедших в Зону начальника колонии, замполита и начальника отряда заперли, чтобы получить за них комиссию из Москвы.
Вместо нее прилетел генерал Слонов, начальник управления, его замы, тогда молодой еще старлей Медведев, да помощник прокурора по надзору. Вошли в Зону, и их тоже задержали, а предыдущих заложников тут же выпустили на вахту.
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
То был пятьдесят шестой, и офицер в Зоне пользовался уважением. Нас не пугали заточками, не грозились убивать по одному, напротив - выдали чистое белье, приготовили обед и ужин, баню даже протопили.
Уважительно, одним словом, отнеслись. Объяснили, что мы будем тут находиться до прилета комиссии из столицы нашей Родины, доставили в камеру шахматы и книги и гордо удалились, лукаво предоставив нам возможность побывать в их шкуре. Камеру закрыли.
Мы передали на вахту сообщение, что никакого насилия над нами совершено не было, все спокойно, оставалось только ждать. Ночью, конечно, спать никто не смог. Кто-то догадался пригласить парнишку, из-за которого разгорелся весь сыр-бор. Пришел этот Ваня, русенький чубчик, только пушок появился на верхней губе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70